- Анита, привет, это я. Что это ты мой номер телефона раздаёшь направо-налево?... Что значит, о ком? Об адвокате Мильмане. Он, кстати, мне даже своё имя не назвал, так и представился - адвокат Мильман… Я должна была о нём знать? Он что, такой знаменитый?.. Встречались на каком-то суде?.. Нет, не помню, у меня какие-то смутно неприятные ассоциации с тем процессом, да и сколько лет уже прошло. Ну ладно, давай о деле. Неужели там без меня разобраться не могут? Так это твой больной? Сколько ты с ним возишься?.. Третий месяц и никаких сдвигов?.. Что значит, молчит?.. Надеешься, что, русский язык поможет? Знаешь, давай в деталях. - Понимаешь, Хелен, - начала объяснять доктор Гринберг. - Там сам чёрт ногу сломит. В общих чертах картина такая: парня зовут Джек. Ему 23 года. В 7 лет потерял мать в автомобильной аварии. Со смертью матери тоже не совсем понятно, не то она случайно врезалась в дерево, не то суицид, так никто и не раскопал. Отец - американец, вскоре женился, родилось ещё двое детей. Такая обыкновенная, нормальная семья. Все работают, учатся, не шикуют, но дом в приличном районе. Джек до 18 лет жил с ними, а потом уехал учиться в Санта-Круз… Нет, к психологу в детстве не водили, вначале был слегка замкнут, но ничего настораживающего… И позже тоже, никогда у психиатра на учёте не стоял, тихий, спокойный мальчик, не лишённый способностей. Год с лишним тому назад в жизни Джека неожиданно объявляется его дед. После гибели единственной дочери - матери Джека, он уехал неизвестно куда, и никто из семьи с тех пор ничего о нём не знал. Похоже, что с семьёй он разорвал все отношения после той трагической истории… Ну да, и с внуком никаких связей не имел, ни звонков, ни открыток на дни рождения, ничего, хотя в прошлом проводил с ребёнком много времени. Дед - русский, эмигрировал из России достаточно давно… Говорит ли Джек по-русски? Никто не знает, он и по-английски за три месяца не сказал ни одного слова. Короче, бросает Джек последний курс в колледже и переезжает в Лос-Анджелес, где дед снимает для них скромную квартирку. А через пять месяцев дед умирает от лейкемии. Парень сам же его и похоронил. Джек известил всех родственников, но на кладбище так никто и не появился. - Анита, всё, что ты мне рассказываешь - стандартная ситуация в проблематичных семьях. Причём здесь я? - перебила её Елена. - Хелен, ты лучше наберись терпения и слушай! Там всё совсем не по стандарту! - продолжила свой рассказ доктор Гринберг. - Через две недели мальчику по почте приходит приглашение в адвокатскую контору, где ему объявляют о завещании деда. В общем, хочешь, верь, хочешь, не верь, Джеку достаётся наследство около 20 миллионов долларов. Дед его, оказывается, все эти годы скупал участки земли. На сегодняшний день это оценочная стоимость недвижимости. Похоже, что Джек ничего об этом завещании не знал. Ну, и тут вся семейка сходит с ума. Непонятно откуда, вдобавок к прямой родне Джека, появляются какие-то двоюродные и троюродные родственники, и все хотят урвать свой кусок. С ними, правда, отец Джека быстро разобрался, так что оспаривать наследство стали только он и его семья. Через полгода по подсказке адвоката, кстати того же Мильмана, они объявляют завещание недействительным по причине якобы невменяемости деда, и начинают копать его прошлое. А там, всё чисто. Ни буйств, ни психотропных лекарств, ни жалоб. Они перекидываются на Джека, чтобы тот признался, что дед был не в себе, пока они жили вместе. Донимали они его долго и настойчиво и довели бедного мальчика… В какой-то вечер на очередном большом семейном совете у Джека впервые в жизни едет крыша - настоящий нервный срыв. Он начинает орать, что дед был лучше и нормальнее их всех вместе взятых, что все они - свора алчных подонков и ответят за это. И вдруг, со словами «это ты во всём виноват, убийца!», хватает с кухонного прилавка обычный столовый нож и бросается на отца. Как понимаешь, ничего не страшного не произошло, но семейке просто выпал джокер в колоде. Вот и нашёлся главный сумасшедший, а значит, можно оспаривать, что наследство недействительно, то есть у них появляется возможность распоряжаться деньгами, оставленными Джеку. Ну, а дальше - классика: