Москва, Кремль, 15 февраля 1943 года, 4.35 МСК – Разрешите, товарищ Сталин? – Повинуясь жесту Вождя, народный комиссар внутренних дел, бесшумно притворив за собой тяжелую дубовую створку, преодолел несколько метров ковровой дорожки, остановившись слева от рабочего стола. – Присаживайся, Лаврентий, чего застыл? – буркнул Иосиф Виссарионович, даже не взглянув на раннего гостя. Вылущив из раскрытой пачки «Герцеговины Флор» новую папиросу, судя по нескольким смятым мундштукам в пепельнице, уже не первую, неторопливо размял, аккуратно набивая чашу трубки табаком. Утрамбовал подушечкой большого пальца. Заметив несколько упавших на зеленое сукно табачных крупинок, недовольно поморщился, сметая их ладонью на пол. – В ногах правды нет, одна усталость. Усевшийся на свое обычное место Берия терпеливо ждал, зная, что мешать в этот момент никак нельзя. Священный, можно сказать, ритуал, позволяющий подготовиться к предстоящему разговору, выстроив в голове его приблизительную канву. Так что торопить события – себе дороже, лучше обождать, хотя ситуация, откровенно говоря, к излишним задержкам не располагает. Но как бы там ни было, разговор Сталин должен начать первым, иначе никак. Да, собственно, уже недолго и осталось, поскольку тот, пошуршав спичечным коробком, прикурил, окутавшись клубами ароматного дыма. – Терпеливый, молодец, – усмехнулся хозяин кабинета. – Но сильно торопишься сегодня, вон как сел неудобно, не как всегда садился. Ну, верно сказал? Торопишься? – Тороплюсь, товарищ Сталин, – не стал спорить наркомвнудел, мысленно в который уж раз подивившись тому, как Иосиф Виссарионович ухитряется всегда начинать беседу неожиданно для собеседника. – Говори, зачем товарищу Сталину спать мешаешь? Знаешь же, что я в это время только ложусь. Едва закемарил, тут ты звонишь. Что такое случилось-то? – Разрешите показать? – Раскрыв кожаную папку, Лаврентий Павлович вытащил лист бумаги, заполненный текстом едва ли на четверть, положил перед Сталиным. Быстро пробежав скупые машинописные строки, тот хмыкнул и, затянувшись еще раз, пристроил трубку на краю массивной пепельницы: – Нашлись, значит? Причем оба? Ты смотри, какие молодцы – и в самолете не разбились, и с партизанами встретились, и даже целую железнодорожную станцию с трофеями и пленными у фашистов отбили! Ай, молодцы! А скажи, Лаврентий, как они вообще так далеко за линией фронта оказались? Случайность? Жаль, карты нет… Берия снова раскрыл папку, разложив на зеленом сукне карту – народный комиссар слишком хорошо знал Сталина, чтобы не уметь предугадывать его желания. Указал карандашом нужный район: – Вероятнее всего, именно так. Факт воздушного боя подтвержден наземными наблюдателями, обнаружены места падения двух наших и трех немецких истребителей, все пилоты погибли. Нападение произошло внезапно, над нашей территорией. Вот здесь. Полагаю, транспортный самолет был поврежден огнем противника, возможно, потерял управление, или пилот был ранен и не сумел вовремя сориентироваться. Все это было известно еще вчера, просто не имелось информации, касающейся места аварийной посадки. Работала авиаразведка, местные партизаны получили соответствующие распоряжения, готовились к забросу в немецкий тыл две группы особого назначения. Впрочем, сейчас это уже не актуально. А приземлились они приблизительно тут, неподалеку от поселка Молдаванское. – Тебе виднее, – с непонятной интонацией, мгновенно заставившей народного комиссара собраться, сообщил Иосиф Виссарионович, снова беря в руку трубку. Тот факт, что в папке у наркома обнаружилась карта, его нисколько не удивил. – Нашлись – уже хорошо. Про другое спросить хочу: как мы этого лейтенанта-писателя называть-то станем? Не «гостем из будущего» же? – Старшим лейтенантом? – осторожно предположил наркомвнудел. – Нет, Лаврентий, старшим лейтенантом он был