– Да пошутил я, разве можно принимать всё за чистую монету! – оправдывался Ма. – Несколько месяцев не виделись, Доходяга, а вон уже как складно излагаешь! Пока они препирались, показалась матушка. Она шла в отблесках зари медленно, тяжелой поступью, но в ее походке чувствовалась уверенность. – Мама… – заплакал я. Спрыгнув с жернова, я метнулся было к воротам, чтобы броситься в ее объятия, но поскользнулся и шлепнулся в грязь. Придя в себя, я увидел взволнованное лицо шестой сестры. Рядом стояли Сыма Ку, Сыма Тин, Бэббит и Сыма Лян. – Матушка пришла, – попытался объяснить я Няньди. – Своими глазами видел. – Вырвавшись из ее рук, я побежал к воротам, но налетел на чье-то плечо, покачнулся и снова ринулся вперед, пробираясь среди скопища людей. Подбежав к воротам, я забарабанил по ним кулаками с криком: «Мама… Мама!..» Один из часовых просунул в щель вороненое дуло автомата. – А ну тихо! – грозно прикрикнул он. – После завтрака отпустим. Услышав мой голос, матушка ускорила шаг. Перейдя вброд канаву на обочине, полную воды, она направилась прямо к воротам. – Тетушка, стой! – остановил ее комвзвода Ма. Матушка отпихнула его в сторону и, ни слова не говоря, пошла дальше. Красные облески у нее на лице походили на потеки крови, а рот кривился от гнева. Караульные быстро сомкнули ряды, выстроившись черной стеной в одну шеренгу. – Остановитесь, мамаша! – Комвзвода схватил матушку за руку, не давая ей двигаться дальше. Матушка наклонилась вперед, изо всех сил стараясь вырвать руку. – Ты кто такая? Чего тебе здесь нужно? – посыпались его злобные вопросы. Он дернул ее за руку, матушка попятилась и чуть не упала. – Мамочка! – захныкал я. Глаза матушки налились синевой, искривленный рот вдруг раскрылся, и раздался глубокий грудной кашель. Не обращая ни на что внимания, она рванулась к воротам. Комвзвода с силой толкнул ее, и она упала в придорожную канаву, подняв фонтан брызг. Матушка медленно встала на колени. Вода доходила ей до живота. Она выкарабкалась из канавы, промокшая до нитки, с грязной пеной в волосах. Одну туфлю где-то потеряла, но все равно заковыляла вперед на маленьких, изуродованных бинтованием ножках. – Стоять! – Комвзвода передернул затвор и наставил автомат ей в грудь. – Или побег чей-то затеяла? – зло выдохнул он. Матушка с ненавистью уставилась на него: – Дай дорогу! – Чего тебе в конце концов надо? – Ребенка своего найти хочу! – выкрикнула матушка. Я разревелся. – Бабушка! – крикнул рядом Сыма Лян. – Мама! – охнула шестая сестра. Тут разрыдались растроганные моим ревом женщины. К их плачу примешивалась ругань солдат. Караульные нервно развернулись, нацелив дула автоматов на ворота. – Прекратить шум! – прикрикнул комвзвода. – Подождите немного, и вас отпустят. – А вы, старшая тетушка, – повернулся он к матушке, пытаясь успокоить ее, – возвращайтесь домой. Если ваш сын не сделал ничего плохого, мы его обязательно отпустим. – Дитя мое… – простонала матушка. Обойдя комвзвода стороной, она побежала к воротам, но тот одним прыжком снова загородил ей дорогу. – Предупреждаю, старшая тетушка, – сурово проговорил он, – еще шаг – и пеняйте на себя. – У тебя мать есть? – негромко проговорила матушка, глядя ему в глаза. – Чай, среди людей вырос. – Она размахнулась, влепила ему затрещину и, пошатываясь, двинулась дальше. Караульные расступились. – Задержать ее! – скомандовал комвзвода, держась за лицо. Караульные стояли недвижно, словно не слышали. Матушка остановилась перед воротами. Я просунул в щель руку и принялся