вызывают полицию, парня объявляют опасным для жизни окружающих и отправляют к нам на психиатрическое обследование. - Так ты ведь сама сказала, что срыв был временный? - Да, я и весь консилиум специалистов, поначалу так думали. Слушай, у любого случился бы шок от таких денег… Но очень настораживает непонятная агрессия Джека именно против отца. Кто знает, что ему там дед наговорил о смерти матери и почему настроил против отца, и вообще непонятно, чем они там вдвоём занимались… Увы, теперь узнать уже ничего невозможно, парень после того вечера отказывается разговаривать… С другой стороны, скорбь и тоска по деду - нормальное явление. А вот обида за деда на семью у него явно гипертрофированная…Словом, он стал моим больным. Мы сделали для него всё возможное. Он лежит в отдельной палате под присмотром, на медикаментах, а ему всё хуже и хуже: не ест, не спит, ходит как в воду опущенный, молчит и ни на какую коммуникацию не идёт. Короче, дело подходит к концу. Эти жадные суки, конечно, парня угробили, ждут, не дождутся, когда станут деньги между собой делить. Ну не сразу, конечно - сначала опекунство, возможность принимать все финансовые решения, ну и прочее… Возникла лишь одна загвоздка: по настоянию адвоката парня, судья затребовал окончательную экспертизу от независимого доктора. Если подтвердится, что парень никогда не будет адекватным, считай, что дело в шляпе. Джека переведут в перманентную психушку, оттуда он уже никогда не выйдет. Папаша, конечно, оплатит самую лучшую клинику. - Ты знаешь, Анита, я так и не поняла, зачем вам нужна именно я? - Извини, Хелен, что-то я увлеклась. В деле Джека фигурирует какая-то записка на русском языке от деда. Представляешь, её ни один профессиональный переводчик перевести не смог. Словом, адвокат парня вцепился в эту «шифровку», как в недостающее звено для окончательного решения дела, и требует двуязычного специалиста. Я сразу о тебе и вспомнила. - В качестве дешифровщика? - Тебе бы всё в смех перевести. Ты вот лучше меня послушай, придёшь ты к нему, обследуешь, на русском попробуешь с парнем пообщаться. Всего-то дел…, и напишешь заключение. Парню-то уже не поможешь. Безнадёжный он. Это я тебе говорю! Кстати, Хелен, Мильман тебе сказал, сколько он за экспертизу в свою пользу заплатит? Тебе, вроде бы, деньги были нужны... Получишь, смотри, не забудь о подруге. Там на всех хватит. Я, как понимаешь, внешне должна соблюдать нейтралитет. Ой, извини, мне звонят по другой линии, доложишься потом. Пока. «Тёмная какая-то история, похожа на детектив, - раздумывала Елена. - Анита, конечно, неплохой специалист и своя баба, но как-то она уж очень откровенно «смотри, не забудь поделиться, когда Мильман заплатит». А почему, собственно говоря, Мильман позвонил мне? Он заинтересованное лицо, не имеет права выбирать доктора, влиять на результаты экспертизы. Судья ждёт независимого заключения... Так, и влипнуть можно. Нет, не надо мне в это дело лезть… А что, если по официальной линии получить запрос от судьи? Они, правда, копейки заплатят… И время… где я найду на это время?… Только случай уж очень необычный. Интересно, что там в этой записке… Может, все-таки стоит позвонить этому Мильману?» Мысли у Елены путались, наскакивали друг на дружку, резко разворачиваясь, меняли направление, и она, не придя ни к какому решению, начала складывать свой портфель. В лифте она увидела своё отражение в зеркале и отшатнулась. На неё смотрело измождённое лицо женщины в летах. «Дожила... Я подумаю об этом завтра», - сказала она вслух и усмехнулась. Этой фразой она учила пользоваться своих пациентов, когда те не могли справиться с потоком беспорядочных и тревожных мыслей. «О, боже, докатилась до клише из книжек «Помоги себе сам». Пора самой лечиться. А впрочем, «утро вечера мудренее», чем не мудрая мысль?» Утром Елена набрала телефон адвоката Мильмана. - Мистер Мильман, это доктор Залеская. Я бы хотела ознакомиться с делом Джека Харисона. Времени на встречу у меня нет, но если вы мне вышлите все материалы, включая официальный запрос из суда в мой офис, я обещаю дать вам своё решение к завтрашнему дню... Что значит, какое решение? Моё согласие выступить в роли эксперта… Нет, я не буду выступать на вашей стороне. Это противозаконно. Говорила ли со мной доктор Гринберг? Мистер Мильман, простите, я вам только что сказала, что разговор идёт только о профессиональной независимой экспертизе, назначенной судьёй. Своё заключение я отправлю в суд. Когда мне ждать от вас копию всей документации?