там, в своем времени, а здесь он пока никто. Ты разве ему звание присваивал? Нет? Тогда, может, Клим присваивал? Тоже нет? Вот и я не присваивал, то-то и оно. Страны нашей ТАМ больше не существует, разрушили ее – так какой же он в таком случае старший лейтенант? Да и какой, собственно, армии, российской? Не знаю я такой армии, считай, уж двадцать лет не знаю. Армия у нас только одна – Красная, она же – Советская. Вот докажет, что этого звания достоин, тогда, глядишь, и присвоим, может, даже и с повышением. Или я не прав? – Правы, товарищ Сталин, – с готовностью согласился Берия. – Ну, пусть будет просто «морпех». – Согласен, – кивнул хозяин кабинета. – Ну, так что насчет нашего «морпеха» решил, как вообще дальнейшую ситуацию видишь? Врет он – или правду рассказал? Помедлив, прежде чем ответить, Лаврентий Павлович решительно мотнул головой: – Товарищ Сталин, так не врут! Практически убежден, что это не вражеская провокация – слишком сложно. Подобным образом дезинформацию не вбрасывают. Слишком много лишнего, слишком много личностей, большинство из которых пока, – наркомвнудел умело интонировал последнее слово, – ничем особенным себя не проявили и вряд ли представляют интерес как для противника, так и для наших нынешних союзников. Да и вообще… крайне сумбурно и непрофессионально. В тесте постоянно прослеживается желание высказаться, вспомнить и успеть рассказать как можно больше, добавить еще какие-то подробности, важные с его точки зрения. Алексеев – однозначно не профессиональный разведчик, это точно. Кстати, часть из указанных в документах фамилий мы уже успели аккуратно проверить по своим каналам – все совпадает, вплоть до мельчайших подробностей, никому, кроме их самих, не известных. – Значит, ты ему веришь, Лаврентий? – хитро прищурился Вождь, затягиваясь. – Разумеется, нет! Просто считаю, что переданная информация вряд ли является игрой иностранных разведок. Остальное можно выяснить исключительно после того, как с «морпехом» поработают мои сотрудники. Но принять эти данные к сведению мы обязаны. – Так уже приняли, коль ты этими своими проверками занимаешься, – иронично хмыкнул Иосиф Виссарионович. – Насчет капитана Шохина что? – Лично не знаком, но товарищи характеризуют его как принципиального и опытного сотрудника. Твердый профессионал, коммунист. Ни в чем серьезном не замечен, в прошлом имелось несколько мелких проколов по службе, но сейчас это ему скорее в плюс – человеком с идеальной биографией и незапятнанным послужным списком я бы заинтересовался в первую очередь. Связи, семья, общение – все в полном порядке. Он чист, товарищ Сталин. – Хорошо, это твои дела, – отмахнулся хозяин кабинета, снова пристраивая докуренную трубку на край пепельницы: пепел, остывая, должен впитать влагу из чубука, после чего его можно будет выколотить из чаши. – Давай дальше говорить, только быстро, нужно решение принимать. Твое мнение? – Необходимо соглашаться с предложенным капитаном Шохиным вариантом и немедленно готовить встречу. Если это позволит расширить плацдарм – замечательно. Если нет – тоже не катастрофа, справимся своими силами, в присланных документах про освобождение Новороссийска много написано. Главное, не допустить попадания «морпеха» и его сопровождающего к противнику. Любой ценой. С сожалением взглянув на остывающую трубку, Сталин пододвинул к себе коробку с папиросами: – Тоже согласен, ты все правильно сказал. Подготовь ответную радиограмму, а я пока немного подумаю. Нужно с Тюленевым обсудить, там его вотчина. Ну, чего расселся? Поспать не дал, так хоть не мешай! Иди, Лаврентий, работай. Времени совсем мало. – Так точно, товарищ Сталин. Виноват. – Будешь уходить, скажи Александру Николаевичу, чтобы чая принес, покрепче, он знает, какой нужно… Глава 14. Прорыв. Начало 40 км до Новороссийска, 15 февраля 1943 года, утро