От него так пахнуло одеколоном, что перед глазами у меня все поплыло, как у пьяного. Потом он отпустил руки, и я стал вглядываться в его большие бегающие глаза. Еще он вздохнул, как человек большой учености. На плече отутюженного костюма остались следы моих соплей и слез. Тут руку протянула Лу Шэнли, будто желая поздороваться. Но стоило мне протянуть свою, сразу же отдернула. Я ужасно расстроился и даже разозлился: «Так тебя и так, Лу Шэнли, ты забыла все, что было! Забыла историю! А забывший историю, считай, предатель. Ты предала семью Шангуань, и от имени…» И от чьего же имени я могу выступать? Да ни от чьего. Даже от своего не могу. – Здравствуй, дядюшка. Я как сюда приехала, сразу стала справляться о тебе и о бабушке. «Вранье, от начала до конца. Ты, Лу Шэнли, унаследовала неуемное воображение Шангуань Паньди тех лет, когда она заправляла животноводческой бригадой госхоза “Цзяолунхэ” и пыталась устроить бордель в зоопарке Всевышнего. Ты тоже собираешься вывести феникса методом гибридизации. А вот от искренности матери в тебе ничего нет. Эти твои разжиревшие, потерявшие форму большие титьки под великолепным шерстяным свитером я заметил сразу. А если, по-твоему, руки у меня слишком грязные, чтобы со мной поздороваться, возьму вот и пощупаю твои титьки. Неважно, что ты моя племянница, а я твой младший дядя. Женские груди такое же всеобщее достояние, как цветы в парке Фэнхуан. Рвать цветы и ломать деревья – нарушение общественной морали, ну а трогать-то их можно? Трогать тоже нельзя. А я назло всем потрогаю, потому что я душевнобольной, псих. Душевнобольного даже за убийство американского президента могут не расстрелять. Ну потрогает псих женщину за титьки – что тут такого? И наплевать, мэр ты или заведующий филиалом». – А потрогать большие титьки… – с этими словами я уставился на грудь Лу Шэнли. Она с деланым испугом вскрикнула и отпрыгнула за спину Сыма Ляна, коснувшись при этом его плеча грудью. «Груди, помятые мужскими руками, как спелая хурма. Дырочку проткнешь – одна кожура останется. А еще невинную недотрогу корчишь. Ладно, шла бы ты». – Дядюшка у нас сексуальным извращенцем сделался, средь бела дня к женщинам пристает, чтобы полапать… «Еще смеет гадости Сыма Ляну про меня говорить! Когда это я средь бела дня к женщинам приставал?» Ко мне, выпятив прохладные, гладкие, приятные, белые, пышные и не жирные большие титьки, без церемоний подошла поздороваться прибывшая с Сыма Ляном метиска. «Хорошо же он приподнялся, если может позволить себе такую роскошную куколку! Ни дать ни взять актриса из кино, что крутил Бэббит. Вот уж воистину – вернулся домой со славой и воздал почести предкам. А ребенок родится, будет такой, как Сыма Лян. И ведь не холодно этой полукровке, ходит в одной тонкой юбочке». – Ни хао! – поздоровалась она по-китайски, хоть и с акцентом, и выпятила грудь в мою сторону. Я уже говорил, что при виде красивой груди меня куда-то уносит и язык начинает болтать что ни попадя. – А потрогать большие титьки!.. – вырвалось у меня. – Вот уж никогда бы не подумала, что дядюшка таким станет, – как бы с великим сожалением вздохнула Лу Шэнли. – Ну, это поправимо, – усмехнулся Сыма Лян. – Дядюшкину болезнь беру на себя. Значит, так, мэр Лу, я вкладываю сто миллионов в строительство самого высокого отеля в центре города. Расходы на реставрацию старой пагоды и уход за ней тоже моя забота. Что касается птицеводческого центра Попугая Ханя, то сначала пошлю туда человека, чтобы выяснить, что и как, и после этого приму решение, вкладываться в это дело или нет. Ну а в целом ты ведь отпрыск семьи Шангуань, мэр города, и я тебя всегда поддержу. Но такого, чтобы бабушку связывали, лучше чтобы больше не было. – Ну это я гарантирую, – заявила Лу Шэнли. – Теперь с бабушкой и ее семьей будет самое что ни на есть почтительное обхождение. Церемония подписания договора между правительством Даланя и крупным южнокорейским бизнесменом Сыма Ляном о строительстве в Далане большого отеля проходила в конференц-зале отеля «Гуйхуа-плаза». После окончания мы поднялись с ним на семнадцатый этаж, в его президентский люкс. В зеркальном полу я увидел свое отражение, а на картине, украшавшей стену, – обнаженную женщину с кувшином на голове. Соски у нее торчали, как ярко-красные спелые вишенки. – Брось на эту ерунду