В день официального открытия салона «Единорог. Большой мир бюстгальтеров» вход был уставлен корзинами цветов. Цветы от Лу Шэнли и Одногрудой Цзинь – по обе стороны от входа. Корзину от Гэн Ляньлянь пристроили не на самом почетном месте. «Хлопушек не будет, – решил Сыма Лян. – Это всё забавы для деревенщины, только отсталый народ сейчас хлопушки запускает. Мы надуем воздушные шары, множество воздушных шаров в форме груди. Пусть все небо будет в грудях, пусть они несут весть о любви всему человечеству». Еще мы надули водородом два огромных шара и подвесили на них два рекламных слогана на красной материи с надписями большущими, с мельничный жернов, золотыми иероглифами. «Овладеешь грудью – овладеешь женщиной» – тихо плыло в воздухе. «Овладеешь женщиной – овладеешь миром». И какой следовал вывод? – «Овладеешь грудью – овладеешь миром». Еще предполагалось поставленное Сыма Ляном красочное представление. За немалые деньги он пригласил стать у нас моделями группу из семи русских танцовщиц, выступавших в то время в мюзик-холле «Райский сад». Вот почему тогда, в «кадиллаке», он так оживился. Сыма Лян пользовался ими как хотел, главное – доллары: девочки на всё были готовы. Эти призовые лошадки – товар что надо. У всех прямые светлые волосы, зеленые глаза, точеные, как горлышки пивных бутылок, шеи, длинные нежные руки, словно без костей. Пышные бедра. Красивые ноги. Задницы торчат, как у реактивных истребителей. Плоские животы, крепкие, как стальные листы. Кожа будто застывшее масло. И конечно, самое главное – все от природы пышногрудые. По указанию Сыма Ляна все семеро красовались в изысканных комплектах – бюстгальтеры и трусики всех цветов радуги. Трусики малюсенькие, меньше некуда, да еще в сеточку. Бюстгальтеры ручной работы, дизайн потрясающий, изготовлены по специальному заказу во Франции. Предназначались они для представления и поэтому были на размер меньше. Импресарио танцовщиц предложил, чтобы они выступали совсем без одежды, но Сыма Лян решительно отказался. «Не то что у меня денег нет, – сказал он. – Но мы же салон женского белья, нам бюстгальтеры надо рекламировать, чтобы люди видели, как красиво они смотрятся на теле. А ты хочешь, чтобы перед ними семеро голозадых обезьян крутились? Зачем? Чтобы загубить нашу марку? К тому же среди жителей Даланя одни уже совсем цивилизованные, а другие совсем даже нет. Одни на “мерседесах” раскатывают, другие – на ослах. Кто павлинов трескает, а кто жидкой кашкой пробавляется. Нужно еще просчитать, какую нагрузку может вынести их менталитет». Семь девиц держали цветную ленточку, а я вместе с Лу Шэнли перерезал ее. Появились цветные шары. Народ захлопал. Засверкали вспышки. Защелкали фотоаппараты. Снова аплодисменты. Бойкие танцовщицы стали бросать шары в толпу, а потом исполнили импровизированный танец, садясь на шпагат и виляя бедрами, покачивая головами и задами и поигрывая мышцами живота. Они так сверкали своими мясами перед входом в «Единорог», что в образовавшейся давке подрались продавец бататов и молодой модник со взбитым «самолетом» на голове. На дороге образовалась пробка, приехала полиция. В суматохе у лимузина Лу Шэнли порезали покрышки. Один хитроумный юнец – видать, отпрыск чудо-стрелка Дин Цзиньгоу, с которым я когда-то учился, – спрятавшись в толпе – вот паршивец! – пустил у кого-то между ног стрелу с красивым оперением, целясь в зад одной из русских. Наконечник был бронзовый, древко из самшита, а оперение – из павлиньих перьев. Девица, в которую он попал, продолжала танцевать с болтающейся стрелой и получила за это от Сыма Ляна тысячу долларов. От всей этой суеты голова у меня пошла кругом. Когда церемония завершилась, я заперся в кабинете управляющего и не выходил три дня. – Но ведь женщины совсем не такие ручные, чтобы позволить так вот взять и овладеть их грудью, – неторопливо разглагольствовал Единорог, начальник управления радио– и телевещания, сидя в кафе «Лили» и помешивая кофе маленькой ложечкой. Серебристые пряди на давно поседевшей голове аккуратно причесаны, волосок к волоску. Смуглое, но чисто вымытое лицо, желтые, но вычищенные зубы, кожа на пальцах желтоватая, но нежная. Он закурил дорогую сигарету «Чжунхуа» и посмотрел на меня: – Или ты считаешь, что при поддержке такого богача, как Сыма Лян, можно делать все, что хочешь? – Ну куда мне! – В душе я еле сдерживался, но, беседуя с этим человеком, который выдвинулся во время «культурной революции» и