Когда колонны десанта уходили из Алжира, навстречу им шли колонны вишистских частей, покидавших Марокко. В султанате, являвшемся протекторатом Франции, оставались немногочисленные подразделения заморской жандармерии Франции[199]. 4 января, когда правительство Виши объявило войну Америке, султан Мухаммед V издал дахир[200] о зачислении военнослужащих французской заморской жандармерии в штат полиции султаната. Ох и ржали лягушатники, когда к ним заявились англичане для интернирования. Да, ругаться с султаном в сложившемся положении не хотел никто. Комментарий от автора Это в нашей истории французы легко определились в своих симпатиях после разгрома Третьего рейха. Естественно, большинство из них если не телом, то душой были с Де Голлем, со «Сражающейся Францией». Ну, кроме некоторых отщепенцев, осуждаемых всей нацией. Кроме обритых налысо по воле толпы женщин, от безысходности или по доброй воле более или менее тесно общавшихся во время войны с немцами. А так все, все были идейными борцами с нацистами. Но вот так ли однозначен был настрой французов в середине войны, когда исход её был неясен, когда войска вермахта творили чудеса на поле боя? Для немалой части тех французов, что были вместе с Де Голлем, борьба с Германией была делом личной мести за гибель от немецких пуль и снарядов родных, друзей и знакомых, за память отцов, погибших или потерявших здоровье на полях Первой мировой. Таких было 73 тысячи. За всю войну. Это по оценкам самих же французов. Много? Наверное… Наверное, если не знать, что армия правительства маршала Петена имела численность почти в 350 тысяч. Очень многие французы не испытывали удовольствия от поражения своей родины в 40-м году. Но… Но немцы, по большому счёту, тогда выиграли честно. У них была лучше подготовлена армия, их полководцы резвее и креативнее мыслили, они горели жаждой мести за несправедливый «Версальский мир». И кто ж французам доктор, если они сами просрали свою страну? Пролюбили Францию, и чего теперь на немцев обижаться? А вот к англичанам предъявы у французов были серьёзными. Союзник. Хорош союзник. Один разок звиздюлей под Дюнкерком получил и смылся к себе на остров, оставив Францию один на один с рейхом. Франция признала своё поражение. А что было ещё делать? Русские на месте французов поступили бы по-другому. Но русские были на своём месте. А во Франции были французы. И они сдались. А потом 3 июля 1940 года Англия ударила в спину. Операция «Катапульта». Попытка захвата или уничтожения кораблей французских ВМФ, находившихся в Англии, в Северной Африке, да и по всему миру. Интернирование французских военнослужащих, находящихся на территориях под юрисдикцией британской короны. С точки зрения англичан, вполне оправданная операция. С точки зрения французов – предательство. А человеческое общество так устроено, что врага, открытого врага, – не любят, его боятся, с ним борются, с ним воюют, проиграв, копят силы для реванша, но могут и помириться, по-разному могут сложиться отношения со вчерашним врагом. Но предательство, но предатель… К ним отношение всегда однозначное. Ненависть. Презрение. И только кара и месть могут немного остудить эти чувства. Как в частях «Сражающейся Франции» были люди, желавшие мстить немцам. Так и в армии Виши были французы, хотевшие отомстить Англии за погибших во время «Катапульты» товарищей, за вынужденный мир с Германией, за то, что обгадились вместе, а белые чистые брюки остались только у англичан. А что США, что американцы? Те же англичане. Сидят себе за океаном, где их не достать, и приезжают развлечься в чужие владения на сафари. И ещё пытаются учить и стыдить. А султан Марокко Мухаммед V?