Когда совсем рассвело, колонна сделала короткую остановку. И дальше тащить с собой «Опель» было опасно – фашисты, буде они окажутся излишне глазастыми, могут углядеть что-нибудь подозрительное в кабине идущего следом грузовика. Да и от других накладок никто не застрахован: прихватит внезапно у шоферюги живот, потребует остановиться – и что делать? Или мотор, допустим, заглохнет. Хорошо, если подобный форс-мажор случится на безлюдном участке дороги, а если нет? Ни водитель, ни сопровождавший герра майора унтер до последнего момента ничего не заподозрили, даже наоборот – обрадовались возможности размять ноги и оросить придорожные кустики порцией утренней арийской мочи. В этих самых кустиках оба и остались. Автомашину решили не бросать: и прятать негде, и пригодиться еще может. Посадили за руль одного из знакомых с автоделом партизан (до войны возил в качестве личного шофера начальника станции), еще двое бойцов забрались в салон, один на переднее сиденье, другой на заднее, да и двинулись дальше, наверстывая потерянное время. Перед отправлением Шохин переговорил с морпехом, вкратце рассказав про захваченные документы и принятую радиограмму, заодно предположив, что в составе встречающей разведгруппы наверняка окажутся их старые знакомые. На вопрос, отчего он так считает, контрразведчик лишь плечами пожал – мол, сам бы он именно так и поступил, а командование не глупее его. Так что смело можно ожидать встречи с его бывшими бойцами, с которыми Степан ходил во вражеский тыл. Поглядев на расплывшееся в улыбке лицо старлея, особист поморщился, ткнув пальцем в раскрытый планшет с картой: – Только я бы пока шибко не радовался, до города отсюда больше сорока верст, и чем ближе, тем больше фрицев на дорогах. Так что до места встречи еще добраться нужно – насколько понимаю, ожидать нас они станут приблизительно вот в этом квадрате, больно уж тут мост удачно расположен, но точнее обещали сообщить при следующем сеансе связи. Если немцы готовят наступление, мы имеем все шансы наткнуться на перебрасываемые к передовой силы. Вон, даже наши трофеи взять: зачем им танки, если местность, сам знаешь, для этого особо не подходит? Бронетехнику в этих краях можно или вдоль дорог применять, или в населенных пунктах. Значит, и на самом деле собираются по нашей обороне у Станички и цементного завода ударить. – Ну, этими уже не ударят, поскольку опоздали, – хмыкнул морпех. – Поскольку мы их броню немножечко того, во временное пользование взяли и отдавать не собираемся. – Эту взяли, – без особого оптимизма согласился контрразведчик, – зато другая осталась. А против обученного экипажа наши эрзац-танкисты – однозначно смертники. И минуты не продержатся. – Поглядим, – угрюмо буркнул Алексеев. – Мы тоже не пальцем деланые. У вас все, тарщ капитан? – Почти. Про мою планшетку помнишь? Степан тяжело вздохнул, припомнив свою давнишнюю мысль: – Товарищ капитан, а давайте мы эти блокноты вот прямо сейчас спалим? Вон у вас на броне запасная канистра присобачена, плеснем бензинчику – и все. – Я те спалю! – с трудом сдержался, чтоб не рявкнуть в голос, Шохин. – Все, кончен разговор! Дуй к танку – и продолжайте движение. Будем ехать, пока едется, а уж дальше – по обстоятельствам… не хмурься, помню я, что ты эту формулировку терпеть не можешь, но иначе, сам понимаешь, никак. Да и план этот твой, коль уж на то пошло. Сам придумал, никто не заставлял. – Я не хмурюсь, я сосредотачиваюсь, – пожал плечами Степан. – Поехали так поехали… Об отсутствии нормального шлемофона Степан пожалел после первого же выстрела из башенного орудия. То ли со слухом у немцев обстояло не так, как у нормальных людей, то ли еще что, но оглушило его, несмотря на плотно прилегающие к голове наушники, весьма даже качественно. Откат швырнул казенник назад, полетела под ноги стреляная гильза, которую