оставался известной персоной по сей день, привычно выказывал учтивость. – Вы, почтенный начальник управления, говорили бы, если есть что сказать. Тот презрительно хмыкнул: – Этот сынок Сыма Ку – контрреволюционера, у которого руки по локоть в крови народа дунбэйского Гаоми, – благодаря своим паршивым деньжонкам уже стал самым желанным гостем в Далане. Вот уж поистине – с деньгами можно и беса заставить крутить жернов! Вот ты, Шангуань Цзиньтун, – кем был раньше? Некрофил и душевнобольной. А теперь гляди-ка – управляющий! – От классовой ненависти глаза Единорога налились кровью, а пальцы сжали сигарету так, что на ней выступила смола. – Но сегодня я пришел не революционную пропаганду разводить, – холодно сказал он. – Я пришел биться за славу и выгоду. Я спокойно слушал. Над Шангуань Цзиньтуном всю жизнь измывались, так что какая разница! – Понимаешь, – продолжал он, – тебе тоже, наверное, не забыть, как тогда на даланьском рынке – когда вас с матерью водили напоказ – я пострадал за революцию. – «Ну да, я не забыл, сохранил в памяти твою оплеуху». – Тогда я создал боевой отряд «Единорог», вел одноименную программу на радио даланьского ревкома и распространил немало руководящих статей о «культурной революции». Кто из поколения пятидесятилетних не помнит Единорога? Этим псевдонимом я пользовался тридцать лет, им подписаны восемьдесят восемь известных статей в изданиях общенационального уровня. Со словом «единорог» люди в своем сознании связывают именно меня. А ты вот посмел связать мое имя с женскими бюстгальтерами. От вас с Сыма Ляном, при вашей волчьей натуре, кроме зла ждать нечего, и то, что вы делаете, – откровенная классовая месть, наглая попытка опорочить доброе имя. Я статью напишу, выведу вас на чистую воду. В суд подам. Шарахну из двух стволов сразу – словом и законом. И биться буду до конца. Меня аж в жар бросило, но я был краток: – Как вам будет угодно. – Не думай, Шангуань Цзиньтун, что, если Лу Шэнли стала мэром, тебе и бояться нечего. У меня зять – замсекретаря провинциального комитета партии, повыше ее рангом будет. Все ее грязные делишки мне известны, и сместить ее Единорогу не составит труда. – Меня с ней ничего не связывает, так что, пожалуйста, смещайте. – Да, и смещу. Но Единорог всегда старается обходиться с людьми по-доброму, а мы с тобой в конце концов земляки, истинные даланьцы. Единственное хотелось бы, чтобы вы мне палок в колеса не вставляли… – Почтенный начальник управления, есть что сказать – выкладывайте. – Мы могли бы уладить это дело миром. – И сколько вы за это хотите? Он выставил три пальца: – Много драть не буду, тридцать тысяч юаней. Для Сыма Ляна это сущий пустяк, как говорится, три волоска с девяти быков. Кроме того, передай Лу Шэнли, чтобы она устроила мне назначение постоянным замом председателя в городском собрании народных представителей. Иначе всем вам крышка. Я встал весь в холодном поту: – Финансовые вопросы, начальник управления, обсуждайте с Сыма Ляном. Наш салон только что открылся, и мы не заработали еще ни фэня. В делах чиновничьих я не разбираюсь и с Лу Шэнли говорить не собираюсь. – Вот он, мать его, в какие игры играет! – усмехнулся Сыма Лян. – Даже не удосужился выяснить, кто я такой! Позволь, я разберусь с этой потомственной дрянью, дядюшка. Такое ему устрою, что собственные зубы проглотит. По части шантажа и наказания простачков я собаку съел, куда там какому-то Единорогу! – Торгуй спокойно, дядюшка, – сказал Сыма Лян через несколько дней, – раскрывай свои способности. Этого паршивца Единорога я приструнил. Не спрашивай как. В любом случае впредь будет вести себя смирно и никакой смуты разводить не станет. Мы применяем к нему диктатуру имущих210[Игра слов: выражение «диктатура пролетариата» по-китайски дословно «диктатура класса неимущих».]