пялиться, дядюшка, – усмехнулся Сыма Лян. – Погоди немного – посмотришь на настоящие. – И крикнул: – Маньли! – На его зов явилась та самая метиска. – Помоги дядюшке помыться и переодеться. – Нет, Лянчик, что ты! – замахал я руками. – Ну мы же не чужие друг другу, дядюшка! И тяжкие времена пережили вместе, и счастливыми вместе наслаждаться будем. Захочешь чего из еды, из одежды, развлечений – только скажи. И давай без церемоний, если не хочешь меня обидеть. В похожем на абажур коротком платьице с тонкими лямками Маньли повела меня в ванную. – Как пожелаете, дядюшка, всё можно, это сказал господин Сыма, – обаятельно улыбнувшись, произнесла она на жутком китайском. И принялась снимать с меня одежду – ну совсем как в свое время Одногрудая Цзинь. Я пытался сопротивляться, но сил не было, и это больше смахивало на активное сотрудничество. Обноски мои она разодрала на куски, как мокрую бумагу, и засунула в черный пластиковый пакет. Оставшись голышом, я опять прикрылся руками и присел на корточки, как Пичуга. Она указала на огромную ванну кофейного цвета: – Забирайся в горшок, почтенный! – Было видно, что она невероятно довольна тем, что ввернула китайское речение, а я струхнул. Как говорится, трудно отказаться от такого великодушного предложения, в горшок так в горшок204[Обычное значение данного речения – «Испытай это на своей шкуре». По легенде, один царедворец императрицы У Цзэтянь предложил другому залезть в большой горшок с кипятком, чтобы тот испытал на себе изобретенный им способ получения признаний у обвиняемых.]. Она повернула несколько кранов, и из отверстий по периметру ванны забили сильные струи горячей воды. Будто нежными кулачками, они массировали мне поясницу и спину, смывали с тела многолетние слои грязи. Маньли надела пластиковую банную шапочку, скинула платьице-абажур, сверкнув на миг обнаженным телом, и запрыгнула в ванну, как Нечжа205[Нечжа – мифологический персонаж, мальчик-воин, герой многочисленных комиксов и мультсериалов.] в океан. Она оседлала меня, нанесла на все тело прозрачную жидкость для мытья и принялась тереть, волохая меня туда-сюда. В конце концов я набрался смелости и ухватил ее губами за сосок. Хихикнув, она тут же оборвала смех, потом снова захихикала и опять умолкла, как дизель, который ждет, чтобы его завели, но никак не заводится из-за неумехи заводящего. Потом быстро смекнула, что со мной каши не сваришь, и возбужденно торчавшие соски тут же печально сникли. Деловито, как медсестра, она вытерла мне спину, причесала и помогла надеть свободную, мягкую ночную рубашку. На другой день вечером Сыма Лян пригласил сразу семерых симпатичных девиц и, когда доллары сделали свое дело и девицы скинули одежду, обратился ко мне: – Дядюшка, обжорами становятся потому, что не наедаются досыта. Разве ты не кричишь целыми днями, что хочешь потрогать грудь? Вот, изволь, натрогайся всласть – пышные и худосочные, большие и маленькие, белые и смуглые, желтые, розовые, плоды граната с разверстыми ртами и косоротые персики. Хочу, чтобы ты в полной мере утолил свое влечение к титькам, до конца насладился бы прелестями бытия. Хихикающие девицы стаей вертлявых обезьянок перебегали из комнаты в комнату, притворно смущаясь и закрывая грудь руками. – Что за спектакль, девочки! – рассердился Сыма Лян. – Дядюшка – специалист по женским грудям, управляющий компанией по производству бюстгальтеров. Ну-ка все убрали руки, пусть посмотрит и потрогает. Они выстроились в очередь и стали подходить ко мне одна за другой. Как во всем мире не найти двух одинаковых листьев на дереве, так нет и совершенно одинаковых грудей. Семь пар, разных по форме, разного цвета, со своими особенностями и запахом. «Раз уж мой племянник потратился, – думал я, – нужно попользоваться на всю катушку, поддержать его добрые намерения». На лица я даже и не смотрел: лицо женщины – это лишние хлопоты. Глянул на грудь – считай, посмотрел в лицо; ухватил ртом сосок – все равно что ухватил душу. Будто маммолог на приеме, Цзиньтун сначала оценивал форму груди в целом, потом прощупывал обеими руками, щекотал, чтобы проверить степень чувствительности к раздражению, искал, нет ли уплотнений. В конце принюхивался к запаху в ложбинке меж грудей, попеременно целуя и ухватывая ртом сосок. Когда он ухватывал сосок, большинство начинали постанывать и изгибаться