[201] С юридической точки зрения Марокко находилось под протекторатом Франции. Правительство маршала Петена – легитимное правительство Франции. Никто в мире в то время не подвергал сомнению это. Это уже после войны началось выпячивание Де Голля. А Францию, правительство Франции того периода начали стыдливо называть режимом Виши. Мол, не настоящее правительство, не настоящая Франция. Но в 1943-м, повторяю, Петен и его правительство – легитимная, признанная всеми странами власть Франции. Кто-то разрывал дипломатические отношения, кто-то находился в состоянии войны, кто-то дружил и торговал. Но признавали все. Султан без особого восторга относился к Гитлеру, в меру сил и возможностей пытался динамить распоряжения Петена по поводу репрессий к евреям. Но «старшие товарищи» из Франции – тема давно известная, с ними жить и уживаться давно научились. Конечно, хочется быть независимым, но кто ж разрешит. Англия и США пообещали независимость после войны. Ага. Поверили один раз. Не стали сопротивляться, когда десант высаживался в ноябре прошлого года. И что в итоге? Немцы опять явили миру чудо. И то, что где-то в России у них проблемы, никак не отражается на успехах рейха в Средиземноморье. Вся Северная Африка и Ближний Восток за месяц завоёваны тевтонами. Кроме Марокко. Где жалкие остатки англо-американского десанта ходят-побираются у местных, видите ли, им жрать нечего. Ага, и эти люди давали гарантии независимости султанату. Кто ж вам теперь поверит. На фиг-на фиг. Вернемся-ка мы обратно под французскую «крышу». 24 января 1943 года. Касабланка. Султанат Марокко. Продолжение. Со стороны моря послышался звук авиационных двигателей. Айк взглянул на часы. Как раз время очередных самолётов с Альбиона. Командующий поднялся с кресла и подошёл к перилам террасы. Со стороны океана на посадку заходили три самолёта. Чего это сегодня три? Две английских «Дакоты»[202]. И ещё какой-то огромный, раза в два больше, чем С-47, похожий на головастика, шестимоторный самолёт[203]. Вроде бы у немцев, говорили, что-то такое есть. Но самолёт был в британской раскраске и с сине-бело-красными английскими розетками на фюзеляже. То ли что-то новое построили на острове, то ли трофеем решили похвастаться. Айк сплюнул за перила и чуть не попал в солдата, нежившегося в теньке на шезлонге во дворе у бассейна. Взвод морпехов охраны командующего разместился в небольшой вилле напротив через улицу. А непосредственно на вилле командующего постоянно находились только десять солдат. Трое у въездных ворот в наскоро сооружённой будке, двое на заднем дворе. А ещё пятеро – вроде как резерв. В виллу их не пускал адъютант командующего. Вот и слонялись бойцы по обширному двору. Но гораздо чаще просто валялись на шезлонгах у бассейна, потягивая ставшую уже дефицитной в частях колу или неизвестно как добываемое местное пиво. Желания призывать морпехов к дисциплине у Айка давно уже не было, и он, опять плюхнувшись в удобное плетёное из ротанга кресло, взялся за стакан с тёплым виски. Минут через двадцать на террасу вышел встревоженный адъютант. – Господин генерал, только что звонил дежурный по штабу. Немцы начали артобстрел наших позиций севернее Рабата. Судя по всему, скоро начнут наступление. Пятьдесят тысяч солдат и две сотни танков и полторы сотни различных орудий – вот и всё, что осталось от сухопутной части десанта союзников. Всё это было растянуто в две линии на восьмидесятикилометровом участке севернее столицы султаната от берега океана до Атласских гор. Два с половиной танка на километр фронта. – Хорошо, Джозеф. То есть плохо, конечно. Ну ты понял. Передай в штаб, что я скоро приеду. И где моя форма? Накануне Айк слегка перебрал. Возвращаясь вечером из штаба, заехал в бордель. Гульнул весьма неплохо, но увлёкшись, изгваздал брюки и китель остатками недопереваренной пищи. – Всё уже постирано и висит у вас в спальне, господин генерал. Айк через холл второго этажа прошёл в свою спальню и начал неторопливо одеваться. Взгляд зацепился за зеркало. Ну и морда. Надо бы побриться. Персональный санузел. Безопасный станок. Барбасоль[204] на морду лица. На улице послышался шум проезжающих мимо грузовиков. Еще через пару минут какая-то машина остановилась у ворот виллы и начала настойчиво сигналить. Разговор приехавших и охраны на повышенных