В деревне тревожно загудел гонг. Потом запел рожок. Из близлежащих проулков к реке один за другим мчались солдаты с оружием. Из нашего проулка вылетел Лу Лижэнь с охраной. – Где опасное место? – закричал он, едва забравшись на дамбу. Из воды показалась голова немого и снова скрылась: похоже, силы уже оставили его. Подоспевший с веткой Цзунь Лун подтянул его, а толпа солдат вытащила на берег. Ноги немого не слушались, и он плюхнулся на землю. – Хорошо, что есть такие, как Сунь, начальник, – обратился Цзунь Лун к Лу Лижэню. – Кабы не он, кормить бы сейчас черепах всем деревенским. – Если народу черепах кормить, то и нам бы дорога ракам на обед, – откликнулся тот. Он подошел к немому и одобрительно поднял большой палец. Тот – весь в гусиной коже, губы в грязи – глядел на командира с глупой улыбкой. По команде Лу Лижэня солдаты принялись укреплять и надстраивать дамбу. Продолжалось и сооружение плота. В полдень пленных нужно было обязательно переправить на другой берег, где их должны встретить конвойные из округа. Солдат, оставшихся без формы, отпустили, хотя после всех похвал они преисполнились решимости выполнить поставленную задачу даже голышом. Лу Лижэнь велел ординарцу сбегать в полк и принести штаны голозадому бедолаге. – Чего стесняться, подумаешь, не торчат еще перышки, как у утенка, – усмехнулся он. Раздавая приказы, как пулемет, Лу Лижэнь нашел минутку, чтобы спросить у меня: – Как матушка, в добром ли здравии? Лу Шэнли плохо себя ведет, нет? Сыма Лян дернул меня за руку, но я не понял, чего ему надо. Тогда он сам обратился к Лу Лижэню: – Бабушка хочет прийти проводить отца и остальных, просила подождать ее. Почтенный Цзунь Лун работал с огоньком. Не прошло и получаса, как у него уже был готов плот длиной десять с лишним метров. Весел не было, но он считал, что можно грести и металлическими лопатами, а еще лучше – деревянными, какими провеивают зерно на гумне. Лу Лижэнь тут же отдал еще одну команду. – Скажи бабушке, что я могу выполнить ее просьбу, – со всей серьезностью ответил он Сыма Ляну. И посмотрел на часы: – А вы можете идти. Но мы никуда не пошли, потому что из ворот уже выходила матушка с бамбуковой корзиной, накрытой белой тряпицей, и с красным глиняным чайником. За ней вышла Ша Цзаохуа с охапкой лука в руках. Следом пристроились дочки Сыма Ку, двойняшки Сыма Фэн и Сыма Хуан. Позади Сыма Хуан следовали Да Я и Эр Я – сыновья немого и третьей сестры. За немыми ковыляла только что начавшая ходить Лу Шэнли. Последней вышагивала напомаженная и напудренная Лайди. Двигалась вся процессия небыстро. Девочки-двойняшки заглядывались на плети бобов и попадавшиеся среди них вьюнки. Им хотелось увидеть стрекоз, бабочек, а еще прозрачные шкурки, скинутые цикадами. Мальчики-двойняшки обшаривали глазами деревья по обеим краям проулка – софоры, ивы и светло-желтые шелковицы. На них могли оказаться улитки – для них это был деликатес. Лу Шэнли не пропускала ни одной лужи. Она топала по ним ножкой, и проулок оглашался невинным детским смехом. Лайди шествовала чинно, наверняка с важным выражением лица. С дамбы было видно лишь, как она размалевана. Сняв с шеи охранника бинокль, Лу Лижэнь приставил его к глазам и стал вглядываться в противоположный берег. – Прибыли, нет еще? – озабоченно поинтересовался стоявший рядом командир ниже рангом. – Нет еще, – проговорил Лу Лижэнь, не отводя бинокля от лица. – Ни души, только ворона на куче лошадиного навоза. – А не могло с ними чего приключиться? – Не могло, – уверенно заявил Лу Лижэнь. – В конвойной команде округа все, как один, снайперы – кто осмелится встать им поперек дороги! – Это уж точно, – поддакнул собеседник. – Видел раз в округе на учебе, как