«А на кой хрен, когда у меня скоро будет миллион. Может, стоит купить лодку»? ТАЙНА Слова – обманщики. Обещают взять с собой в плавание и потом уходят тайком на всех парусах, а ты остаёшься на берегу. М. Шишкин. Письмовник. Дора Ефимовна караулила почтальона уже шестой день. Вот и сейчас он, недовольный её назойливостью, пробурчал: «Ну что вы все ходите за мной? Нет вам никаких писем, если бы были, достали бы тогда из почтового ящика, как все нормальные люди. И что вам так не терпится? Наследство ждете, что ли»? Смягчившись, он добавил: «Да не расстраивайтесь вы так, пишут вам, пишут, получите вы своё долгожданное письмо не сегодня, так завтра». Дора Ефимовна, молча кивнув головой, стала медленно взбираться по ступенькам на шестой этаж. Лифт, по обыкновению, не работал, и она вынуждена была делать остановки, чтобы передохнуть. Несмотря на отсутствие тяжелой сумки с продуктами, сегодняшний подъём казался ей труднее привычного. Безусловно, возраст, одышка и подагрические ноги играли свою роль. Намного хуже было внезапное понимание, что письма не будет ни завтра, ни потом, и что с её нелепой фантазией пора распрощаться. Почтальон сказал что-то о наследстве… Да, это письмо могло бы быть чем-то вроде наследства, несомненно, бесценным подарком, доказательством для самой Доры, что последние пять лет прожиты не напрасно. Она рухнула без сил на кушетку, не снимая пальто, только стащив с ног свои тяжелые ортопедические туфли. Сколько душевных сил она вложила в него, в свою «лебединую песню», неужели всё зря? Он пообещал прислать письмо. Нет, не по электронной почте, а настоящее письмо, написанное от руки, жанр уже почти забытый в наш век новых технологий. Письмо, которого она ждала, вряд ли претендовало бы на роль образца художественного текста или представляло бы интерес в стилистическом отношении. В этом псевдо-дружеском письме автор, как всегда, был бы максимально вежлив, немногословен и учтив. Искренне поблагодарив Дорогую Дору Ефимовну за бесконечно благосклонную оценку его творчества, он, слегка кокетничая, занизил бы самооценку. Затем, одарил бы её вежливыми комплиментами за тонкость ума, понимание и профессионализм. Так как он не любил писать о себе и о своих планах во всём, что не касалось литературы, Дора никаких сюрпризов не ожидала, но питала тайную надежду разглядеть между строк что-то более существенное. Дора умела домыслить, заполнить пробелы, ей хватило бы и тонкого намёка. В конце концов, она имеет право на это письмо, где почерк является своего рода ДНК личности, так же, как имеет право и на саму личность! Как ей хотелось открыть конверт и взять в руки письмо, пульсирующее неровными окончаниями строк и абзацев, где перед поставленной запятой чувствуешь вдох, а после точки выдох. Ей казалось, что стоит только обвести своей ручкой все его точки и запятые, как произойдет полная синхронизация их дыханий - наивысший пик интимности. И тогда ритмика его вечных и прекрасных стихов, уже давно заученных наизусть, совпадет с каденцией её жизни. Интересно, какие у него буквы, заострённые, как вся его ироничная проза? А может они закруглённые, и напоминают лиричность его строфы? А может его почерк не так легко разобрать, и на это нужно будет потратить столько же времени, сколько она тратит на смакование его метафор, на любование семантической радугой над словом, на наслаждение рисунком верно найденного образа? Слово для Доры было превыше жизни и смерти, времени и движения, красоты и уродства. Кому, как не ей, было дано об этом знать? Дора была подростком, когда отец бросил их с матерью. Вернее, он бросил мать, а Доре объяснил причину, выстрелив фразой: «Твоя мать - пустышка, она ничего не понимает в магии слова». С тех пор она возненавидела свою мать, а заодно и всех представительниц женского пола. «Что стоит их красота и изящество в сравнении со СЛОВОМ»? - думала она, и твердо решила навсегда посвятить себя познанию тайны слов. В том, что это её миссия, данная только избранным, Дора уже не сомневалась. Никто не посмеет обойтись с ней так, как с матерью, уверяла она себя. Когда Дора попыталась объяснить матери своё решение поступать в Литературный институт, та только расхохоталась в ответ, любуясь подъёмом стопы в новых лаковых лодочках. Повторив свое любимое: «Ну и дурочка же ты, Дорка, совсем жизни не знаешь, лучше бы ты внешностью своей занялась», мать умчалась на вечеринку. С внешностью Доре