заряжающий (не позабыл-таки командирское наставление!) торопливо выбросил наружу через боковой люк, тухло завоняло сгоревшим кордитом. Не меньше старлея ошалевший от грохота Егор торопливо выдернул из укладки новый унитар, неуклюже пихнул в казенник, опасливо отдернув руку – боялся, что закрывающийся затвор отхватит пальцы. Приложившись локтем об предохранительную дугу – как на самом деле называется эта массивная изогнутая железяка, Алексеев понятия не имел, хоть и догадывался, что предназначена она, дабы заряжающего ненароком не пришибло отдачей, – болезненно скривился, беззвучно изобразив губами какое-то замысловатое ругательство. Все эти детали морпех отметил боковым зрением, на несколько коротких секунд оторвавшись от обрезиненного налобника прицела, которым он пользовался второй раз в жизни. Второй, поскольку первым с определенной натяжкой можно было назвать проведенный в станице одним из танкистов десятиминутный ликбез: «на эти циферки сверху и снизу, тарщ старший лейтенант, внимания не обращайте, нет времени объяснять, пользуйтесь только горизонтальной шкалой и центральной маркой, тот треугольник, что посередке. Совмещаете с целью и стреляете, с небольшого расстояния, глядишь, и не промажете». Ну, попал – не попал, артиллерист доморощенный, ускоренного курса обучения? Ха, а ведь попал: кузов стоящего метрах в ста пятидесяти грузовика вспух взрывом, разлетевшись измочаленными обломками бортов и какими-то вовсе уж неопределяемыми ошметками, мгновение назад бывшими грузом или пассажирами. Кабину смяло и изрешетило осколками. Сорванный ударной волной брезент снесло куда-то вбок, а следом, окончательно довершая разгром, вспыхнул и развороченный осколками бензобак. И почти сразу же рванул еще один, подбитый кем-то из товарищей – этот взорвался еще эффектней, поскольку вез боеприпасы к взятой на буксир противотанковой пушке. Долбануло неслабо – какие там обломки-ошметки, одна только пылающая рама с движком и остатками ходовой и уцелела… «Ну, попал и попал, чего застыл-то? – язвительно осведомился на удивление вовремя проснувшийся внутренний голос. – Башню разворачивай да новую цель ищи, пока самого не спалили! Помогать некому, вас в этой крутящейся бронекоробке всего двое, остальные внизу сидят». Признав правоту невербального собеседника, Степан нащупал нужный штурвал. Взвыл электромотор, и граненая башня PZ-IV плавно стронулась с места, подворачивая левее. В поле прицела вплыла новая цель, на сей раз куда серьезней, нежели взорвавшийся грузовик: стоящий кормой немецкий танк, один из трех имевшихся в наличии у противника. На первый взгляд такой же, как у старлея, но без гарантии: разбираться в фашистских панцерах Алексеев так и не научился, тем более с задней проекции, когда даже количество опорных катков не сосчитаешь. Да и какая, на фиг, разница, главное попасть… – Егор, бронебойный! – Так я уж осколочный зарядил, – опешил заряжающий. – Вы ж сами приказали, до особого приказа только такие пихать! Вытащить обратно? – Некогда, – отрезал морпех, неумело наводя прицельную марку на четко различимый черно-белый крест на кормовой броне. Поколебавшись, сместил треугольник чуть выше: грузовик-то ближе стоял. Нормально? А хрен его знает… наверное. Жаль, что снаряд не тот, но броня на корме тонкая, глядишь, и будет толк. Огонь! Бдздынг! – свирепо рявкнула пушка, выплевывая начиненную аммотолом осколочно-фугасную гранату. Бдзинь! – обиженно звякнула гильза, зацепившись донцем о предохранительную скобу. – …м-мать! – прокомментировал заряжающий, с ужасом глядя на возвращающийся в переднее положение казенник. – Ух, силища, тудыть ее в …! На сей раз Степан отвлекаться на внутрибашенные события не стал, продолжая наблюдать через прицел за результатом стрельбы. Результат не радовал: вроде бы все правильно сделал, но отчего-то промазал. Снаряд