Однако сегодня Зойка не выдержала. Предметом раскрытия её инкогнито явилась безобразная реакция этих русских тёток на невинную, на взгляд нормального человека, сценку у бассейна. Двое мускулистых молодых ребят, отплавав свои мили, тихо шептались с улыбками на лицах у своего лежака, растирали друг друга полотенцами, а потом обнялись. О боже, что же началось в осином гнезде… «Позор, как они смеют себя так вести в общественном месте! Еще немного, начнут трахаться при всех! Неизвестно, какую тут ещё заразу можно подхватить. На этот разврат противно смотреть…» - заверещали дамочки по-русски. Зоя подошла к ним и, спрыгнув в воду, ледяным голосом на родном языке сказала: «Да на вас в сто раз противнее смотреть, чем на этих ребят! Что они вам сделали? Вы ведь в Америке живёте, с вашей ментальностью вам обратно в совок надо». - Ух, ты, русская, оказалась! Ты что это, учить нас вздумала как нам жить? Ты откуда такая приехала? - Я приехала из Львова, живу здесь уже много лет. Мне, глядя на вас, стыдно, что обо мне могут подумать, если узнают, что я тоже русская. - Ишь ты, стыдливая какая попалась! Тут еще одна такая же есть, как ты из Львова. Тоже от нас нос воротит. Старая полька-антисемитка. Давно здесь живёт. Старуха, а с гонором. Мы с ней по-русски заговорили, а она вид сделала, что нас не понимает. Даже приходить стала позже, чтоб нас не видеть. Вы с ней - два сапога пара! *** Зоя решила приходить в бассейн после полудня. Лучше жара, чем очередная стычка. В бассейне было тихо и почти пусто. - Какой сегодня жаркий день, - сказала Зоя, подплывая к пожилой женщине, которая медленно и осторожно делала упражнения с водяными гантелями. В воде она казалась крошечной, с тонкими ручками, и было непонятно, как ей удаётся так ловко управляться с гантелями. Резиновая шапочка прикрывала её волосы. На сухом морщинистом лице сияла улыбка. - Да, но зато как прекрасно в воде, места сегодня много, и заниматься никто не мешает. Вы не волнуйтесь, я не вас имела в виду. Вы мне не мешаете, - ответила женщина, продолжая улыбаться. Она говорила тихо и с лёгким акцентом. - А вы здесь, наверное, новенькая? Я вас раньше не видела, - дружелюбно продолжала она. - Я слышу, у вас тоже небольшой акцент. Меня зовут Ханна, а вас? Вы откуда? - Зоя. Я из Львова, ответила Зоя и только собралась продолжить, что живёт здесь уже много лет, как увидела, что у женщины мелко задрожали губы. - Зося? И цо, паненка, мове по польску? - Нет, совсем помалу, потрошку розуме, но всё запамятовала, давно уехала, - забормотала в ответ Зоя на чудовищной смеси из русского, польского и украинского, лихорадочно припоминая польские слова. - И зовут меня Зоя, а не Зося. - Так вы русская? Доброжелательная улыбка почти в одно мгновение сползла с лица старой польки. Её, только что посверкивающие глаза, поблекли и сузились в маленькие щёлочки. Поспешно отворачиваясь от Зои, успела добавить: «Не люблю я русских. И язык ваш слышать не хочу!» . «Нет, мне определённо не везёт на людей. А ведь вначале производила впечатление такой симпатичной старушки. И, вообще, за что? За что такая неприкрытая ненависть к русским? Ну что, мне в бассейн совсем уже не ходить? А нога?», - рассуждала сама с собой Зоя по дороге домой. На следующий день в бассейне Ханна подошла к Зое первой. - Вы извините, меня, Зоя. Я погорячилась вчера. Не надо было мне так… Вы мне только на один вопрос сейчас ответьте, только честно. Вы Америку любите? - Конечно. Я ведь здесь давно живу. - Это не ответ на мой вопрос. Вы по-настоящему благодарны Америке за свою жизнь? - продолжала Ханна. - Да, Ханна, да! Но, у меня к вам тоже вопрос. Вы за что русских так ненавидите? Я вот, например, русская еврейка, а жила в Украине. И давно уже считаю себя американкой. Нас здесь всех русскими называют, без разбора. Но русский - это мой родной язык, и мне очень