конвойные показывали свое мастерство. Больше всего впечатлило, как они пальцем кирпич протыкают. Сам посуди: кирпич такой твердый, а тут одним пальцем раз! – и дырка. Сверлом так быстро не просверлишь. А человека им убить так и говорить нечего, пальцем чик – и насквозь. Слышал я, командир, кто-то из начальства хочет посадить здесь уездную управу… – Прибыли, – сообщил Лу Лижэнь. – Дай команду сигнальщикам. Маленький шустрый боец достал какой-то странный тупоносый пистолет с коротким стволом, нацелил в небо над рекой и выстрелил. В вышину взлетел желтый огненный шар, замер там на миг, а потом с шипением упал по кривой на середину реки, оставляя за собой дымный белый след. К нему устремились чайки, но, приглядевшись, с пронзительными криками шарахнулись прочь. На другом берегу стояла группа смуглых, коренастых людей. Из-за серебристых бликов казалось, что они стоят не на дамбе, а на воде. – Дайте другой сигнал, – приказал Лу Лижэнь. Невысокий боец достал из-за пазухи красный флаг, приладил его к брошенной Цзунь Луном ивовой ветке и развернул полотнище. С противоположного берега донесся одобрительный рев. – Отлично! – воскликнул Лу Лижэнь, вешая бинокль на шею, и повернулся к давешнему собеседнику: – Давай, Цянь, дуй в полк, передай начальнику штаба, чтобы доставил сюда пленных, да побыстрее. Цянь козырнул и скатился с дамбы. Лу Лижэнь прыгнул на плот, потопал ногами, проверяя надежность, и повернулся к Цзунь Луну: – А он посреди реки не развалится? – Не волнуйся, начальник, – успокоил Цзунь Лун. – Осенью десятого года Республики106[То есть в 1922 г.] мы тут переправляли на плоту сенатора Чжао. Тот плот тоже я сработал. – Сегодня мы переправляем важных пленных, – заметил Лу Лижэнь, – так что все должно пройти без сучка без задоринки. – Будьте спокойны. Если развалится, можете отрубить мне девять пальцев из десяти. – И что? – усмехнулся Лу Лижэнь. – Если действительно что-то случится, даже мне десять пальцев отруби – всё без толку. Во главе своего выводка на дамбу поднялась матушка, и Лу Лижэнь почтительно подошел к ней: – Вы, бабуля, подождите здесь, в сторонке, они скоро прибудут. – Он нагнулся к Лу Шэнли, но та испуганно расплакалась. – Вот ведь девчонка, отца родного не признаёт, – смутился Лу Лижэнь, поправляя очки, закрепленные на ушах тесемкой. – Скажи-ка, пятый зятек, а всем этим вашим переворотам туда-сюда, от которых одни беды, когда хоть конец-то будет? – вздохнула матушка. – Не волнуйтесь, уважаемая, года через два, самое большее через три, наступит для вас мирная жизнь, – не задумываясь, ответил Лу Лижэнь. – Я простая женщина, мне не след особо рот раскрывать, но неужто ты не можешь отпустить их? Как ни крути, они ведь тебе родственники! Лу Лижэнь лишь усмехнулся: – Не имею права, уважаемая тещенька. Разве вас кто наставлял заводить таких беспокойных зятьев? – Тут он рассмеялся, и его смех разрядил напряженную обстановку на дамбе. – Замолвил бы слово начальству, чтобы их помиловали, – не унималась матушка. – Что посеешь, то и пожнешь, – отвечал Лу Лижэнь. – Посеешь якорцы107[Якорцы – стелющееся растение с твердыми шипами длиной до 10 см.] – не удивляйся, если поранишь руки. Так что, уважаемая тещенька, всё это пустые хлопоты. В сопровождении конвоиров в проулке показались Сыма Ку, Бэббит и Няньди. У Сыма Ку руки были связаны за спиной, у Бэббита – на груди, мягкой обмоткой, а у Няньди оставались свободными. Когда они проходили мимо нашего дома, Сыма Ку направился к воротам. Конвоир попытался было задержать его, но Сыма Ку плюнул в него с возгласом: – Прочь с дороги, с родными попрощаться хочу! Лу Лижэнь сложил ладони рупором и крикнул в сторону проулка: – Командир Сыма, не заходи, они