«Машенька, не плачь, милая, а то сейчас я зареву, а мне надо о многом ещё подумать, пока я что-то соображаю, - гладя по голове кинувшуюся к ней Машу, горько продолжала Эля. - Я ведь медик, прогноз этой болезни в моём относительно молодом возрасте мне известен… Очень скоро я не смогу вспомнить не то, что других, а саму себя. Я тебя вот, что хочу попросить. Вы с Мишей моих не оставляйте… Им тяжело со мной придётся, не справятся они… Ну, а потом, когда всё закончится, ты им там про свою реинкарнацию и прочую хрень наговори, может им полегче будет…» Подруги ещё долго сидели, обнявшись как в детстве. Под утро Эля прижала к себе Машу и прошептала ей почему-то на ухо: «Машка, ты все мои «любови» помнишь? Так ты приходи и мне их рассказывай, когда я… ну всё забуду…. А кончатся мои, так ты чужие можешь. Мне тогда уже всё равно будет. Главное, чтоб про любовь». 2. Маша вернулась домой далеко за полночь. Миша мирно похрапывал в кровати под звуки местных новостей светящегося экрана. Почувствовав рядом знакомое тепло, он сквозь сон пробубнил: «Вот и колобок мой наконец вернулся». Маша не прижалась к нему, как обычно, а продолжала лежать неподвижно с открытыми, распухшими от слёз глазами. Заснуть не удавалось. Она растолкала Мишу и, всхлипывая, начала говорить, какая у Эли беда, и чем это грозит для всей её семьи. «Маша, ты что, утром не могла мне это рассказать? Ты слишком близко берёшь всё к сердцу. У всех несчастья… На всех жалости не хватит. Нам на работу завтра рано вставать», - недовольно проворчал Миша и перевернулся на другой бок. Маша долго ещё рассматривала лежащего рядом с ней совершенно чужого ей человека. Потом поднялась и ушла в соседнюю комнату расстилать себе постель на диване. 3. Два года спустя… Мира Семёновна ещё раз оглядела себя в зеркале с головы до ног и одобрительно кивнула. Чёрные шёлковые брюки, свободный блузон с длинными рукавами и чёрно-белый шарф прекрасно сочетались с её сединами. «Впрочем, кто это оценит? Все бабы опять придут расфуфыренные, в блёстках, как в ресторан. С ними соревноваться никаких денег не хватит. У большинства сыновья - кто адвокат, кто доктор, а мой что? Всё, что зарабатывает, на нянек уходит уже два года, не до матери ему… Но на ноги что-то подходящее всё равно придётся подкупить. В моём возрасте, с больными ногами уже не до каблучков. А жаль…, - думала она, глядя на часы. - Минут через десять можно будет выходить к автобусу». Мира Семёновна только присела, как зазвонил телефон. Она уже собралась отчитать Бориса, водителя автобуса, за то, что приехал раньше положенного, как услышала в трубке тревожный голос сына. - Мама, ты не могла бы меня сегодня выручить? У нас аварийная ситуация. От нас нянька вчера ушла, а мне на работу сегодня позарез как нужно. Я за тобой через двадцать минут заеду… Садик? Неужели ты не можешь пропустить свой садик? Мама, ты же знаешь, Элю одну оставлять нельзя. Мам, просто посидишь с ней сегодня, ну, покормишь, только к плите не разрешай подходить. Эля в последнее время тихая, сидит c книжкой в своём любимом кресле, молчит, никого не беспокоит. Завтра? Я с Машей договорился, она отпуск на неделю возьмёт, а Миша - в следующий вторник. Я за это время что-нибудь придумаю. Всё, мама, хватит, я выезжаю! Пока Мира Семёнова спускалась к подъезду, в её голове уже созрела достоверная версия почему она не предупредила шофёра заранее (не правду же им рассказывать). Переодеваться она тоже не стала. Пусть невестка посмотрит, как надо достойно доживать свою жизнь. Тут и Женя подъехал, но вместо того, чтоб поцеловать мать, начал с нравоучений: мол, мама постарайся с Элей быть помягче, не делай ей замечаний, она же бедная и разнесчастная... «Тьфу, не мужик, а тряпка! Всю жизнь у неё под пятой провёл и вот дождался… «Эленька» его скоро под себя ходить начнёт, что он