махать и кричать. Матушка потянула за железный замок, я слышал ее тяжелое дыхание. Громыхание замка прервал оглушающий грохот автоматной очереди. Она прошила ворота над нашими головами, обдав нас гнилой трухой. – Не двигаться, бабка! Еще движение – и ты покойница! – прорычал комвзвода, дав еще одну очередь вверх. Матушка сорвала замок и распахнула ворота. Я рванулся вперед и зарылся головой ей в грудь. За мной подбежали Сыма Лян и шестая сестра. В это время внутри раздался чей-то крик: – Вперед, братцы, другого случая не будет! И солдаты батальона Сыма хлынули наружу, как волна прилива. Под напором сильных мужских тел мы отлетели в сторону. Я свалился на землю, а матушка накрыла меня собой. Внутри мельницы царил хаос, смешались плач, вопли, визг. Караульных разметали. Бойцы Сыма повыхватывали у них оружие, по стеклам зацокали пули. Комвзвода отступил в канаву. Стоя в воде, он выпустил очередь из «томми», и с десяток солдат Сыма рухнули, как снопы. К нему бросились другие, повалили его в воду: замелькали кулаки и ноги, только плеск пошел. И тут показались основные силы семнадцатого полка. Солдаты бежали, крича и стреляя. Бойцы батальона Сыма бросились врассыпную, но их догоняли безжалостные пули. Мы стояли посреди всей этой неразберихи, прижавшись к стенам мельницы и отпихивая напиравших изнутри. Опустившийся на колено под тополем ветеран семнадцатого поднял винтовку и прицелился, зажмурив один глаз. Винтовка подпрыгнула, и боец Сыма рухнул на землю. Бабах! – громыхали выстрелы, горячие гильзы падали в воду, шипя и пузырясь. Ветеран снова прицелился, на этот раз в смуглого верзилу, который уже успел отбежать на несколько сот метров к югу. Он несся прыжками, как кенгуру, по бобовому полю и был почти на границе с полем гаоляна. Ветеран неторопливо спустил курок, ахнул выстрел, и бежавший кубарем полетел на землю. Ветеран оттянул затвор, и гильза вылетела, описав в воздухе дугу. Посреди царящей вокруг сумятицы мое внимание привлек Бэббит, который походил на тупого мула в стаде овец. Овцы с блеянием напирали друг на друга, а он, вытаращив глаза и высоко поднимая длинные ноги, несся вслед за ними, хлюпая по грязи тяжелыми копытами. Навстречу овцам, отсекая им дорогу, во главе десятка удальцов с мечами показался свирепый, как волк, черный, как мифический тигр, Бессловесный Сунь. Со свистом рассекал воздух бирманский меч, от которого не было спасения: полетели срубленные головы, раздались душераздирающие крики. Ослепленные страхом овцы повернули назад, не зная, куда бежать, и пытаясь укрыться где придется. Бэббит на какой-то миг застыл, озираясь по сторонам. Лишь когда к нему подскочил немой, он пришел в себя, взбрыкнул копытами и понесся в нашу сторону. На губах у него выступила пена, он тяжело дышал. В него прицелился ветеран под деревом. – Старина Цао! Не стреляй! – крикнул выскочивший из толпы Лу Лижэнь. – Товарищи, в этого не стрелять, он американец! Солдаты смыкали ряды. Пленники еще пытались как-то скрыться, но больше напоминали барахтающуюся в сети рыбешку, и их постепенно оттесняли к мельнице. К ним рванулся немой. Он сунул кулаком Бэббиту в плечо с такой силой, что тот аж развернулся вокруг своей оси. Снова очутившись лицом к лицу с немым, он что-то громко выкрикнул на своем языке – то ли ругательство, то ли протест, не знаю. Над его головой сверкнул занесенный меч, и Бэббит поднял руку, будто прикрываясь от холодного отблеска стали. – Бэббит!.. – бросилась к нему шестая сестра, оторвавшись от матушки. Она пробежала