все здесь! Похоже, Сыма Ку его не услышал: оттеснив плечом конвоира, он прорвался во двор, за ним вошли Бэббит с Няньди. Толклись они там очень долго, и Лу Лижэнь все время поглядывал на часы. На другом берегу конвойные не переставая сигналили красным флажком. Сигнальщик с этой стороны размахивал в ответ большим красным полотнищем. Махал он то так, то этак, словно демонстрируя свою выучку. Наконец Сыма Ку и остальные вышли из нашего двора и быстро забрались на дамбу. – Спустить плот! – скомандовал Лу Лижэнь. Солдаты столкнули тяжелый плот в яростно бурлящую реку. Плот погрузился в воду, медленно всплыл, и его развернуло вдоль берега. Несколько бойцов крепко держали связанные из обмоток чалки, чтобы его не унесло. – Командир Сыма, мистер Бэббит, – заговорил Лу Лижэнь, – наша армия отличается человечностью и справедливостью, мы уважаем родственные чувства, и поэтому в нарушение правил я позволил вашим родным устроить вам прощальное угощение. Надеюсь, это не займет много времени. Сыма Ку, Бэббит и Няньди двинулись к нам. Сыма Ку улыбался во весь рот, Бэббит выглядел глубоко встревоженным, а Няньди – очень серьезной, этакая не знающая страха мученица. – Шестая сестра, ты можешь остаться с матерью, – негромко бросил Лу Лижэнь, но Няньди покачала головой в знак твердой решимости следовать за мужем. Матушка сняла с корзины тряпицу, а Ша Цзаохуа передала ей большое луковое перо. Матушка сложила его пополам и завернула в блин из белой муки. Потом вынула из корзины чашку с соусом и вручила Сыма Ляну: – Держи, Лян Эр108[Эр после имени добавляется для образования уменьшительно-ласкательной формы.]. Взяв чашку, Сыма Лян продолжал тупо смотреть на матушку. – Ну чего на меня уставился! На отца гляди! – Взгляд Сыма Ляна мгновенно переместился на Сыма Ку, который, склонив голову, смотрел на своего плотненького, как японская макрель, сына. Облачко безбрежной печали надолго омрачило его смуглое, вытянутое лицо, которое казалось не подверженным грусти. Плечо непроизвольно дернулось: может, погладить сына? Губы Сыма Ляна раскрылись, и он тихо проговорил: – Папа… Было видно, что Сыма Ку крепился изо всех сил, вращая желтоватыми белками. Сдержав слезы, он вместо ласки пнул Сыма Ляна по попе со словами: – Запомни, паршивец, в роду Сыма никто не умирал дома на кане. Будь таким же. – Пап, они тебя расстреляют? Сыма Ку покосился на мутные воды реки: – У твоего отца не получилось потому, что он слишком мягкосердечен. Так что заруби себе на носу, пащенок: если быть плохим – ожесточись сердцем, убивай не моргнув глазом. Если быть хорошим – ходи, опустив голову долу, чтобы ненароком не наступить на муравья. Кем не надо быть, так это летучей мышью – это не зверь, не птица. Запомнил? Прикусив губу, Сыма Лян серьезно кивнул. Блин с луком матушка передала Лайди. Приняв его, та недоуменно глянула на нее. – Корми! – велела матушка. Лайди, похоже, застеснялась. Ей никак было не забыть своей безумной страсти темной ночью три дня назад, и эта счастливая застенчивость была тому подтверждением. Матушка посмотрела сначала на нее, потом на Сыма Ку. Ее глаза словно золотой нитью соединили их взгляды, которые много о чем говорили друг другу. Лайди скинула черный халат и осталась в пурпурной кофте, пурпурных штанах с цветной оторочкой по краям и пурпурных же, расшитых цветами тапочках. Прекрасная фигура, тонкие черты лица. От сумасшествия Сыма Ку ее вылечил, но в то же время поселил в ней мечты. Она была по-прежнему красива и полна кокетства – очень привлекательная вдовушка. – Береги себя, старшая свояченица, – не сводя с нее глаз, проговорил Сыма Ку. Лайди ответила что-то несусветное: – Ты – золотое сверло, а он – лесина трухлявая.