тогда делать будет? К маме за помощью? А вот, фигушки! Не дождётся! В дом её надо сдать, и точка», - раскаляла себя Мира Семёновна, но крепко держала язык за зубами. Он хоть и тряпка, но родную мать на место поставит, не раздумывая». Женя благодарно кивнул: «Мамуля, спасибо тебе, что выручила. Я часам к шести точно буду». Впустив маму в квартиру, он на прощание поцеловал жену и мать, и умчался на работу. *** В квартире было чисто и тихо. Мира Семёновна на всякий случай провела пальцами по поверхности рояля и, не обнаружив ни пылинки, вспомнила Женины слова «нянька только вчера ушла». Ничего, скоро грязью зарастут. Невестка, по её мнению, как была грязнулей, так ею и осталась, хоть и был у неё шанс от Миры всему научиться. Какое там?. Вот мне так уже давно за 70 перевалило, а я до сих пор ни от кого не завишу… Они только деньги на ветер выбрасывают. Нечего ей свою лень на Альцгеймер сваливать. Руки и ноги целы, ходить может. Месяц назад сама на улицу вышла и даже в автобус села. Женечка, бедный, весь город на ноги поднял, пока разыскал... А где она, кстати?» - спохватилась Мира Семёновна. Эля, в лёгком домашнем платье, молча, сидела в кресле на патио. На коленях у неё лежала очередная книга о любви, перевёрнутая вверх ногами. Пол лица закрывали огромные очки. Мира Семёновна вздрогнула. Будто и не прошло сорока с лишним лет. Эля сейчас была удивительно похожа на ту испуганную, бессловесную и неуклюжую 17-летнюю девочку, которую впервые привёл в их дом сын... В доме сына Мира всегда чувствовала себя чужой. А сегодня особенно. Вот и сейчас она долго слонялась по комнатам, не находя себе место, хотела включить телевизор, но вспомнила, что у них доме нет русского телевидения. Эля продолжала молчать. Лишь один раз, поднявшись с кресла, сходила в туалетную комнату и, так же молча, вернулась на старое место. «Как собака», - подумала Мира и предложила разогреть ей еду. «И ради этого я не пошла сегодня в садик? Она меня просто игнорирует, делает вид, что не замечает», - разозлилась Мира Семёновна, ушла в столовую и набрала номер своей подруги, которая знала о ней всё, или почти всё… - Ритуля, ты уже вернулась? Как сегодня было? Ничего особенного? Ритка, ты же единственная, кому я могу всё рассказать… Ни в какой я не в поликлинике… Сижу, как неприкаянная, места себе найти не могу у Женьки дома. Он позвонил утром, умолял за этой… присмотреть. От них очередная нянька сбежала. Я - добрая душа, ты же меня знаешь, согласилась. А она сидит, и ни слова. Ты мне скажи, кто её может выдержать, кроме мужа? Дочь родная два раза из Бостона приехала, так её через три дня как ветром сдуло. Женя мой - святой! Хотела бы я, чтоб он к своей матери так относился, как к этой шиксе! Что он в ней нашёл? Мы с отцом с первого дня его отговаривали… Конечно, ты знаешь всю историю - и как её в интеллигентную еврейскую семью приняли, и как она у нас жила как у Христа за пазухой на всём готовом, и как с нами в Америку выехала... Не видать бы ей Америки как своих ушей, если бы не мы… Родителей своих оставила? Не велика потеря. Что они ей могли дать - голодранцы! Это она с нами облагородилась, посмотрела бы ты на неё раньше… Ты думаешь, мы хоть слово благодарности от неё услышали? Как стала столичной штучкой и на доктора выучилась, так у неё сразу на всё своё мнение, видите ли… Рита, что ты мне глаза её жертвенностью тычешь? Доктор из неё был никудышный, потому и экзамены здесь не сдавала. Медсестра - тоже мне большое звание! Да, за Лёнечкой покойным неплохо ухаживала, пусть земля ему будет пухом... И правильно, должна была, он к ней как к родной дочери относился, особенно после того, как она наконец-то согласилась Иудаизм принять. Ты же знаешь, насколько для него это было важно. Я, между нами говоря, не очень разбираюсь, о чём раввин говорит, но традиции есть