… Курьер будет через час? Хорошо. *** Из открытого окошка в офис заглядывала цветущая магнолия. «А ведь на дворе февраль. Да и день сегодня по-особому ласковый. Как всё же здорово, что я живу в Калифорнии. Надо обязательно возобновить прогулки. Вот сейчас разберусь с этими бумажками и пройдусь. Имею же я право хоть на полчасика для себя». Но курьер доставил бумаги очень скоро, и доктор Залеская пришлось отложить все другие срочные дела. Полдня она созванивалась с адвокатом, судьёй, психиатрическим отделением госпиталя и перекраивала расписание. «Вот и прогулялась… Но записка, действительно, весьма загадочная». В 10 утра Елена уже входила в новое здание медицинского центра. Здание ей не нравилось, на её взгляд было слишком холодным. Да и внутри не лучше: огромный мраморный холл, гранитные столики, черные кожаные диваны для посетителей. Елена представила себе, что должен чувствовать человек, дожидаясь кого-то близкого, находясь в этом неуютном, обезличенном пространстве. Вот сейчас к ним выйдет родной человек с приговором «у меня рак четвертой стадии», а здесь даже заплакать невозможно. Доктор Залеская уверенно шла в левый отсек здания. Чтобы попасть внутрь отделения, нужно было показать удостоверение и указать цель визита к пациенту. Охранник тщательно сверил данные в своем списке, выдал временный пропуск и открыл ключом лифт. На седьмом этаже ей был выделен кабинет для встречи с Джеком Харисоном. Через открытую дверь Елена увидела, как к её кабинету два санитара ведут под руки молодого человека, не поднимающего глаз. Скорее волочат, крепко вцепившись в его предплечья. Было видно, что сам парень не принимает в движении никакого участия. Казалось, что если санитары, хоть на секунду, ослабят свою стальную хватку, он тут же мешком свалится на пол. Доктор Залеская быстро захлопнула папку, лежащую на столе из красного дерева, взглянув в последний раз на фотографию симпатичного синеглазого юноши. Фото было двухгодичной давности. Содержание записки Елена помнила наизусть. «Жека, не дрейфь! Мы ещё с тобой побаяним!» Записка не имела никакого смысла. Теперь понятно, почему все переводчики зашли в тупик. Нет такого слова в русском языке, нет! Может, побуяним, и это просто описка…, или своего рода призыв к агрессии… «Помогите ему, пожалуйста, сесть вот сюда, в это кресло и оставьте нас одних», - сказала она санитарам. Перед ней сидел сгорбленный, болезненно худой, с нездоровым цветом лица человек. Плечи его были вогнуты внутрь так, что казалось, они торопятся вслед за глазами рассмотреть что-то невидимое внизу. Единственное, что оставалось подвижным в его теле, это руки. Казалось, что руки Джека живут своей жизнью. Они вдруг раскрывались во всю ширину, то сжимались, а все десять пальцев не переставали двигаться, будто выплясывали чечётку. «Что-то мне этот ручной танец напоминает», - подумала Елена. - Джек, меня зовут доктор Залеская. Я пришла с вами поговорить. Знаете, я ведь тоже, как ваш дедушка, приехала сюда из России. Хотите, я буду говорить с вами по-русски?.. Нет? Хорошо, я буду продолжать по-английски. Я знаю, что вам сейчас очень больно, что его больше нет с вами. Вы ведь его очень любили. И он вас, да? Если вы не хотите мне ничего говорить, не надо, просто кивните головой. Он ведь очень вас любил, ваш дедушка? Елена поняла, что оговорилась, случайно вместо английского grandfather произнесла русское, как в детстве, слово «деда», и вдруг заметила, что Джек кивнул головой. Реагирует, он реагирует! Нельзя упустить момент. - Джек, а хотите, я угадаю, как он вас называл? Женя? Женечка? Жека? Ну конечно, Жека! Ну вот, Жека, а я думала, что вы не понимаете по-русски. Она схватила листок чистой бумаги, быстро что-то черкнула и протянула Джеку. Пожалуйста, посмотрите! На листке была записана вечная как мир формула, в которой за знаком равенства наскоро было нарисовано сердечко: ЖЕКА + ДЕДА = ¦ Бедный мальчик схватил эту бумажку, прижал её к себе, и из глаз его полились слезы. «Деда мне всегда это писал … давно…когда ещё мама была…», - всхлипнул Джек. Елена долго обнимала его, забыв обо всей профессиональной этике, а он всё плакал и плакал… Позже, Елена, опять перейдя на английский, спросила: «Джек, а что вы с дедушкой больше всего любили делать, когда были вместе? Его пальцы снова лихорадочно стали нажимать на невидимые кнопки, и неожиданно и для неё и для самого себя, он произнес: «Музыку… на баяне». - Джек, а можно я тебя спрошу, почему ты никогда не поднимаешь глаз? - Мне стыдно… За них… За всех… Доктор Залеская сидела у себя в офисе и дописывала последние строчки своей экспертизы: «Правильно подобранные медикаменты и психотерапевтические сеансы могут заметно улучшить состояние пациента в кратчайшие сроки. По моему профессиональному мнению, пациент Джек Харисон не безнадёжен. Особые рекомендации: доставить пациенту в палату баян». АНТИСЕМИТКА Ханне Зое определённо не везло в последнее время. Сначала она потеряла работу, а как только собралась с духом и назначила несколько интервью, сломала ногу. «Нечего было на таких каблуках в 60 лет уродоваться, программы писать можно и в тапочках», - бурчала она самой себе, вспоминая, как неуклюже повернулась, подвернула лодыжку и, зацепившись за стул высоченным каблуком, грохнулась на мраморный пол. Проковыляв на костылях целый месяц, она была рада, что вчера наконец-то с ноги сняли гипс. «Зоя, ногу надо разрабатывать, желательно в воде и каждый день. Месяца три - и будешь как новая копейка. Благо в Калифорнии живём», - наставлял знакомый ортопед. Общительная по натуре, Зоя заранее радовалась новым знакомствам. Новые люди - новые темы. За 30 лет американской жизни они с Вадиком повстречали много интересных людей. На следующее же утро Зоя, прихрамывая, осторожно спускалась по ступенькам в бассейн в Западном Голливуде. В бассейне было четыре дорожки. Три из них - только для плавания, в четвёртой - можно плавать и заниматься упражнениями. День был жаркий, и прохлада воды сперва льдинкой обожгла тело, а после так мягко и тепло его запеленала, что Зоя, чуть не замурлыкав вслух от удовольствия, поплыла. Вскоре ей пришлось остановиться и прислониться к бортику. Перед ней плотной стеной стояли четыре грузные женщины в панамках и больших роговых очках. Они громко говорили по-русски. - Ну вот, ещё одной здесь не хватало… Не видит, что ли, что занято. Плывёт себе, на людей не смотрит… - Новенькая какая-то, я её здесь не видела... - И я. А ты видела, как она в бассейн заходила, как будто её в задницу кто-то ужалил? В ответ раздался дружный хохот. А четвёртая из них добавила: «Американка, ну что с неё взять…» Зоя развернулась и, не подавая вида, что всё понимает, медленно отплыла в дальний угол бассейна. Она всё ещё делала упражнения для ноги, когда вся четвёртка вылезла из бассейна и гуськом направилась в джакузи. Оглушительная болтовня ещё долго разносилась по всему бассейну. Вечером за ужином Зоя никак не могла успокоиться. Изображая в лицах своих бывших соотечественниц, она даже забыла о боли в ноге: «Вадька, я таких мерзких русских баб за все годы жизни в Америке ещё не встречала! Им же столько лет как нам, до пенсии ещё пахать и пахать. Ты бы послушал эти разговоры! Ну, ладно, если бы они трепались о еде и диетах, но они же, совершенно не стесняясь друг друга или посторонних, в полный голос обсуждали, как лучше поиметь Америку! Всё им здесь не так, недодали им что-то, а сами, скорее всего, ни одного дня здесь не проработали. Одна про SSI и Медикал, вторая - кому дать взятку, чтоб получить государственную квартиру, третья, как можно по уходу к себе кого-то устроить… Ну, просто как в совке, будто они оттуда никогда не уезжали. Да я в жизни не признаюсь, что я русская!» Ногу надо было разрабатывать, и Зоя каждое утро ехала в бассейн, где изо дня в день продолжалось одно и то же. Она, молча, занималась в своём углу, а дамочки, широко расставив ноги, непроходимой глыбой загораживали доступ к другой стороне бассейна, изредка вяло поддёргивали конечностями и громко возмущались, когда на них попадали брызги с соседней плавательной дорожки.