Паньди подошла ко мне и совершенно безразлично потрепала по голове. От ее руки пахнуло какими-то противными лекарствами. Сыма Ляна она гладить не стала, – думаю, он бы и не позволил. Он скрипел маленькими, как у зверька, зубами, и попробуй она погладить, точно палец бы отхватил. – А ты молодец, – с издевательской улыбочкой обратилась Паньди к шестой сестре. – Американские империалисты как раз поставляют нашим врагам самолеты и пушки, помогают убивать всех подряд в освобожденных районах! – Отпустила бы ты нас, сестра, – сказала Няньди, держась за Бэббита. – Чжаоди уже погибла от ваших гранат, неужто тебе и нашей смерти хочется? Тут из мельницы появился Сыма Ку. С истерическим хохотом он тащил тело Чжаоди. Когда его солдаты роем вылетали из ворот, он оставался внутри. Всегда аккуратный, даже нарядный, с неизменно начищенными до блеска пуговицами Сыма Ку за ночь изменился до неузнаваемости. Лицо избороздили какие-то бесцветные морщины, и оно походило на вымокшее под дождем, а потом высушенное на солнце бобовое зерно. Потухший взгляд, волосы на большой голове тронула седина. Подтащив обескровленное тело второй сестры к матушке, он опустился перед ней на колени. Рот матушки еще больше искривился, нижняя челюсть затряслась так, что она не могла выговорить ни слова, а глаза наполнились слезами. Протянув руку, она погладила вторую сестру по голове, а потом, придерживая подбородок рукой, с трудом произнесла: – Чжаоди, деточка моя, мужчин вы сами себе выбирали, дорожки в жизни тоже… Не слушалась ты маму, вот и не уберегла я тебя. Всем вам… уж как Бог даст… Оставив тело сестры, Сыма Ку направился к Лу Лижэню, который как раз подошел к мельнице в окружении охранников. Оба остановились в паре шагов друг от друга, взгляды скрестились, как мечи, и от острых лезвий во все стороны полетели искры. Несколько схваток победителя не выявили, и Лу Лижэнь издал три сухих смешка. Трижды холодно усмехнулся и Сыма Ку. – Давненько не виделись, брат Сыма, надеюсь, у тебя все хорошо! – заговорил Лу Лижэнь. – И года не прошло, как ты выдворил меня отсюда, не ожидал, поди, что такое же обрушится и на твою голову? – Быстро вернул шестимесячный должок, быстро, – отвечал Сыма Ку. – Только вот процент у тебя, брат Лу, больно высок. – Мои глубокие соболезнования в связи со смертью твоей супруги, но тут уж ничего не попишешь. Революция – это как удаление злокачественной опухоли, приходится захватывать и часть здоровой ткани. Но это не должно удерживать нас от такой операции, и, надеюсь, ты это понимаешь. – Ладно, хорош слюной брызгать, – заявил Сыма Ку. – Порадуйте меня, что ли! – Ну нет, так просто с тобой разобраться мы не намерены. – Тогда извини, придется брать дело в свои руки. Он извлек откуда-то изящный пистолетик, взвел курок и обернулся к матушке: – За вас отмщение воздам, тещенька. – И приставил пистолет к виску. – А ты трус, оказывается! – расхохотался Лу Лижэнь. – Валяй, убей себя, жалкий червь! Пистолет в руке Сыма Ку дрогнул. – Папа! – крикнул Сыма Лян. Сыма Ку обернулся к сыну, и рука с пистолетом медленно поползла вниз. Усмехнувшись – словно над самим собой, – он бросил пистолет Лу Лижэню: – Лови! Поймав пистолет, тот покрутил его в руках: – Дамская игрушка. – И с презрением перебросил стоявшим за спиной. Потом топнул промокшим насквозь, грязным, рваным ботинком: – По сути дела, ты сдал оружие, и распоряжаться твоей судьбой я не имею права. Теперь моему начальству решать, куда тебе дорога – в рай или в ад. Сыма Ку покачал головой: – Ты неправ, командир Лу. В конечном счете мое место не в раю и не в аду, а между ними. И твое