действительно не повезло. От красавицы-матери ей досталась только роскошная грива иссиня–черных волос. Иногда Доре хотелось их срезать, чтобы уже ни в чем не быть похожей на мать, но она так и не решилась. В конечном счете, волосы довольно удачно скрывали её небольшие невыразительные глаза и крупный, несоразмерный с узким овалом лица, отцовский нос. Когда Дора смотрелась в зеркало, она видела свое тело сложенным из геометрических фигур, похожее на незаконченный набросок Пикассо. А иногда ей казалось, что её рисовал ребенок, приговаривая при этом: «ножки, ручки, огуречек - вот и вышел человечек…» Но не это главное. «А что, мамочка, очень тебе помогли в жизни твои зелёные глаза и длинные ноги?», - не без злорадства продолжала Дора свой незаконченный диалог с матерью. Со временем, она смирилась со своим отражением и подходила к зеркалу только по необходимости. Вот и сейчас, поднявшись с кушетки, она, переваливаясь, как старая утка, с одной ноги на другую, зашла перед сном в ванную комнату и долго расчесывала щеткой свои густые, но совершенно седые волосы. Дора, винившая во всём только мать, так никогда и не простила ей ухода отца: ни тогда, когда мать ещё раз вышла замуж, ни тогда, когда та умерла. Поклялась себе, что никогда ни в чём не будет похожа на неё, и слово своё сдержала. Дора была уверена, что всего в своей жизни она добилась, только благодаря отцу. Несмотря на детскую травму, Дора не испытывала к нему ничего, кроме чувства нежности и благодарности. Разве сложилась бы её жизнь так, если бы он тогда не открыл ей главную тайну? При первой возможности она уехала в другой город, поступила на филологический факультет, защитила диссертацию и всю свою жизнь провела, изучая значение слов. Она читала лекции, консультировала студентов, работала с текстами и написала множество статей. Дора Ефимовна была прекрасным специалистом в своей области. Даже сейчас, в 70 лет, её не выгоняли на пенсию, как выгнали уже многих других. Точь-в-точь как её отец, которого ценили на кафедре до самой его смерти, Дора была востребована. Замуж она так никогда и не вышла, некогда было. Да и зачем? Для того чтобы родить сына и передать ему своё знание? Но у неё было много таких сыновей… Ах, эти юные мальчики, как они хотели прослыть гениями. Как они ждали её приговора, когда отдавали ей читать свои рукописи. Иногда ей вдруг попадался самородок, непризнанный талант, и она становилась его ментором, его поводырём. Дора, открыв для себя новые таланты, не сдерживалась, восторгалась вслух и, сравнивала их с великими и, вероятно, отпугивала своими признаниями, заканчивающимися в её постели. Дора дарила им и тело, и ум, и душу. Долгое время она не могла понять, почему они сбегают от неё к своим девицам, которые ничего не смыслят в слове. И всё же на какое-то время они принадлежали ей. Как верные щенки, они носили её тяжелые портфели, жадно ловили каждое её слово, терпеливо высиживали с ней в чужих гостиных, дожидаясь минуты, когда Дора гордо представит друзьям своего нового протеже. Вот так, однажды, расслабившись после застольной беседы у знакомых, Дора осталась у них ночевать. Подвыпившему «гению» гостеприимные хозяева предложили раскладушку. Утром Дора проснулась от прикосновения нежной мальчишеской руки и, наконец-то, поняла, чего ждала от своих юношей всё это время - не расплаты за «путёвку в жизнь» в виде секса, а восхищения и теплоты. Она хотела быть желанной, мечтала о ласке и нежности. Доре навсегда запомнилось то утро. От избытка чувств она, как ей казалось, даже похорошела и помолодела, забыв, что ей на прошлой неделе стукнуло 50 лет. Как же замечательно было сидеть полуголой на стуле в чужой гостиной, и, не стесняясь своей вялой и наползавшей на живот груди, давать этому мальчику расчёсывать свои волосы с проседью, и читать ему стихи! Он, конечно, получив рекомендательное письмо, тоже сбежал, а Дора впредь научилась вести себя осторожней. Подающие надежду таланты, впрочем, попадались редко, а Дора, уговорив себя в очередной раз, что кроме удачной словесной находки ей ничего не нужно, научилась восхищаться ими в полутонах. Она обольщала свою новую добычу с неподдельным энтузиазмом, но не спеша, умело расставляла ловушки, продумывала всевозможные удачные комбинации. Пять лет назад Дора случайно наткнулась на стихи неизвестного ей поэта в американском эмигрантском журнале и поразилась новизне и точности образов. «Самородок, нуждается