традиции... А этой я не верю, никогда не верила... «Баруху» скороговоркой скажет, а по глазам видно, что всё наше ей чуждо. Никакая я не агрессивная, Ритка! Ты меня понять не можешь, у тебя две дочери. А у меня - сын единственный, у которого гулящая жена. Какие доказательства? Они мне и не нужны, достаточно было один раз увидеть, какими глазами на неё доктор смотрел, когда мой Лёнечка в госпитале при смерти лежал. Материнскую интуицию не обманешь... Да что говорить? Она за всю жизнь меня Мамой ни разу не назвала. Ритуля, ты про карму знаешь? Ты думаешь, ей память в её годы просто так отшибло? Значит, заслужила Божье наказание! Зачем только мы с этой безбожницей мучаемся? И еще… На этом месте Мира Семёновна запнулась, почувствовав всей своей кожей чьё-то присутствие за спиной. Обернулась и замерла, выронив трубку. Эля стояла босая, с распущенными волосами и, глядя куда-то поверх головы Миры Семеновны, отрешённо декламировала чьи-то стихи. С каждой строчкой голос ее, казалось, набирал силу, а слова звучали, чем разборчивее, тем страшнее. … «Ангел смерти в саду - он задумчив и тих, Распахнется твой плащ парой крыльев навеки, И исчезнет, растает, метнётся, как вихрь, В даль бессмертия, в омут душа человека". Испуганная Мира Семеновна застыла на месте и только смотрела во все глаза на незнакомое одухотворённое лицо до тех пор, пока Эля не потянула ее за рукав блузона. - Мама, смотрите, там в углу - вестники...малах ха-мавэт, малах ха-мавэт... СВЕТЛЯЧОК Утром Вера проснулась с неожиданной для себя улыбкой на лице. Желание продлить радостную минуту накатило на неё пучком серебристого света, на мгновение окутало с головы до ног, замерцало и исчезло. «Как светлячок» - подумала она, вставая и раздвигая штору. Солнечный луч стремительно ворвался в спальню, сменив декорации, и замер на Вериной любимой акварели. Венеция питерского художника при всей своей аллегории, казалось, была выхвачена из самой жизни, но лишь на первый взгляд. На самом деле это была лишь очередная сказка, полная чудес. На картине, в такт почти невидимой волне покачивалась одинокая гондола; отталкиваясь шестами от зыбкой тверди Гранд-канала, взлетали ввысь, помахивая крылышками расшитых серебряными нитями кафтанов из парчи, средневековые венецианцы... *** Вера вышла на балкон с утренней сигаретой и долго ещё сидела, глядя на газон герани с осыпавшимися лепестками. «Чёрт, я уже неделю, как забываю полить цветы», - мелькнула мысль, но она продолжала сидеть, в очередной раз печалясь, что всё с годами поменялось: и окружающие её люди, и она сама… Никаких оснований для улыбок у неё сегодня не было, и быть не могло. Снова возникла сложная ситуация, в которой, Вера не имела права на эмоции. Ей не впервые приходилось решать нелегкие житейские задачи, задавшись лишь одной целью - в кратчайший срок найти самое оптимальное решение проблемы, сведя при этом к минимуму любые переживания. Позже, чувствительная и ранимая от природы, Вера, как правило, распадалась на мелкие кусочки от чудовищного напряжения. В этот раз всё было сложнее, чем всегда. Приходилось придумывать, как объединить отстранённость, трезвое решение, максимальную концентрацию, сохраняя деликатность. «Как мало осталось тех, кого я по-прежнему люблю, ведь ещё совсем недавно я была так щедра на любовь - рассуждала она. - Самое страшное, что разуверилась в людях, во всех - молодых и старых и не верю больше в человеческое добро и альтруизм. Интересно, это у всех так или только у меня?» Уже несколько лет, как у Веры возникло пристрастие выслушивать истории совершенно чужих для неё людей. Почему эти люди исповедовались Вере чуть не с первой встречи, она не знала. Может, принимали её за психолога или за попутчика в поезде, который сойдет на следующей остановке, а возможно чувствовали, что ей не всё равно, что их