тоже. – Увести, – приказал Лу Лижэнь стоявшим рядом охранникам. Те подошли и наставили на Сыма Ку и на Бэббита оружие: – Вперед! – Пошли, – кивнул Бэббиту Сыма Ку. – Меня они могут убить сотню раз, но тебя пальцем не тронут. Вместе с шестой сестрой Бэббит приблизился к Сыма Ку. – Супруга Бэббита может остаться, – сказал Лу Ли-жэнь. – Командир Лу, – заговорила шестая сестра, – мог бы и не разлучать нас с мужем, хотя бы потому, что я помогала матушке растить Лу Шэнли. Лу Лижэнь поправил сломанные очки и бросил матушке: – Поговорила бы ты с ней. Матушка решительно покачала головой, присела на корточки и кивнула нам с Сыма Ляном: – Подсобите-ка, дети. Мы затащили тело Чжаоди ей на спину. Со второй сестрой на спине, босиком она пошлепала по грязи домой. Мы с Сыма Ляном с обеих сторон поддерживали застывшие ноги Чжаоди, чтобы хоть как-то облегчить матушке ношу. Ее изуродованные маленькие ножки оставляли на грязной дороге глубокие следы, которые были заметны потом даже пару месяцев спустя. Глава 24 Уровень воды в Цзяолунхэ поднялся до гребня дамбы, и с кана через окно было видно, как катятся на восток грязно-желтые валы. Повернувшись к реке, на дамбе стояли солдаты отдельного полка и что-то громко обсуждали. Во дворе матушка пекла на чугунной сковородке блины, а Ша Цзаохуа помогала поддерживать огонь. Сырые дрова горели желтовато-коричневым пламенем, и в тусклых солнечных лучах стелился густой черный дым. Вошедший Сыма Лян принес с собой горький запах софоры. – Отца вместе с шестой тетушкой и ее мужем отправляют под конвоем в округ, – негромко сообщил он. – Муж третьей тетушки вместе с остальными налаживает плот для переправы. – Лян! – крикнула со двора матушка. – Бери младших дядюшку и тетушку и дуй на дамбу, задержи их. Скажи, провожать приду. Река вздыбилась стремительным мутным потоком, неся колосья несобранного урожая, плети батата и трупы животных, а на стремнине среди валов плыли, переворачиваясь, целые деревья. Все три каменные опоры моста через Цзяолунхэ, разрушенного Сыма Ку, уже скрылись под водой, и о его существовании напоминали лишь бурные водовороты и оглушительный рокот волн. Кусты на обоих берегах тоже затопило, лишь иногда над водой показывалась ветка с зелеными листочками. Над ширью разлива вслед за волнами метались синевато-серые чайки, то и дело выхватывая из воды мелкую рыбешку. Дамба на другом берегу прыгала вдалеке в разлившихся насколько хватало глаз водах, похожая на еле различимую черную веревку. Вода плескалась всего в нескольких цунях от гребня дамбы на нашем берегу, и кое-где желтоватые язычки дразняще лизали ее, образуя небольшие потоки, которые с журчанием переливались на внутренний склон. Когда мы забрались на дамбу, Бессловесный Сунь справлял нужду, выпростав недюжинных размеров хозяйство, и струя с бульканьем падала в реку, словно желтое вино. Завидев нас, он приветливо улыбнулся, достал из кармана штанов свисток из патронной гильзы и издал несколько заливистых трелей, похожих на птичьи, – то тихо, как хуамея104[Хуамея (от кит. хуамэй) – распространенный в Китае вид тимелий – небольших птиц, похожих на дроздов.], то короткими вскриками, как иволга, то жалобно, как жаворонок. Насвистевшись, он с мычанием стал совать мне в лицо этот полный слюны свисток с очевидным намерением подарить. Я отступил на шаг, робко глядя на него. Мне никогда не забыть, Сун Буянь, дьявол, твое лицо, когда ты убивал людей, размахивая своим бирманским мечом! Он снова стал тянуть ко мне руку со свистком, уже с беспокойством на лице. Я пятился, а он подходил все ближе. – Нельзя от него ничего