обидно. Мы ведь, кто мог, не от языка убежали, а от антисемитизма и советской власти. - Беженцы? - с горькой усмешкой спросила Ханна. Хорошо, Зоя, я вам расскажу как-нибудь про настоящих беженцев. Только не сейчас. Тяжёлый это разговор. *** Разговор действительно оказался тяжёлым для обеих. Иногда он длился по несколько минут в день, иногда по несколько часов, прерывался и возникал снова. И через несколько недель Зое стало казаться, что ближе и роднее Анечки, как она стала её называть, у неё уже давно никого не было. - Я, Зоя, везучая! Сколько раз от смерти уходила... Мою жизнь Америка спасла, за что я ей по гроб буду благодарна, - рассказывала Ханна. - Я с родителями до войны в Кракове жила. 30-го августа отпраздновали моё 17-летие, а второго сентября немцы заняли Краков. Я плакала, умоляла маму с папой не отправлять меня одной с соседями и их дочкой, подругой моей Зосей, на восток в Галицию, а они ни в какую. «Мы тебя через несколько дней догоним», - клялись они, но не догнали, никогда уже не догнали... Плохо сейчас помню, как нас десять человек на этой подводе уместилось, но мы все добрались до Львова. Только успели поселиться в подвале дома у родни и немного передохнуть, как ваша Красная армия заняла город. 20-ое сентября было, навсегда запомнила. - Так мы и не поняли ничего: там немцы, здесь русские… Что лучше? Через месяц у нашей львовской родни дом и лавку отобрали, сами они куда-то исчезли. Мы тогда ещё не понимали куда. Нас перевели в бараки, но разрешили за еду работать на советских военных - стирать, убирать, готовить. С каждым днём военных в городе было всё больше и больше, а местных поляков и украинцев всё меньше и меньше. Наших, тех, которые из Польши от немцев бежали, перестали принимать, отправляли обратно на верную смерть. - Странно было, но нам разрешали говорить между собой на идиш. Так мы и прожили в Львове почти год… - В конце июня 40-го года вышел приказ всем беженцам с территории Польши, оккупированной немцами, в том числе бывшим польским гражданам еврейской национальности, добровольно собраться на привокзальной площади. Суббота была. На сборы было дано два часа. Тех, кто прятался, арестовывали. Вот так нас из Львова, «чуждых элементов», депортировали в Сибирь, в Красноярский край... - Загрузили в вагоны для скота, с маленьким зарешёченным окном. Каждый вагон имел два ряда нар, на которые загоняли до пятидесяти человек - столько, сколько влезет... Посредине вагона была небольшая дыра, ну ты поняла для чего. Через пару дней уже никто не стыдился... За 18 суток нас кормили всего четыре раза. Мало кто из нас добрался до места. От голода и холода многие заболели и умерли... И моя подруга Зося умерла там, в товарняке… Её просто выбросили, как скотину, наружу, в снег. Нет у неё даже могилки… А я доехала. Не знала я тогда, в какой ад попаду. Рада была, что выжила... - Потом нас перегрузили на подводы, и мы ещё несколько суток добирались до места. Ну и началось… Каждый день под конвоем энкавэдэшников - на лесоповал. Для армии, сказали нам, необходимо много древесины. Мужчины деревья рубили и валили. Ну, а нам, женщинам - всё остальное досталось: ветки обрубать, брёвна пилить и на лошадей их грузить… Поблажки не было никогда. Работали в любую погоду: зимой в лютый мороз, а летом комарьё атаковало… - Кого я там только не повстречала: и поляков и немцев, евреев и калмыков, русских политических… Всего не рассказать… К тому времени война уже вовсю шла, заключённых всё больше прибывало взамен нашим. Так что работа никогда не останавливалась. Люди там мёрли, как мухи, а я крепкая была, спину вот только надорвала, и месячные кончились, а так терпела, пока тифняк не свалил... - И с этим мне повезло. Вместо того, чтоб добить, отправили немного южнее, в спецпоселение. Меня там бабки выходили, век им благодарна буду, вот только с начальничком