в талии. Но были и такие, что оставались совершенно безучастными. В последующие полторы недели Сыма Лян ежедневно снимал от трех до двадцати одной женщины, оголявших грудь, чтобы я мог их осмотреть. Далань, вообще-то, городок небольшой, и дамы такого рода занятий тоже наперечет. Поэтому в последние несколько дней заявлялись те, что уже были, только с другими прическами и в другом наряде. Сыма Ляна они надуть могли, но уж никак не Цзиньтуна, у которого по грудям уже целый реестр заведен. Но выводить их на чистую воду не хотелось, и так им непросто живется, все хлебнули лиха. К тому же мудрец сказал: «Повторяя старое, познаёшь новое»206[Неполная цитата из «Лунь юй» Конфуция: «Мудрец сказал: тот, кто, повторяя старое, узнаёт новое, может быть наставником».]. Повторение – мать учения. Пить каждый день определенный сорт чая – наслаждение, но, если постоянно пить один и тот же сорт, это легко может перерасти в зависимость. К последнему дню руки совсем обессилели, а пальцы натер до кровавых пузырей. Все это многообразие грудей я разделил на семь больших категорий, как расставляют в аптеке снадобья традиционной медицины. Каждая большая категория подразделялась на девять помельче, а остальное я классифицировал как особую статью. Такие, как Одногрудая Цзинь, например. Или, как я обнаружил тогда, набитые какой-то химией. Твердые, как застывший гипс, абсолютно безжизненные. Страшное дело! Сразу вспомнилась стальная грудь Лун Цинпин. Только даже ей до такого далеко. У той хоть кожа была, пусть и железная. А эта что: с виду хоть куда, а дотронешься – ужас! Твердая-претвердая, аж звенит. «Осторожно – стекло», «Не кантовать», «Боится сырости», «Беречь от огня». Она сконфузилась и, казалось, вот-вот разрыдается. Я не стал ничего говорить. Сдерживая отвращение к этой ненастоящей груди, я, как обычно, пощупал ее, прильнул губами. Я спасал ее репутацию среди товарок и понял, что она мне признательна. Ладно, какие тут церемонии, люди не забывают, когда их выручают, а что самому пришлось чуть пострадать, так это ерунда. Творишь добро – не жди воздаяния, на Небесах все известно. – Ну как, дядюшка, – смеялся Сыма Лян, – почти прошла твоя одержимость? В Далане мы это добро вроде всё выбрали. А не прошла – давай в Париж смотаемся, наведу тебе тамошних грудастеньких, порезвишься. – Хватит, хватит. Такое и во сне не приснится, а тут наяву. Все ладони в волдырях. И губы не шевелятся. – Я же говорил, никакая это не болезнь, – усмехнулся он, – а лишь мучительная, нормальная физиологическая потребность, которую долгое время не удавалось утолить. Думаю, дядюшка, теперь ты баб насмотрелся, и это уже не будет доставлять тебе столько беспокойства, верно? Эти бабские штуковины, с одной стороны, вроде бы устроены достаточно сложно, а с другой – всё проще простого. Ну, как улей у пчел, приспособление для производства молока. Когда они выпростаны наружу, ничего красивого в них и нет. Верно, дядюшка? Ты ведь у нас специалист, а я профан, – как говорится, машу топором у ворот Баня207[Лу Бань (507–440 до н. э.) – плотник, инженер, философ, изобретатель, покровитель китайских строителей.]. – Ты тоже специалист. – Мой конек не груди щупать, – без тени смущения заявил он. – У меня хорошо получается женщин оприходовать. Те, кто прошел через мою постель, век меня помнить будут. Так что если рай существует, я после смерти наверняка буду там самым почетным гостем. Сам посуди: я доставляю женщине самое утонченное, самое высокое физическое наслаждение и к тому же плачу баснословные деньги. Как ты считаешь, разве я не самая добродетельная персона в истории человечества? Тут в спальню к нему вошли, как говорится, в легкой повозке по знакомой дорожке две изящные девицы. – Обожди чуток, дядюшка, – подмигнул он. – Вот закончу с добрыми деяниями, нужно еще поговорить с тобой кое о чем важном. Через несколько минут обе девицы уже кричали, ничуть не сдерживаясь. Глава 52 Родила меня мать родная, а понимает Сыма Лян. С головой, переполненной исключительными, ни с чем не сравнимыми сведениями о груди, Цзиньтун начал воспринимать мир по-другому, тоньше реагировать, избавился от тревог, кожа стала не такая сухая, он будто разом помолодел на несколько десятков лет. – Ну что, дядюшка? – улыбнулся Сыма Лян, сидя на широком диване из натуральной кожи и попыхивая