брать, дядюшка, – прошептал за спиной Сыма Лян. – Немой свистит в свисток – тут и дьявол на порог. Он с этим свистком на кладбище ходит бесов вызывать. Немой что-то рассерженно мыкнул, пихнул свисток мне в руки и направился туда, где целая толпа сколачивала плот. Больше он не обращал на меня внимания. Сыма Лян забрал свисток, поднял повыше и стал пристально разглядывать на солнце, словно пытаясь раскрыть какой-то секрет. – Я, дядюшка, родился в год Кота, – заявил он. – Этот знак не входит в число остальных двенадцати, поэтому ни у одного беса силы надо мной нет, так что свисток этот я подержу у себя. – И сунул его в карман. Карманов у него на зеленых штанах по колено было множество: он собственноручно нашил их толстой иглой снаружи и внутри из лоскутков самых разных цветов. Каких только диковин не было понапихано в этих карманах! И камушки, менявшие цвет в свете луны, и пилка, чтобы резать куски черепицы, и абрикосовые косточки самой разной формы, пара воробьиных лапок, две лягушачьи черепушки, зуб, который он сам себе вытащил, зуб, выпавший у восьмой сестренки, и один, что выпал у меня. Выпадавшие у меня зубы матушка бросала во дворе, за дом, а он подбирал. Совсем не простое дело найти молочный зуб на пустыре у нас за домом, где все заросло густой травой и загажено собаками. Но Сыма Лян говорил: «Если очень хочешь найти какую-то вещь, она сама выпрыгнет перед глазами». Теперь в его хранилища добавился и волшебный свисток. Солдаты семнадцатого полка, как муравьи, тащили по проулку к дамбе тяжелые сосновые бревна: на главной улице с грохотом разбирали сторожевую вышку Сыма Тина. Верховодил там Сунь Буянь: он отдавал солдатам приказы, и они скрепляли бревна толстой стальной проволокой. Техническое руководство взял на себя почтенный Цзунь Лун, самый искусный плотник в деревне. Выказывая норов, немой бешено мычал, как озлобленная огромная обезьяна, и брызгал слюной. Цзунь Лун стоял перед ним, почтительно вытянув руки по швам, с пилой в правой руке и топором в левой. Колени – все в шрамах – тесно сомкнуты, тощие голени как костыли, обут в сандалии на деревянной подошве. В это время из проулка вылетел охранник на велосипеде с карабином за спиной. Он оставил велосипед и, пригнувшись, стал забираться на дамбу. Где-то на среднем уровне нога у него провалилась в мышиную нору. Когда он ее вытащил, из отверстия хлынул мутный поток. – Гляди, прорывает, – толкнул меня Сыма Лян. – Заделывать надо. – Беда! – заорал солдат. – Тут дыра! Бойцов семнадцатого охватила паника, они бросили свои дела и в страхе уставились на размываемое водой отверстие. Паническое выражение появилось даже на лице немого, когда он бросил взгляд на реку, воды которой бушевали выше самого высокого дома в деревне. Вытащив из-за пояса бирманский меч, он отшвырнул его, быстро скинул тужурку и штаны и остался в коротких трусах, которые топорщились, будто вырезанные из листового железа. Потом что-то громко промычал своим солдатам, которые, замерев, уставились на него, как стайка дятлов. – Чего ты от нас хочешь? – громко спросил боец с кустистыми бровями. – Чтобы мы в воду сиганули? Немой подскочил к нему, заграбастал за воротник и потянул вниз так, что отлетело несколько пластмассовых пуговиц. Разойдясь, он в конце концов даже четко выпалил: – То!105[Скидывай!] – Служивые, – обратился к ним Цзунь Лун, глянув на отверстие в дамбе и на водовороты на реке. – Это ходы земляной крысы, внутри они расширяются и становятся больше чана для воды. Так что первым делом надо раздеться и начинать заделывать их. Давайте, скидывайте всё, еще немного – и будет поздно. Цзунь