. И пусть тебя не заботит, с прибылью ты будешь или в убытке. Главное, чтобы дело было в удовольствие. Гордо шагай вперед во имя процветания семьи Шангуань. Пока у меня есть деньги, они будут и у тебя. Так что дерзай! Деньги – дрянь, дерьмо собачье! Насчет бабушки я уже договорился, ей регулярно будут доставлять все, что нужно. Мне же надо провернуть одну большую сделку, через год вернусь. Поставил тебе телефон, в случае чего позвоню. Так-то вот. А откуда я и куда – неважно. Торговля в салоне «Единорог. Большой мир бюстгальтеров» шла вовсю. Город быстро расширялся, над Цзяолунхэ повис еще один мост. На месте бывшего агрохозяйства поднялись корпуса двух больших хлопкопрядильных фабрик, заводов по производству химволокна и синтетического волокна. Таким образом сложился крупный центр текстильной промышленности. Тех самых русских танцовщиц я отправил на машине в этот текстильный центр рекламировать бюстгальтеры. «Главное для женщины – иметь развитую грудь. Грудь – результат прогресса человечества. Любовь к груди и забота о ней есть основное мерило развития общества в любую эпоху. Грудь – это гордость женщины, гордиться женской грудью должны и мужчины. Женщине хорошо, лишь когда комфортно груди. А если хорошо женщине, будет хорошо и мужчине. Поэтому, если ухаживать за грудью, всем будет хорошо. Общество, которое не заботится о груди, – нецивилизованное общество. Если в обществе нет любви к груди, это негуманное общество. Дети, накопите из денег на карманные расходы и купите маме бюстгальтер: нет небес – нет и земли, не было бы мамы, откуда бы взялся ты? Люди, нельзя забывать о своих истоках! Забыть про материнскую грудь все равно что утратить образ человеческий. Мужья и женихи, ни один ваш подарок не принесет женщине такую радость, как изысканный бюстгальтер. Грудь – это сокровище, первоисточник бытия, средоточие бескорыстного дарения истины, добра и красоты. Любить женскую грудь – значит любить женщину. Основная задача рекламы – постоянное внедрение в сознание. Нужно, чтобы в ушах беспрестанно звучали слова “любовь к груди”. Необходимо полностью изжить такое нецивилизованное поведение, как отказ от ношения бюстгальтера. Бюстгальтер – вещь небольшая, а польза от него огромная. С ним тесно связаны и мужчины, и женщины. Пусть бюстгальтеры будут везде. Сделать Далань городом любви к груди, городом красивых грудей, городом пышных грудей. Сделать июнь месяцем любви к груди, а седьмой день седьмого месяца по лунному календарю – праздником груди. Приглашать в этот день гостей со всей страны и из-за рубежа, выходить за пределы Азии, на мировую арену. Проводить в Народном парке Даланя конкурс на самую пышную грудь, устраивать выставки-продажи бюстгальтеров. Конкурс проводить по размерам и возрастным категориям. Готовить к празднику груди специальные выпуски газет, давать специальные колонки в периодических изданиях, организовывать телепрограммы. Еще нужно приглашать отечественных и зарубежных экспертов с докладами о роли груди в философии, психологии, медицине, социологии и в других областях знания. “Грудь на службу экономике!”211[Обыгрывается один из лозунгов начатых после 1979 г. реформ: «Культуру на службу экономике!»] Увеличивайте грудь, расширяйте круг друзей во всем мире. Приезжайте в Далань, приезжайте с инвестициями, приезжайте с технологиями, на машинах, с сестрами, с женами. Какие международные фестивали скорпионов, саранчи, доуфу, пива!.. Разве они смогут сравниться с нашим международным фестивалем грудей! Его и международным фестивалем сосков назвать можно. Блюстители нравственности могут посчитать это празднество неприличным. На самом деле оно очень благородно. Кто в свое время не сосал грудь? Кому при виде красивой груди не хотелось задержать на ней взгляд? Китайцы самые скрытные в разговорах о сексе, но детей-то больше всего у них рождается. Завтра женский день Восьмое марта, Центр ухода за грудью “Единорог” – точно, надо переименовать салон, никакого “Большого мира бюстгальтеров”, поменять, срочно поменять! – так вот, наш Центр ухода за грудью “Единорог” собирается преподнести жительницам Даланя щедрый подарок. В рамках рекламной кампании по продаже новых типов бюстгальтеров, среди которых есть и предназначенные специально для девушек и молодых мам, в качестве подарка на Международный женский день предусматривается скидка двадцать процентов. Купив один бюстгальтер, вы получаете пару колготок, при покупке двух – трусики, а приобретая десять и более бюстгальтеров, можно стать обладателем приспособления для увеличения груди марки “Ева”. Товар имеет медицинский сертификат надежности. Грудь стимулируют слабым электротоком, маленькую можно увеличить, большую сделать еще больше. Надо бы все эти соображения о международном дне груди донести до Лу Шэнли. Эта плутовка ломит наобум, ей сам черт не брат. Что возвести небоскреб, что снести – ей все едино. Если можно денег срубить по-быстрому, она и атомными бомбами запросто торговать будет. Росла-то среди поношений и восхвалений. Сыма Лян такие деньги инвестировал, что городской