всего несколько шагов и упала в грязь, как-то странно изогнувшись. Левая нога у нее торчала из-под правой. – Да остановите же Суня! – заорал Лу Лижэнь, и на руках у немого повисли бойцы из отряда удальцов. С бешеным рычанием он раскидал их, как соломенные пугала. Лу Лижэнь перепрыгнул через канаву, остановился на обочине и, подняв руку, помахал у него перед лицом: – Сунь Буянь, ты что, забыл правила обращения с пленными?! При виде Лу Лижэня Сунь перестал вырываться, и его отпустили. Он сунул меч за пояс, вцепился в Бэббита как клещами и поволок из толпы пленников туда, где стоял Лу Лижэнь. Бэббит обратился к Лу Лижэню на иностранном языке. Тот что-то коротко бросил в ответ, рубанув несколько раз ладонью в воздухе, и Бэббит сразу же успокоился. – Бэббит… – простонала шестая сестра, протянув к нему руку. Бэббит перемахнул через канаву. Левая нога сестры висела как неживая, и ему приходилось крепко держать Няньди, обняв за талию. Замызганное до невозможности, похожее на мятую луковую шелуху платье задралось, и мертвенно-белое бедро угрем заскользило вниз. Она обхватила Бэббита за шею, а он поддерживал ее под мышками. Так они в конце концов и поднялись – муж и жена. Взгляд печальных голубых глаз Бэббита упал на матушку, он приблизился к ней, таща на себе сестру. – Мама… – выдавил он трясущимися губами, и по его щекам покатилось несколько крупных слезинок. Вода в придорожной канаве ходила ходуном и пенилась. Это командир взвода охраны спихивал с себя тело бойца батальона Сыма. Наконец он поднялся и огромной жабой стал вылезать из канавы. Дождевик его был заляпан кровью и грязью и напоминал рисунок на жабьей спине. Он стоял, раскорячив ноги и дрожа, страшный и жалкий одновременно: мельком глянуть – неуклюжий, как медведь, а присмотреться – герой героем. Возле носа висел, поблескивая, как стеклянный шарик, выдавленный глаз, во рту не хватало двух передних зубов, а с твердого подбородка капала кровь. К нему подбежала женщина в солдатской форме с походной аптечкой за спиной и поддержала, чтобы он не упал. – Комбат Шангуань, тут тяжелораненый! – крикнула она, сгибаясь под тяжестью здоровенного комвзвода, как тонкая ива. Появилась дебелая Паньди, а за ней двое ополченцев с носилками. Армейская шапка была ей мала, отчего лицо казалось широким и толстым. Лишь торчавшие из-под короткой стрижки уши хранили тонкое обаяние женщин семьи Шангуань. Ни минуты не колеблясь, она оторвала глаз комвзвода и отшвырнула прочь. Глаз покатился по грязи и, остановившись, с ненавистью уставился на нас. – Комбат Шангуань, доложи комполка Лу… – Комвзвода приподнялся на носилках и указал на матушку: – Эта старуха открыла ворота… Паньди в тот момент бинтовала ему голову и быстренько забинтовала так, что ему уже и рта было не раскрыть. Потом остановилась перед нами и негромко позвала: – Мама… – Никакая я тебе не мама, – бросила матушка. – А я говорила, – напомнила Паньди: – «Река десять лет на запад течет, а десять – на восток»; а еще: «Выходишь из воды, смотри, сколько грязи на ногах»! – Смотрела я, смотрела, навидалась всякого. – Обо всем, что произошло в семье, я знаю, – сообщила Паньди. – Ты, мама, за моей дочкой ухаживала неплохо, так что с тебя я всю вину снимаю. – Не надо с меня ничего снимать, – отвечала матушка, – я уже долгую жизнь прожила. – Мы лишь вернули себе свое! – раздраженно бросила Паньди. Матушка возвела глаза к небесам, где беспорядочно плыли облака, и пробормотала: – Господи, отвори очи свои и взгляни, что деется в мире сием…