в небольшой шлифовке», - вынесла Дора приговор. Она сама разыскала его адрес в издательстве, забрасывала его электронной почтой, искренне восхищалась всему написанному, цитировала удачные находки студентам и предлагала свою помощь. Завязалась переписка. Он был благодарен, вежлив и слегка отстранён. Больше Дора о нём ничего не знала. У неё на руках был козырь - его тщеславие. Увы, но и с козырями проигрывают. Столько лет подряд она сочиняла панегирики новому гению, ничего не требуя взамен, а он даже не прислал обещанного письма. Доре не спалось. Ей было зябко и одиноко. Она поёжилась от мысли, что самые лучшие слова ничего не значат, если рядом нет ни одного близкого существа, к кому можно прижаться ночью и прошептать их на ухо. Какая неудачная каденция, подумала Дора, - только на финише понять, что таинство слова оказалось всего лишь иллюзией, фальшивкой в престижной обёртке, как и вся её никому не нужная жизнь. ДЕВИЧНИК - Ритка, ну и сколько тебя можно ждать? Я уже пять минут как в машине сижу. Ты же сказала, что готова. И вообще у меня сейчас мобильник разрядится. Нам ещё вино подкупить надо, - строго выговаривала ближайшей подруге Ольга. - Могла бы за столько лет уже выучить, что я не люблю опаздывать. Вижу, уже вижу… Ничего себе… Ты где такие туфли оторвала? Смотри, шею себе не сломай на таких каблучищах. Но Ритка с невероятной ловкостью взобралась в джип и чмокнула её своими подколотыми губами в щеку. - Твоё счастье, что я сегодня такая добрая, - никак не могла остановиться Ольга. - Да ладно тебе, не на самолёт опаздываем. Тебя Гришка сегодня спокойно отпустил? Ты вот тоже прикинутая сегодня по-особому. Ты знаешь, тебя этот зелёный цвет здорово молодит. Что значит, всегда зелёный носишь? Ты кому будешь рассказывать, я тебя уже 25 лет знаю, и носила не всегда, а только когда в рыжую выкрасилась. Только блузка эта тебе тесна, вон как сиськи вываливаются. Да не от зависти я, мне со стороны лучше видать. Слушай, Оль, когда мы на новую диету садимся? Говорят за неделю 5 кг можно скинуть. Так ты про Гришку ничего не ответила. Спокойно, говоришь? А что ты думаешь, мой Женечка про нашу традицию ничего не знает? - тарахтела в ответ Рита. Последние 20 лет каждое третье воскресенье они собирались у Мышки на девичники. Подружились они ещё в институте. Оля с Ритой сразу по глазам друг дружку вычислили, что они «свои» на всю жизнь. Кроме живых с огоньком зелёных глаз ничего у них внешне похожего не было. Одна - стройная с длинными ногами, а другая - невысокая, с тоненькой талией, крутыми бёдрами и роскошной, совсем не девичьей грудью. Но когда эта парочка, принарядившись, выходила вместе, у мальчишек кружилась голова от невозможности сделать правильный выбор. К пятому курсу обе поняли, что не остаться им в городе, если замуж не выйдут, и тогда, не особенно выбирая, устроили свою жизнь как могли. И вот уже сколько лет не разлучаются. Семьями дружат, детей даже в одно время нарожали и понимают друг друга с полуслова, ничего не скрывая о надоевших мужьях, о новых интрижках и о том, что дети не удались... Сейчас они ехали к Мышке на очередной девичник. Давно уже повелось, что встречаться они будут именно у неё в доме. Хорошо там, спокойно. Мышь каждый раз праздник устраивает, причём без всякого надрыва. Это только она так может – спокойно, красиво, с цветочками, с музыкой, да ещё и вкусно при этом. Изящно всё разложит и улыбается, довольна, что пришли. А когда Лёшка приходит, так всё вокруг просто искрится. Да и разговоры у них в доме какие-то другие, не как у всех, про книги новые, выставки и театр… А ведь, казалось, ничего общего между ними и Мышкой никогда не было, и быть не может. Смешно, как они встретились. Она вошла в общагу, незаметная такая, серенькая, даже очки больше чем она сама. Маленькую ручку протянула, глазки в пол, Ирой меня зовут, а Ритка ухмыльнулась и не выдержала, какая же ты Ира, мышка ты серая. С тех пор и прилипло к ней Мышь да Мышь. А лучше и не скажешь. - Ну что ты молчишь? Я тебе про Женьку, что взъелся он меня сегодня, что, мол, это за девичник такой, когда Лёшка всё равно к вам присоединяется. И началось, устраивай у нас, надоело одному дома сидеть. Но я ж не дура набитая, чтобы лишний раз на кухне стоять. Это только Мышь так может. Мы сколько бутылок привезём, одну или две? - продолжала Рита. - Две, конечно, как всегда, - подъезжая к ликёрному, ответила Оля. - Ты