политический консультативный совет готов выдвинуть меня в заместители председателя. Все эти соображения относительно международного дня груди можно будет суммировать и передать в рабочую группу для рассмотрения. В Далане знаменитых гор и рек нет, приходится зарабатывать известность необычными способами…» Седьмое марта тысяча девятьсот девяносто первого года. Вечер. Льет весенний дождь. Шангуань Цзиньтун, управляющий салоном «Единорог. Большой мир бюстгальтеров», полон замыслов, идеи проносятся в голове одна за одной. Он с довольным видом расхаживает по торговому залу, где уже погашен свет. С верхнего этажа доносятся разговоры и смех продавщиц. «Торговля в салоне идет вовсю, рекламная акция с живыми манекенами в текстильной промзоне прошла с большим успехом. С моей легкой руки в Далане все на титьках просто помешались. Женщинам страсть как хочется, подобно русским танцовщицам, разгуливать по улицам в одних бюстгальтерах. На помолвку наследника вице-мэра с актрисой городской труппы оперы маоцян Мэн Цзяоцзяо закупили семьсот семьдесят семь изысканных бюстгальтеров. Продажи значительно выросли, деньги потекли. В салоне уже не хватает персонала. Не успел вчера дать на телевидении объявление о наборе сотрудников, как сегодня заявилось двести с лишним претенденток… Вот это да!» Он прижался лбом к стеклу, чтобы посмотреть, что делается на улице, а также развеяться и приостановить бешеную скачку мыслей. Магазины уже закрылись, неоновые вывески под струйками дождя отсвечивают серебром. От Шалянцзы до Бацзяоцзин – Восьмиугольного Колодца – открыли новый автобусный маршрут номер восемь. У ресторана «Байняо» – «Сто птиц» – мокрые ветки платана тихо покачиваются в тусклом свете уличных фонарей. Под платаном – остановка восьмого маршрута. Девушка с цветастым зонтиком ждет автобуса. Поблескивают розовые сапожки. По зонтику неслышно стекает вода. На недавно положенном, ровном и гладком, мокром от дождя асфальте отражается разноцветье неоновых огней – очень красиво. Согнувшись, выставив зад и раскачиваясь из стороны в сторону, по дороге мчатся несколько патлатых велосипедистов. Они свистят в сторону стоящей на остановке девушки и сквернословят. Девушка опускает зонтик, прикрывая нижнюю часть тела. Патлатые со свистом умчались. Разбрызгивая грязь, подлетает автобус. Перед остановкой он притормаживает, потом резко останавливается. Минута – и он уже тронулся, сверкнув летящей из-под колес водой. Девушка с зонтиком уехала. Автобус восьмого маршрута увез девушку, но высадил женщину. Это он, что называется, принял новое и отбросил старое. Вышедшая женщина вроде бы не знала, куда идти, и стала оглядываться по сторонам. Но вскоре направилась прямиком к салону, к стоявшему в полумраке торгового зала Цзиньтуну. Зеленоватый, цвета утиного яйца, плащ, голова непокрыта. Зачесанные назад волосы кажутся синими, холодным блеском отливает лоб. Бледное лицо окутано печалью. Цзиньтун решил, что эта женщина недавно овдовела, и позже выяснилось, что он не ошибся. Она еще только подошла к витрине, а его почему-то охватила паника. Казалось, ее настрой уже проник за толстое стекло и распространился на весь зал. Она еще и внутрь не вошла, а торговый зал уже превратился в зал прощания. Захотелось спрятаться, но было не пошевелиться, как насекомому под взглядом жабы. Взгляд этой женщины пронизывал. Глаза красивые, да, ничего не скажешь, но наводят страх. Она остановилась прямо напротив Цзиньтуна. Он стоял в темноте перед стойкой из нержавеющей стали, а она на свету и не должна была видеть его. Но она несомненно видела и знала, кто он. У нее определенная цель, и озиралась она там, на остановке, лишь для видимости. Во всяком случае, потом она говорила, что это Всевышний указал ей путь во мраке, но Цзиньтун с самого начала понял, что все продумано заранее, и утвердился в этом, когда узнал, что эта женщина – овдовевшая старшая дочь Единорога, который наверняка все это и инспирировал. Так они и стояли, словно любовники на свидании, разделенные стеклом, по которому слезами стекали капли дождя. Она улыбнулась, и на щеках обозначились глубокие морщины, которые раньше были ямочками. Даже через стекло он чувствовал кисловатый вдовий запах изо рта. Душа преисполнилась сопереживания, которое под стук дождя, под проникавший через щели солоноватый дух земли быстро переросло в симпатию. Он смотрел на нее, как смотрят на знакомого, с которым давно не виделись, и из