сигарой с филиппинского острова Лусон. – Как себя чувствуешь? – Чувствую великолепно, как никогда, – с глубокой благодарностью ответил я. – Хочу, дядюшка, довести начатое до конца. Ступай переоденься, покажу тебе кое-что. Супердлинный роскошный «кадиллак» доставил нас с Сыма Ляном в оживленный торговый район Даланя. Лимузин остановился перед новым, еще не открывшимся салоном дамского белья. Толпа зевак окружила похожий на драконовую лодку208[Драконовая лодка – большое каноэ, украшенное головой и хвостом дракона, с экипажем из двадцати гребцов.] лимузин, а Сыма Лян подвел меня к салону. Через огромные стеклянные витрины от пола до потолка, заполненные манекенами, просматривался каждый уголок в торговом зале. Над входом – вывеска витиеватой каллиграфией: «Салон бюстгальтеров “Красота”» и еще: «Великолепные изделия, лучшие в мире. Здесь и мода, а еще больше – искусство». – Ну как тебе, дядюшка? Пытаясь догадаться, что имеется в виду, и не скрывая душевного волнения, я бухнул: – Замечательно! – Ну, теперь ты хозяин этого салона. Я это предчувствовал, но все же он застал меня врасплох: – Не подхожу я для этого, куда мне! – Дядюшка, – улыбнулся Сыма Лян, – ты спец по женским грудям, и никто в мире не сумеет лучше тебя продавать бюстгальтеры. И он повел меня через бесшумно открывающиеся и закрывающиеся двери в просторный зал. Внутри еще продолжались отделочные работы. Стены в огромных зеркалах; всё отражается, как в зеркале, и на потолке из какого-то металла. Висячие, настенные светильники – все имеет форму груди. Несколько рабочих как раз протирали стекла шелковой ватой. Подбежавший прораб отвесил подобострастный поклон. – Если что-то не устраивает, дядюшка, говори, – предложил Сыма Лян. – «Красота» не очень, слишком избито. – Ты эксперт, – согласился Сыма Лян. – Предлагай свое. – «Единорог», – вырвалось у меня. – «Единорог. Большой мир бюстгальтеров». Сыма Лян удивленно уставился на меня. А потом усмехнулся: – А ведь эти штуковины, дядюшка, они всегда парами! – «Единорог» хорошо звучит. Мне нравится, – повторил я. – Ты хозяин, тебе и решать, – только и сказал Сыма Лян. – Срочно сделать новую вывеску, – повернулся он к прорабу. – Теперь будет не «Красота», а «Единорог». «Единорог», «Единорог»… – хмыкнул он. – Неплохо, неплохо. Видишь, дядюшка, ты как раз то, что надо. Я такое стильное название в жизни бы не придумал, хоть режь. Давай выкладывай, если еще чем недоволен, ты – главный, нужно, чтобы чувствовалась хозяйская рука. Еще не войдя в салон, я понял: манекены в витринах – первый класс, сексуальные донельзя, и бюстгальтеры на них несравненной красоты, но вот беда: эти болваны изготовители схалтурили и оставили их без сосков. Я так и сказал, указав на них: – У манекенов вот – груди есть, а сосков нет. – Как так? – удивился Сыма Лян. – А ну принесите один посмотреть! Ему бегом принесли манекен в отличном бюстгальтере: подкладка из золотистого бархата, вышит красными цветочками, верхняя половина – в сеточке из золотой нити, внизу – эластичная подпорка. Придраться не к чему. Скрывать такой бюстгальтер верхней одеждой – просто издевательство над красотой. Сыма Лян стащил бюстгальтер с манекена и обнаружил лишь два вздутия в форме маньтоу209[Маньтоу – булочки, приготовленные на пару.]. И всё. – Это просто скандал! – разозлился Сыма Лян. – Что за женщины без сосков! Все заменить, изготовить новые. – Господин Сыма, манекены… они все такие… – почтительно доложил один из работников салона. – Не годится, – сказал Сыма Лян. – Чтобы сделали мне всё заново, чтобы все было как у людей, – где что должно быть, чтобы было! – И спихнул манекен, на котором остались лишь золотистые в цветочек трусики, на пол: – И скажите, чтобы были как настоящие – не только с сосками, но чтобы моргали, улыбались и говорили. Мать-перемать, ведь и нужно-то всего – чуть больше потратиться! Дядюшка, – теребил он меня за руку, когда мы сели в «кадиллак», – какой ты умница. – Я смущенно улыбнулся, а он продолжал: – Одногрудую Цзинь помнишь? Вот кого было бы здорово заполучить и выставить в витрине. – Я с ней уже порвал. Тут Сыма Лян хлопнул себя по лбу: – Ну и ну! Как я мог забыть! – И он оживленно заерзал на сиденье. – Дядюшка, есть хорошая мысль! Ага… – Он расхохотался, явно довольный, и погрузился в открывшиеся ему прекрасные перспективы.