не повезло. Он девок молоденьких сильно любил… Утром на работу гонит, а ночью нас по очереди… у меня до сих пор в ушах его мат стоит… А, ты говоришь - русский язык… - Но, как видишь, жива я. Сердце только барахлит. Ничего это, ерунда. Я каждой минуте рада. *** - Зоя, давай, я тебе лучше расскажу про свои удачи после войны. Мне ведь ещё три раза в жизни по-крупному повезло. Первый раз, когда в 46-ом ваши в Польшу разрешили вернуться. Мало кому такая удача выпадала. Не стану тебе рассказывать, что я застала в Польше после войны… Ты, Зоя, не маленькая, сама знаешь. Квартиру нашу уже давно поляки заняли. Из моих в Кракове никого в живых не осталось… да, разве только в Кракове? По всей Польше наш пепел фашистами развеян… А вокруг - спасители наши…и русская речь… Второй раз, когда в 47-ом году Америка приняла меня как беженку. Не иначе, как Бог мне помог… В то время попасть в список польских евреев, кому Америка предоставляла убежище, было как вытащить счастливый лотерейный билет… Третья удача - то, что я Давида встретила... - Я в Нью-Йорке на медсестру выучилась. Давид в госпитале работал доктором, там и познакомились. Хорошо мы вместе жизнь прожили, жаль, ушёл он рано. Девять лет уже прошло... Доброй души был человек. Одно плохо, не дал нам Бог детей... С тех пор как мы в Калифорнию переехали, я всегда только в детском отделении работала, где деток недоношенных выхаживают. Я и сейчас тоже волонтёром три раза в неделю хожу в Cedars-Sinai. Им там руки всегда нужны... - А Америка… Она мне новую жизнь подарила и Давида. Я если вижу, что эту страну не любят, злюсь очень. Ну что ты носом хлюпаешь? Зойка, которая никогда не перебивала Ханин рассказ, разревелась и начала рассказывать, что бабушку её повесили немцы, что полсемьи погибло во время войны, что во Львов её родители попали уже после войны; что в Минск им возвращаться было некуда, дом их разбомбили; что Зоя была поздним послевоенным ребёнком; что уехала она от мамы и папы навсегда в Америку, и умерли они уже без неё. Ханна притянула Зою к себе и, поцеловав в голову, сказала: «Так и ты горя натерпелась, цурка»? - Да что вы, Ханна, разве я одна такая? Нас таких много. Уехали мы, чтоб у наших детей и у нас всё по-другому сложилось. А здесь уж, как у кого получилось… Не надо всех осуждать, люди все разные, в основном, хорошие, и русские в том числе. И вдруг, совершенно не к месту, стала жаловаться, что нога у неё никак не заживает, работу она потеряла, а деньги нужны… Ханна прижала её к себе ещё крепче. «Зоя, а ты ведь тоже везучая. Ты в людей веришь. Всё у тебя будет хорошо. У тебя же всё есть: и муж, и дети, и внуки. И работу ты найдёшь, будешь искать и найдёшь». И добавила: «А может, ты и права, Зоя, люди разные бывают. Бог им судья». Целую неделю Зоя не ходила в бассейн. Во вторник её вызвали на интервью. И вот сейчас, после телефонного звонка, счастливая и радостная, она мчалась поделиться с Анечкой своей новостью. Она искала Ханну, но нигде не могла её найти. «Может я перепутала её расписание дежурства в госпитале? Вроде бы нет, Ханна должна в это время быть здесь…», - недоумевала она. - Что, Зоя? Свою подружку-антисемитку ищешь? - раздался голос из воды. Можешь не искать, умерла она пару дней назад от разрыва сердца. В госпиталь бежала, и не добежала. - Да ладно тебе, не будь такой злыдней, перебил её другой голос. - Тебя вчера не было, а нам о ней Гебби, эмигрантка из Венгрии, рассказывала. Никакая Ханна не антисемитка была, а еврейка, как и мы. Она из Польши от немцев к русским бежала, а её - в Сибирь, в лагеря... Чудом выжила и в Америку в 47-ом попала тоже чудом. Везучая была… - Да ты что? А я же ничего этого не знала. Ну, тогда, светлая ей память… Зоя, ты куда? Зоя, подожди… Зоя ничего уже не слышала и, спотыкаясь и глотая слёзы, бежала прочь… В понедельник она вышла на новую работу. СЫН