глаз покатились слезы. А по ее бледным щекам слезы хлынули просто потоком. Не было причины не открыть дверь. И он открыл ее. Под звуки неожиданно припустившего дождя, вслед за ворвавшимся в зал влажным, холодным воздухом и тяжелым духом земли она совершенно естественно бросилась к нему в объятия и нашла его губы своими. Скользнувшие под плащ руки нащупали бюстгальтер, будто сделаный из гипрока. Тошнотворный леденящий запах от волос и воротника отрезвил его. Он быстро отдернул руки, укоряя себя за поспешность. Но, как черепахе, заглотившей золотой крючок, сожалеть было поздно. Не было причины и не отвести ее в кабинет. Он закрыл дверь на задвижку, но, подумав, что это вроде бы неприлично, тут же открыл. Налил стакан воды. Предложил сесть. Садиться она не стала. Он в смятении потирал руки, ненавидя себя и за сотворенную на ровном месте проблему, и за то, что вел себя по-дурацки. «Эх, если бы можно было дать отсечь себе палец, а за это вернуть всё на полчаса назад, я ни секунды бы не колебался, – думал он. – Но тут уже хоть палец, хоть руку отрубай – делу не поможешь. Ты ее трогал, целовал, и теперь вот – она стоит в твоем кабинете, закрыв лицо руками, и плачет. Плачет по-настоящему, не притворяется. Вон, слезы текут между пальцами и капают на мокрый от дождя плащ. Силы небесные, потихоньку всхлипывать ей уже мало! Уже и плечи затряслись, вот-вот заревет в голос. Сдерживая отвращение к этой женщине, от которой исходил запах покрытого шерстью пещерного животного, Цзиньтун усадил ее в свое крутящееся красное кресло из натуральной кожи, итальянское, с высокой спинкой. И тут же поднял, чтобы помочь снять плащ. – Ну что, так и будешь лицо закрывать? Оно все мокрое – не разберешь, от дождя ли, от пота, от соплей или слез. Только теперь он рассмотрел, какая она уродина: нос приплюснутый, зубы выпирают, подбородок острый, как у хорька. И чего онапоказалась ему привлекательной, когда стояла за стеклом! «Ну и надули меня!» Но настоящий ужас ждал впереди. «Мама дорогая!» – воскликнул он про себя, стянув с нее плащ. На ней не было ничего, кроме двух голубых чашечек бюстгальтера, купленного в его же собственном салоне, даже бирочка с ценой не сорвана. А тело ее просто усыпали темные родинки. Она вроде бы смутилась и снова закрыла лицо руками, и тут – силы небесные! – стали видны волосы под мышками, черные, а на концах желтоватые. И пахнуло кислым потом. Растерявшийся Цзиньтун бросился прикрывать ее плащом, но она повела плечами и сбросила его. Заперев дверь на задвижку и задернув толстые шторы, чтобы отгородиться от красиво подсвеченного здания «Гуйхуа-плаза» и от весеннего вечера с пронизывающе холодным дождем, Цзиньтун налил ей кофе. – Чтоб я сдох, барышня, ни стыда у меня, ни совести! Умоляю, не плачьте, женский плач меня просто убивает. Только не плачьте, а завтра хотите в полицейский участок доставить – пожалуйста! Или хоть сейчас надавайте семью девять – шестьдесят три оплеухи, тоже пожалуйста. Могу встать на колени и отбить семью девять – шестьдесят три поклона, тоже пожалуйста. От вашего плача я чувствую себя безмерно виноватым… Прошу вас, успокойтесь… Он принялся неуклюже вытирать подставленное – этакая пичужка – лицо платком. «Давай, давай, Шангуань Цзиньтун, действуй по Сунь-цзы, раз уж ты такой невезучий, раз у тебя на уме только еда, как у поросенка, и ты забываешь, что тебя могут еще и зарезать. Обхаживай ее, только чтоб ушла, а потом сходишь в храм, отобьешь поклоны бодхисатве и воскуришь благовония в благодарность. Правитель небесный, не хватало только угодить в колонию еще на пятнадцать лет!» Вытерев ей лицо, он стал уговаривать ее выпить кофе. Поднес в обеих руках, думая про себя: «Дотронулся до твоих титек, так ты сразу бабушкой мне стала, а я тебе внуком. Какое тут, к чертям собачьим, “Овладел грудью – овладел женщиной”! “Еще не овладел грудью, а уже в руках женщины” – вот как надо. И никуда не денешься». – Попейте, ну попейте же, умоляю, милая. Она бросила на него игривый, на тысячу ладов кокетливый взгляд, и сердце словно пронзила тысяча стрел, оставивших тысячу отверстий, в которых завелась тысяча червячков. Опершись на него, словно у нее от рыданий кружилась голова, она оттопырила губы и сделала глоток. «Ну наконец-то, выплакалась». И он передал ей чашку с кофе. Держа чашку обеими руками, она, словно зареванная трехлетняя девочка, продолжала хлюпать носом. «Слишком наигранно», – мелькнуло в голове у