знаешь, я ведь тоже как Мышь не смогла бы. Странная она всё же девка, довольная всем, уравновешенная. Даже когда узнала, что бесплодная, не плакала. А помнишь, как мы им с Лёшкой своих детишек подбрасывали понянчить? Они её мамой Ирой называли, я даже ревновала… Они стояли в очереди, придирчиво оглядывая друг друга с ног до головы, и не прекращали свой вечный трёп. - А помнишь, как мы её на танцы с собой звали, а она: «Нет, девочки, мне заниматься надо», - и опять за книжки. - А на третьем курсе уговорили наконец-то, платье даже моё старое для неё перешили, - подхватила Ольга. - А она стоит в сторонке. Я всё могла ожидать, но чтобы Лёшка, самый классный парень на всём потоке, на неё клюнул? Ну, умненькая, мы уже тогда все знали, что, как минимум, кандидатскую защитит, но такое страшило, и огонька внутри никакого. Откуда ж там страстям разыграться. До сих пор поражаюсь. - И я её, хоть умри, в постели представить себе не могу. Ходит в старомодных джинсиках, ни разу даже губы не накрасила. - Ничего в ней нет от настоящей женщины, - вторила Рита, нежно поглаживая свою новую жёлтую сумочку. И только уже сев в машину, неожиданно для себя сказала: «А хорошо всё-таки у них. И добрая она. Помнишь, когда от меня два года назад мой Женька уходил к той стерве, я нашей Мышке позвонила. Так она всё бросила и приехала ко мне. Какие она слова находит! Как у неё это получается, не знаю, но полегчало мне тогда. Разве такое забыть можно? Век буду помнить»! Со словами «Да здравствуют наши девичники!» они вошли в дом. Дверь в квартиру была не заперта. Было темно. Из глубины комнаты раздавались странные попискивающие звуки. Включив свет, они увидели Мышь, забившуюся в щель дивана. Без очков её глаза казались переполненными мутными озерцами. - Мышенька, что с тобой? Ты больна? А Лёшка где? Да сами видим, что нет. За продуктами пошёл? А когда придёт? Что значит никогда? Подожди, Мышь, что значит ушёл? Куда ушёл? - перебивая друг друга, говорили старые подружки. - Девчонки, я ничего не понимаю, - вдруг начала причитать что-то невнятное Мышь и горько расплакалась, как в детстве. Лёшка с утра купил продукты, я на кухне стою, к нашей встрече готовлюсь. А он выходит из спальни с чемоданом. Я ему, Лёшенька, тебе же только во вторник в командировку, я тебе не всё погладила, я ещё успею завтра тебя собрать после института. А у него лицо такое странное, как будто чужое. А потом руку протянул, снял мои очки и глаза поцеловал. И говорит: «Мышь, ты моя Мышь, Ирка моя ненаглядная. Ухожу я от тебя. Не могу больше. Не тяну. Все у тебя хорошие, всех понять можно, на всё объяснение находится. Ты что, святая? Ты же учёный, доктор наук, и в бога не веришь, а у тебя ведь не только чёрного, у тебя и серого не бывает. С тобой же нормальному мужику выжить невозможно! Ирка, проснись! Вокруг ложь сплошная!» - А ему что-то бормочу вроде, да что ты, Лёшенька, может, случилось что, так всё пройдёт… И девичник у нас сегодня, скоро на стол накрывать надо. А он вдруг как расхохочется, глаза как у сумасшедшего из орбит вылезают, волосы дыбом. И как заорёт: «А ты своим блядям-подружкам песенки спой для успокоения их душ, да исповедь прими, может чему и научишься». - И ушёл. А я ничего понять не могу, что он этим хотел сказать? Как только Ира перестала всхлипывать, гостьи, не допив бутылки вина, заторопились домой. - Вот кобель, ну чистая кобелина, такую Мышь бросить! - в унисон возмущались они, подходя к машине. И только уже перед тем как завести мотор, Ольга спросила: «А ты, Ритка, когда с ним спала?» - Да вроде года четыре назад, но недолго, всего с полгода. А ты? – подозрительно спросила Рита. - Ещё какой кобель, у нас с ним серьёзный роман уже восемь лет как длится, я даже подумывала от своего уходить, - обидчиво заметила Ольга. - А что ж ты, сука, мне ничего не рассказывала? - А ты? Тоже мне, подруга! Восемь лет и ни одного слова? Ну, и к кому же этот мудак ушёл? Они продолжали сидеть в машине ещё минут пять, перебирая всевозможные варианты и не найдя ни одного подходящего, дружно сошлись на том, что полный он дурак, этот Лёшка, бросить такую умную, хозяйственную и тихую Мышь... Жаль её, бедную, конечно. Но сама виновата. Не девочка уже, а как заведёт свою песню о вечной любви и верности, так удавиться хочется. Серой мышкой была, мышкой и помрёт. И девичникам теперь конец, а ведь столько лет вместе…Можно сказать, традиция. МИЛЛИОН АЛЫХ РОЗ 1.