тонах. Машина заезжает во двор. Странные звуки за окном. Так соседская служанка выбивает палкой пыль из ковров. Айк, не добрив левую щёку, выходит на террасу. Служанки с ковром поблизости не наблюдается. Во дворе стоят два «Доджа 3/4». Людей не видно. Хотя нет. Под пальмами в шезлонгах у бассейна всё так же прохлаждаются морпехи. Только пивные бутылки не держатся в руках, а валяются на земле. Заснули они, что ли? Один солдат пошевелился и начал вываливаться из шезлонга. Красное пятно на куртке, не от пролитого вина. Они пили пиво. Это кровь. Что, чёрт возьми, что происходит? На первом этаже опять – ругань. Звуки потасовки. Айк никак не может собраться с мыслями, общая картинка в опьянённом мозгу не складывается. Несколько человек, ругаясь, поднимаются на второй этаж. Айк выходит в холл им навстречу. Двое английских десантников держат за руки адютанта командующего, ещё двое стоят у лестницы, ведущей на первый этаж. Ещё один с погонами капитана делает два шага навстречу Айку. – Генерал Эйзенхауэр, полагаю? – произносит капитан с каким-то странным акцентом. Чёрт их разберёт, этих лимонников, кого только в армию ни набирают. За последнее время к своему удивлению Айк узнал много нового про английский язык. Он просто охреневал, общаясь с британскими военными, от обилия акцентов. Канадский английский, ирландский английский, английский английский, шотландский, новозеландский, австралийский, совсем малопонятный индийский английский, южноафриканский английский. Как же они могут так издеваться над нашим американским языком? Чего бы не говорить по-человечески? Акцент капитана более всего смахивал на южноафриканский, но было в нём и что-то ещё другое. – Да, а что, собственно, происходит, капитан? – Позвольте представиться: командир роты пятисотого парашютно-десантного батальона капитан Рыбка…[205] – Что вы себе позволяете, капитан? Отпустите немедленно моего адъютанта. – Вы не поняли, генерал. Мы не Пара[206], мы – отряд охраны, – поясняет капитан всё ещё тупящему генералу и добавляет, ухмыляясь, уже на немецком: – Schutzstaffeln, SS[207]. Вы взяты в плен, генерал. Картинка сложилась. Айк начинает трезветь. Вот и появилась долгожданная огромная куча дерьма. – Капитан, я, собственно, первый раз попадаю в плен, поймите меня правильно, я весьма отдалённо представляю себе, что я должен в этом случае делать, – из Айка полился словесный понос. Капитан, вернее уже будет сказать – гауптштурм-фюрер СС, взглянул на свои наручные часы. За окном раздаётся ухающий, протяжный и глухой взрыв. Это с четырёх сторон отработали по вилле охраны немецкие огнемётчики. Не осталось у командующего охраны, или вернее – охрана у него полностью сменилась. – Полчаса назад началась артподготовка нашего наступления на Рабат. Через полчаса наступление начнётся. Начнётся, если вы не отдадите приказ о капитуляции. Вот письмо фельдмаршала Кюхлера с условиями вашей капитуляции, – и гауптштурмфюрер протягивает Айку конверт. Нервно трясущиеся руки никак не могут справиться с непослушной бумагой. Справился. Читает. Смысл прочитанного ускользает. Читает еще раз. Почётная капитуляция. Знамёна части могут не сдавать. Офицерам разрешается оставить холодное оружие. В случае принятия на себя обязательства более не участвовать в войне с Третьим рейхом офицерам могут разрешить выезд в Швейцарию. – И что я должен делать? – Вы согласны отдать приказ о капитуляции? – Да. У меня нет другого выбора. Немцы ухмыляются. Выбор есть всегда. Слабак. Главный эсэсовец оборачивается к своим подчинённым и кивает головой на адъютанта: – Он нам больше не нужен. Один из конвоиров заученным движением сворачивает голову адъютанту. – Зачем? – выдыхает побледневший Айк. – Слишком склочный был тип. Был, – мотивирует убийство гауптштурмфюрер. – Пойдёмте к телефону, генерал, надо позвонить в штаб. Командующий звонит в штаб. Заученно выдаёт надиктованные эсэсовцем приказания дежурному по штабу. Сейчас к штабу подъедет подразделение парашютистов, оно сменит караул