Цзиньтуна, за плечами которого было пятнадцать лет в лагере и три года в психбольнице, и при этой мысли его прямо зло разобрало. «Сама же бросилась ко мне в объятия, сама стала целовать в губы! Я, конечно, дал маху, что потрогал грудь. Но ведь я управляющий салоном женского белья, каждый день имею дело с грудями, каких только грудей не натрогался! Да, для меня это профессиональная необходимость, и ничего предосудительного в этом нет». – Барышня, уже поздно, вам пора! – И он взял плащ, чтобы накинуть ей на плечи. Ее рот искривился, чашка с кофе скатилась на пол. Кто знал, что она может разыграть настоящее представление? Актрисой в труппу маоцян – вот куда бы ее послать. Она снова зашлась в плаче, как грудной ребенок, причем голосила все громче и громче. В этот тихий дождливый вечер, когда лишь изредка проезжала машина какого-нибудь полуночника, она верещала так, будто хотела, чтобы ее услышал весь город. В душе Цзиньтуна забушевало пламя гнева, но он сдерживался, и наружу не выскочила ни одна искорка. На столе как раз случились две бомбочки-шоколадки в золотой фольге. Он торопливо развернул одну и запихнул ей в рот этот черный-пречерный сладкий шарик, приговаривая сквозь стиснутые зубы: – Барышня, милая, ну не надо плакать, съешьте лучше конфетку… Конфету она выплюнула, и шоколадный шарик покатился по полу, как яйцо навозного жука, замарав шерстяной ковер. И продолжала реветь. Он лихорадочно развернул и сунул ей в рот вторую. Она, конечно, не собиралась послушно съесть ее и снова попыталась выплюнуть, но он зажал ей рот. Размахнувшись, она хотела ударить его, но Цзиньтун пригнулся, и его лицо оказалось на уровне голубого бюстгальтера и белой волнующейся груди. Гнев в душе резко сменился жалостью, от которой он тут же растаял и бестолково обнял ледяные плечи. Последовали поцелуйчики и тому подобное, и вязкая шоколадная масса слепила их губы. Стало ясно, что, пока не рассветет, избавиться от этой женщины не удастся. К тому же они обнимались и целовались, да и чувства стали глубже, и ответственность возросла. – Я действительно так противна тебе? – проговорила она сквозь слезы. – Нет-нет, я сам себе противен, – поспешил заверить ее Цзиньтун. – Тебе, милая, меня не понять: я и в тюрьме сидел, и в психушке побывал. Любую женщину со мной ждут одни несчастья. Не хочу доставлять тебе неприятности… – Не надо ничего говорить, – выдохнула она и снова принялась всхлипывать, закрыв лицо руками. – Я понимаю, я тебе не пара… Но я люблю тебя, давно уже тайно люблю… Мне ничего не надо… Умоляю, позволь лишь побыть с тобой немного, и всё. И я буду счастлива… довольна… И как была полуголая, направилась к выходу. У двери задержалась на миг и вышла. Глубоко тронутый, Цзиньтун честил себя на все лады: «Ну и презренный же ты тип! Как ты мог так плохо думать о человеке, как мог взять и выдворить такую чистую душой женщину, вдову, пережившую столько несчастий! Что в тебе особенного? Разве заслуживает любви старый хрыч, как ты, в пятьдесят с лишком? Что ты за тварь холоднокровная, чисто змея какая или лягушка! И ты отпустишь ее одну в ночи под ледяным дождем, чтобы она промокла и заболела? А если здоровье у нее уже не вынесет такого? Да и небезопасно сейчас, хулиганья полно. Нарвется на них в таком виде, что тогда?» Выскочив в коридор, он настиг ее там, всю в слезах, обнял и повел обратно. Она покорно обхватила его за шею. Унюхав запах жирных волос, он снова пожалел о содеянном. Но заставил себя уложить ее на свою кровать. – Я твоя, – пролепетала она, глядя на него глазами агнца. – Все, что у меня есть, – твое. Одним движением она сбросила бюстгальтер. Груди так близко друг от друга. «Нельзя, – одернул себя Цзиньтун, – ни в коем случае!» Но она уже запихнула торчащую грудь ему в рот. – Бедняжка, – с облегчением вздохнула она, гладя его по голове. Глава 53 В душе Цзиньтуна все переворачивалось, когда он ставил отпечаток пальца в книге регистрации браков. Но он все же поставил его, хоть и понимал, что не любит эту женщину, даже ненавидит. Во-первых, он не знал, сколько ей лет, во-вторых, понятия не имел, как ее зовут. В-третьих, ему было неизвестно ее происхождение. И только выйдя из загса, он спросил: – Зовут-то тебя как? Она раскрыла красную книжечку свидетельства о браке, и ее губы искривились в злобной гримасе: – Посмотри как следует, здесь все написано. «Ван Иньчжи и Шангуань Цзиньтун по собственному желанию регистрируют брак в соответствии