выслушают до конца и не осудят. Вера внимательно вслушивалась в рассказы, искала в них что-то очень важное для себя и не находила ничего утешительного. Чужие жизни пахли обречённостью. Все коллизии отличались лишь вариациями на несколько стандартных тем: либо любовь разнесчастная, либо измены и предательства близких людей; неудачи и проблемы с детьми, или болезни да смерти. «Да я просто мазохистка! Зачем мне это надо?» - думала Вера. После всех этих историй не то, что летать, самой жить не захочется!» Уже давно потухла вторая закуренная сигарета, а Вера так и продолжала сидеть, задумавшись. Хотелось кофе. «Кофе», - повторила она вслух, и тут же вспомнила своё радостное утреннее пробуждение. «Светлячок! Ну конечно, встреча с этим светлым мальчиком. Поэтому и светлячок!» *** Вчера к медленно угасающей не столько от болезней, сколько от старости женщине приходил домой медбрат из хосписа. Женщина была Вере не чужой. Они обе любили одного и того же мужчину. Женщина - с момента его рождения, а Вера - с самой первой встречи уже почти полвека. Больную только позавчера забрали из госпиталя домой. Надо было всё решить и устроить: разобраться в условиях контракта с агентством, прежде чем подписать, понять, как принимать новые лекарства, что делать в экстренных случаях… Обсудив с медбратом все необходимые детали и сделав себе пометки, Вера предложила Арману, так его звали, выпить чашку кофе во дворике. Чувствовала в нём и профессионализм и неподдельное желание помочь. Ему оставалось только осмотреть больную, но она дремала, и парень согласился подождать. Весь его юный облик: горящие, зелёные в коричневую крапинку глаза, лёгкость подвижного тела говорили, нет, кричали о жизни! «В пятницу вечером такому молодому человеку надо целоваться с девочками, гонять в футбол, быть в баре, клубе, на танцах… где угодно, только не у постели умирающей!», - удивлялась, глядя на него, Вера. «Ну, понятно, всем надо зарабатывать деньги, но откуда в нём столько милосердия и искренности? Это в наши-то времена? Не успел ещё сгореть на такой работе?» *** У них завязался разговор, а вскоре Арман уже спрашивал Веру, хочет ли она выслушать его историю. Юноша рассказывал Вере о себе и о судьбе своей семьи. Ему 23 года. Он и младшая сестрёнка родились в Америке в семье эмигрантов. Мама - армянка из Греции, отец тоже армянин, но из Ирана. Первые годы их жизни прошли в благополучии, и казалось, любовь и согласие царили в их семье. Деньги, вывезенные семьёй по отцовской линии, могли бы обеспечить несколько поколений наследников. Отсюда и прекрасный дом, в котором он родился, налаженный отцовский бизнес, хорошие частные школы для детей и исполнение любых желаний. Мать же и вторая бабушка не были богаты, и здесь оказались в полной зависимости от отца и его матери. Всё изменилось, когда Арману исполнилось 14 лет. Дальше шла одна из историй, каких Вера выслушала немало, но с совершенно неожиданной развязкой. У отца появилась другая женщина, конечно же, моложе, чем мама, и однажды жизнь переменилась буквально за десять минут: наскоро собранный отцом чемодан и уход из дома навсегда, снятые им капиталы из банка и продажа дома. Как следствие - полная нищета брошенной семьи, мамина на несколько лет затянувшаяся депрессия и болезнь. Бабушка - гречанка, научившая 12-летнюю сестру Армана шить, чтобы шитьем хоть как-то зарабатывать себе на жизнь, Арман, работающий с 15-ти лет, давший себе слово, что никогда не будет таким, как его отец, а станет человеком, умеющим держать удары судьбы. И стал. Выучился сам и выучил свою сестру. Они оба помогают людям, чем он гордится. У Карины такая же профессия, как у него. Мама поправилась, а вот любимая бабушка недавно умерла... Ни отец, ни вторая бабушка, никогда с тех пор не звонили, не интересовались их жизнью, не пытались помочь…