по охране штаба. Сменившееся подразделение срочно отправить на аэродром. Пароль для опознавания парашютистов – «Флорида», отзыв – «Куба». Сам прибуду в штаб минут через пятнадцать. Один из эсэсовцев приносит из спальни недостающую генеральскую форму. Кобура с пистолетом с ремня снята. Гауптштурмфюрер пакует её в свой ранец. Трофей. Добрить щетину не разрешают. Время. Время не ждёт. Каждую минуту там в северных предместьях столицы султаната расходуются тонны стоящих немалых денег боеприпасов. Быстрее закончим, больше сэкономим. Бережливый немецкий характер и американская любовь к деньгам. Взаимопонимание, однако. Короткая поездка к штабу. Охрана уже сменилась. Одетые в форму британских десантников эсэсовцы. Во внутреннем дворике кучка тел из солдат сменившегося караула. Растерянные лица штабных, согнанных в зал для совещаний. Связь с частями на передовой. Приказ о капитуляции. Деловитые эсэсовцы, пакующие штабную документацию. Десять минут ожидания в своём кабинете. Стакан виски, выпитый залпом с разрешения гауптштур-мфюрера. Из приёмной заходит в кабинет немец в форме британского штаб-сержанта. Короткий доклад на немецком. – Ну. Вот и всё, генерал, а вы боялись. Ваши парни подняли белые флаги по всей линии фронта. А султан объявил по радио о восстановлении французской администрации в Марокко. – Что будет дальше, капитан? А дальше был плен. Оставшихся в рядах союзников французов расстреляли. Англичан отделили от американцев и отправили во Францию. Американских офицеров и генералов отделили от солдат. Солдаты отправились в южную Испанию строить береговые укрепления. А офицеры и генералы были погружены на древний пароход. Куда он должен был идти? Чёрт его знает. Война, документы затерялись. Дошёл пароход до середины Гибралтарского залива и, подорвавшись на шальной мине, затонул. Спасшихся не было. 25 января 1943 года. П. Архангельское, Московская область. Полевой госпиталь № 1910, расположенный в зданиях и на территории Центрального санатория Красной Армии «Архангельское». По присыпанной снегом дорожке санаторного парка прогуливались двое. Обоим под пятьдесят. Круглолицые, чем-то даже немного похожие друг на друга. Тот, что слегка пониже, – в шинели без знаков различия. У второго на шинели погоны генерала армии, но под шинелью не генеральские лампасы, а коричневые санаторно-госпитальные штаны, под форменной ушанкой – бинты, придающие генералу весьма героический вид. Видимо, первый приехал проведать раненого товарища. – Как же это тебя угораздило, Гоша? – интересуется первый. – Твоими стараниями, твоими… – хмурится генерал. – Загадками не говори. – А какие тут загадки? И на хрена я с тобой связался, Никита? – Я-то тут при чём? Я, что ли, в тебя стрелял? – Ага. Если б не ты, то не стреляли бы. – ? – Ты ж просил на Брежнева аморалку подработать. Я и занялся этим. Человека хорошего на это дело отправил. Только ни черта не вышло. Баба евоная вместо того, чтобы его на скандал спровоцировать, сама Лёньку избила при свидетелях. Статью себе на шею повесила. НКВД её в Москву вместо Алма-Аты завернула. Почуяли что-то, видать. Ну и пришлось моему человеку её в пути подработать. Ну и мне пришлось с этим хорошим человеком расстаться. – Ну, а я здесь где? – А как ты себе представляешь расставание с тем хорошим человеком? Вот пришлось спектакль устраивать. Убили его немецкие «диверсанты». Адъютант – дурак. Всё всерьёз воспринял. Хотел гранату кинуть. Ну и прилетело ему. А граната в ноги упала. Еле успел за колесо упасть. Но всё равно и мне прилетело. – А мне говорили – немецкая мина… – Так не велик героизм от своей дурной гранаты пострадать. Миномётный обстрел – посолидней звучит. – Ладно. Прекращай жалиться. Обошлось же. Живой. – Ага. Живой. Только на долго ли? – Да что это из тебя пессимизм прёт, Гоша? – Ты про Тимошенко слышал? Посадили маршала! – Брось. Он же с инфарктом в первом госпитале[208] лежит. – Лежит. С хорошей охраной лежит. А вот его начштаба без всяких госпиталей арестовали.