с Законом КНР о браке…» – Ван Цзиньчжи кем тебе приходится? – Он мой отец. В глазах у него потемнело. «Это надо же быть таким редкостным болваном, чтобы самому взойти на разбойничий корабль! Заключить брак – пара пустяков, а вот расторгнуть – дело непростое. Теперь я больше чем уверен – за всем стоит Ван Цзиньчжи, Единорог проклятый. Сыма Лян заставил его замолчать, вот он и удумал такой коварный ход, чтобы, как в боевиках ушу, отыграться на мне. Сыма Лян, Сыма Лян, где ты?» – Не надо плохо думать о людях, Шангуань Цзиньтун, – бросила она со слезами на глазах. – Я влюбилась в тебя, и отец мой тут ни при чем. Он ругал меня, хотел даже порвать со мной отношения. «Что, скажи на милость, ты нашла в нем, дочка? – говорил он. – Он же некрофил, душевнобольной, гадостей натворил – не счесть, и всем об этом известно. Да, у него двоюродный племянник – богатей, а двоюродная племянница – мэр города. Ну и что? Мы хоть люди и небогатые, но характера у нас хватает…» Цзиньтун, – вся в слезах продолжала она, – хорошо, давай разведемся, буду жить как придется… Ее слезы капля за каплей падали ему прямо на сердце. «Может, я перегнул со своими сомнениями? Наверное, если кто-то тебя любит, нужно смириться со своей долей». Ван Иньчжи оказалась прирожденным управленцем. Она изменила стратегию Цзиньтуна по ведению бизнеса, и позади салона выросла фабрика по производству бюстгальтеров марки «Единорог». В результате Цзиньтун оказался не у дел и целыми днями просиживал у телевизора, где постоянно мелькала реклама единороговских бюстгальтеров: «Наденешь “Единорог” – пройдешь тысячу дорог», «Греет грудь “Единорог” – идет удача на порог». Какая-то третьесортная актриска размахивает бюстгальтером: «Наденешь “Единорог” – муж не надышится; снимешь – одни упреки слышатся». В отвращении он выключил телевизор и принялся расхаживать по кабинету. Уже дорожку на ковре протоптал. Ходил все быстрее, мысли путались, возбуждение росло, как у стада голодных коз, запертых в обитом жестью хлеву. Устав, сел и снова нажал на пульт. Как раз шла единороговская программа. Выступали известные женщины Даланя, в том числе Лу Шэнли и Гэн Ляньлянь. Зазвучала знакомая мелодия, приятный мотив. «Программа выходит при поддержке компании “Бюстгальтеры “Единорог” Инкорпорейтид”. “Наденешь “Единорог” – пройдешь тысячу дорог», «“Единорог” – животное, символизирующее влюбленность, то, что денно и нощно греет сердце». На экране появляется торговая марка «Единорога» – нечто среднее между носорогом и титькой. «Сегодня юноши и девушки Даланя с гордостью носят модную одежду марки “Единорог”. Ван Иньчжи превратила эту марку в бренд. Это давно уже не только бюстгальтеры и трусики. Теперь здесь всё – от маек до верхней одежды, от шапок до носков. Покупая вещи с этим логотипом, вы застрахованы от подделок и низкого качества. Мы передаем микрофон главному управляющему “Единорога” Ван Иньчжи». Вся одежда на ней – этой марки. Губы намалеваны и маслено блестят. Пополнела, а я похудел. «Госпожа главный управляющий, расскажите, пожалуйста, чем вы руководствовались при выборе такого необычного названия для салона, фабрики и производственной марки вашей продукции?» Она чуть улыбается, излучая уверенность. Сразу видно: бой-баба, образованная, с головой, и деньги есть, и влияние. Она начинает говорить – долго, пространно: «Тридцать лет назад псевдоним Единорог стал использовать мой отец. Как он объяснил, единорог – это волшебное животное, похожее на носорога, но не носорог. Это волшебный носорог из выражения “Воедино трепещут сердца – рога волшебного носорога”212[Строка из стихотворения танского поэта Ли Шанъиня (813–858).]. Разве не это сердечное единение существует между влюбленными, супругами, близкими друзьями? Поэтому я и сделала это слово названием салона, а затем и брендом. “Волшебный носорог души…” Это словосочетание так и увлекает в мир чувств. Но я заговорилась. Друзьям волшебного носорога души повторять это уже не нужно». «Помолчала бы лучше! – негодовал Цзиньтун. – Чужие заслуги себе приписываешь, пришла-то на готовенькое! Уничтожу этот твой “Единорог”!» Но Ван Иньчжи, сидевшая напротив зубастой, как тигр, телеведущей, все говорила и говорила: «Мой муж, бесспорно, сделал много полезного на раннем этапе становления бизнеса, но потом серьезно заболел, и теперь ему надо лечиться. Так что мне приходится сражаться в одиночку. Единорог – зверь еще и свирепый, могучий в бою, так