Лун снял заплатанную куртку и бросил перед немым. Солдаты тоже поспешно поснимали одежду, а один куртку сбросил, но штаны снимать не стал. – То! – снова четко произнес разъяренный немой. Да уж, если припрет, собаки через стены сигают, кошки на деревья взлетают, зайцы кусаться начинают, а немые – говорить. – То! То! То! – безостановочно ревел он, словно закрепляющий успех отряд прорыва. – Я без трусов, командир! – промямлил солдатик. Немой схватил меч, приставил тупым краем к горлу солдатика и провел пару раз. – Я сниму, почтенный немой, сниму, вот… – побледнев, лепетал тот дрожащим голосом. Он наклонился, суетливо размотал обмотки и скинул штаны, обнажив белый зад и крохотную писюльку с редкой порослью и тут же стыдливо прикрылся рукой. Немой заставил бы раздеться и охранника, но тот кубарем скатился с дамбы, вскочил на велосипед и, раскачавшись на педалях, стрелой помчался прочь с криком: «Прорывает! Дамбу прорывает!» Немой сложил одежду в одну кипу и связал обмоткой, а Цзунь Лун собрал у основания дамбы целый ком бобовых стеблей и плетей и утоптал вместе с бамбуковыми фашинами. Несколько солдат помогли ему затащить этот ком наверх. Взяв под мышку связку одежды, немой собрался было уже прыгнуть в реку. Цзунь Лун указал ему на воронку водоворота, достал из ящика с инструментами плоский флакон зеленого стекла и вытащил пробку. Шибануло спиртом. Немой принял флакончик и, задрав голову, приложился. Выставив большой палец, он покачал им перед Цзунь Луном и громко выдохнул: – То! Все поняли, что это «то» значит «хорошо». Обхватив связку одежды обеими руками, немой прыгнул в реку, воды которой уже захлестывали поверхность дамбы. К тому времени промоина стала с лошадиную шею, хлеставшая оттуда струя взлетала в воздух. Мутная вода добралась аж до проулка, образовав небольшой ручей, и уже подбиралась к нашим воротам. По сравнению с вздыбившейся Цзяолунхэ дома в деревне казались игрушечными. Немой скрылся под водой, на поверхности виднелись лишь пузыри да соломины. Над этим местом летали хитрые чайки с ярко-красными клювами, поджав под белым брюшком черные лапы, и напряженно всматривались в воду глазами-бусинками, словно выжидая. На поверхность вынырнул сверкающий арбуз, тут же скрылся, но вскоре появился вновь чуть дальше по течению. Из мутных волн на стремнине наперерез течению к берегу классическим брассом продвигалась тощая черная лягушка. Добралась до тихой заводи у дамбы и поплыла дальше, оставляя на поверхности красивую рябь. Солдаты напряженно вытягивали шеи, пытаясь хоть что-то разглядеть. Как и у немого, трусы на них топорщились, словно скроенные из жести. Голозадый, как обезьяна, солдатик, прикрывшись, тоже не отрывал глаз от реки. Лишь Цзунь Лун смотрел в сторону промоины. Сыма Лян под шумок подобрался к мечу немого, которым тот косил людей, словно арбуз нарезал, и большим пальцем втихаря попробовал, насколько он острый. – Отлично! Заткнул! – радостно воскликнул Цзунь Лун. Вода из промоины уже не хлестала, клокоча, а журчала маленькой струйкой. Большой черной рыбиной с плеском вынырнул немой, и летавшие у него над головой чайки испуганно взмыли в поднебесье. Он стер своей огромной пятерней воду с лица и выплюнул попавшую в рот грязь. По команде Цзунь Луна солдаты спихнули в реку утоптанный ком. Немой ухватился за него, надавил руками, и ком быстро исчез. Подтянувшись, немой встал на него и начал утаптывать, а потом снова ушел под воду. На этот раз ненадолго – вынырнул, чтобы набрать воздуха. Цзунь Лун протянул ему длинную ветку, чтобы помочь выбраться, но Сунь махнул рукой и снова скрылся под водой.