что развиваю в себе его боевой дух, постоянно стремлюсь вперед». – «Госпожа главный управляющий, а какова конечная цель, к которой вы стремитесь?» – «За три года сделать бренд общенациональным и вывести “Единорог” на мировой рынок, а через десять лет сделать его мировым брендом, лидером продаж во всем мире!» Ван Иньчжи сидела, выпятив высокую грудь – накладную, из высококачественной губки на пружинках. А смотрелась эта накладная грудь хозяйки «Единорога» как настоящая. Фальшивые соски выпирали через тонкую ткань платья, как маленькие зонтики, и неизвестно, сколько несведущих молодых людей они очаровали. – Бесстыжая! – В красующуюся на экране Ван Иньчжи полетел пульт. Ударившись о телевизор, он отскочил на пол. А она, выставив фальшивые груди, продолжала разглагольствовать. «Госпожа главный управляющий, в последние годы многие молодые женщины на Западе присоединяются к движению за освобождение груди. Они считают, что бюстгальтеры так же вредны для женщины, как корсеты семнадцатого века. Каково ваше мнение по этому вопросу?» – «Это просто невежество! Бытовавшие тогда корсеты походили на доспехи. Их изготавливали из парусины и бамбуковых дощечек, и они действительно были вредны для женского здоровья. В этом отношении европейские корсеты можно сравнить с китайской традицией бинтования ног. Но разве можно сравнивать корсеты или бинтование ног с бюстгальтером, особенно с бюстгальтерами “Единорог”, которые отвечают и эстетическим, и физиологическим требованиям. Мы в “Единороге” принимаем во внимание оба аспекта и стараемся как можно полнее удовлетворить стремление людей к красоте и при этом соблюдать требования медицины. Наша продукция может сделать вашу грудь крепче и красивее, помочь оставаться в наилучшей физической форме и прекрасном состоянии духа. Залогом того, что каждый бюстгальтер фирмы “Единорог” – настоящее произведение искусства, является самый современный дизайн, новейшие технологии и использование первоклассных материалов. Принимая во внимание физиологические особенности груди и заботясь о ее комфорте, наш “Единорог” достиг следующих высот: когда грудь чувствует холод, он греет, как две заботливые ладони; когда грудь устала, он словно бокал красного вина, или как чашка свежезаваренного кофе, или кружка чая, пышущего жаром, пленяющего своим ароматом; если грудь охватит уныние, “Единорог” воодушевит; если грудь возбуждена, “Единорог” принесет успокоение; если исполнена печали, “Единорог” обратит эту печаль в силу… В общем, это всесторонний уход, всемерная забота, светозарный цветок, соединяющий в себе материальную и духовную культуру уходящего двадцатого века. Это взгляд в будущее, который раскрывает главную особенность людей грядущего двадцать первого века: забота о человеке, забота о женщине, забота о груди. Двадцатый век был веком войн и революций, а век двадцать первый станет веком груди и любви! Этот лозунг выдвинут нашей компанией, эти же слова определяют дух нашего производства и стратегию управления…» Цзиньтун схватил кружку и хотел запустить в телевизор. Но высоко поднятая рука автоматически изменила направление, кружка ударилась в обитую бархатом стену и целой и невредимой почти беззвучно отскочила на напольный ковер, чуть окропив стену и экран темно-красным чаем. Одна скрученная чаинка прилипла на двадцатидевятидюймовый экран цветного телевизора между ртом и грудью Ван Иньчжи, как борода. «Госпожа главный управляющий, а вы носите бюстгальтеры “Единорога”?» – игриво спросила скалозубая ведущая. «Конечно», – без тени смущения подтвердила Ван Иньчжи. И будто бессознательно, а на самом деле специально чуть поправила свои прекрасные по форме, величественно вздымающиеся, а на самом деле поддельные груди. Опять же – бесплатная реклама. Реклама хорошая, в отличие от самих бюстгальтеров «Единорог», и грудь хозяйки «Единорога» Ван Иньчжи тому подтверждение. «Госпожа главный управляющий, а в семейной жизни вы счастливы?» – продолжала скалозубая. «Не очень, – был откровенный ответ. – У моего супруга психическое расстройство, а так он человек славный, добросердечный». – Что ты несешь! – заорал Цзиньтун на красовавшуюся в телевизоре Ван Иньчжи, аж подскочив с дивана. – Интриганка! В лицо красивые речи говоришь, а за спиной злодействуешь! Под домашний арест меня посадила! Оператор показал Ван Иньчжи крупным планом, и на лице у нее появилась злобная усмешка, словно она знала, что Цзиньтун смотрит эту передачу.