чиркнул, высекая заметные даже в дневном свете искры, по башне и кувырком ушел в рикошет, бессмысленно рванув где-то в придорожных кустах. В принципе, понятно, почему так: зря он выше брал, видимо, расстояние для танковой пушки слишком мало, нужно было прямо в корму пулять, куда изначально и целился. Учтем. – Бронебойный! – срывая голос, проорал заряжающий, от избытка чувств напрочь позабыв о том, что они подключены к ТПУ. – Заряжено! Алексеев не ответил, пытаясь поймать в прицел начавший разворачиваться панцер: с оценкой внезапно изменившейся обстановки у фрицев все было четко. Вот и здорово, если он сейчас борт подставит – совсем хорошо выйдет. Тем более теперь снаряд правильный, главное, снова не смазать, с его-то артспособностями, блин! В следующий миг старлей понял, что не все так просто: да, вражеская бронемашина начала разворот, стремясь поскорее убрать из прицела уязвимую корму… но одновременно крутанулась и башня! Которая, по понятным причинам, вращалась куда как быстрее! Позволять немецкому наводчику прицелиться трезво оценивающий свои возможности (и связанные с ними шансы) морпех не собирался. Лучше стрелять по ходовой, чтобы наверняка. Повинуясь движениям маховичков точной наводки, прицельная марка сползла с башни на заляпанные глиной опорные катки. Огонь! Уже нажимая клавишу электроспуска, Степан понял, что не успевает, опаздывая на какой-то миг. Оба танка выстрелили одновременно. «Четверка» морпеха вздрогнула дважды: сначала из-за отдачи собственной пушки, мощно качнувшей двадцатипятитонную машину, затем – в момент попадания. По счастью, вражеский наводчик тоже смазал, и семикилограммовая Panzergranate 39, вместо того, чтобы проломить броню и превратить боевое отделение в филиал разделочного цеха, лишь оставила на башне пышущую жаром продолговатую отметину. Но тряхнуло изрядно, а еще сильнее – оглушило. Оглохли, несмотря на наушники, оба, и старлей, и заряжающий, которого мало что напугало – аж приготовленную к выбросу наружу гильзу себе на ногу уронил, – так еще и посекло отколовшимися от внутренней поверхности брони крохотными осколками щеку и лоб. Старший лейтенант отделался звоном в ушах и багровой отметиной от налобника прицела над бровью – не догадался вовремя отдернуть башку. Зато успел заметить, как густо задымил развороченным двигателем вражеский панцер. Подбитый вовсе не его «снайперским» выстрелом – Степан видел, как «его» бронебой выворотил фонтан земли возле левой гусеницы (видать, снова что-то с прицелом перемудрил), – а кем-то из более удачливых товарищей, влепившим болванку прямиком в моторный отсек. – «…торой» …десь «…ервый», – прорвался сквозь звенящую ватную глухоту спокойный голос майора Ардашева. – …дай назад, маневрируй, …! Второй раз могу не успеть! Только бойцов не подави, они уже в атаку пошли! Поддержи огнем! – Леха, назад и разворот на полкорпуса вправо, – скомандовал более-менее пришедший в себя Алексеев. – И сразу остановка, осмотрюсь. Заряжающий, бронебойный! Танк дернулся, отползая с подворотом метров на десять, остановился. Справа от Степана беззвучно – слух еще полностью не восстановился – лязгнул затвор, запирая в казеннике новый выстрел. Старлей снова приник к налобнику, оценивая обстановку. Обстановка в общем и целом радовала: за неполные три минуты боя уничтожены четыре грузовика, бронетранспортер и два танка; противник, судя по хаотичным перемещениям, изрядно деморализован внезапным нападением. Не ожидали, гады, что неспешно приближающаяся по шоссе колонна вдруг прекратит движение и начнет огрызаться огнем! Но самое главное – спешившиеся партизаны начали массированную атаку, расстреливая и забрасывая гранатами грузовики и бэтээры и оттесняя фашистов в сторону балки. Несмотря на численное превосходство противника, инициатива благодаря грамотному командованию и фактору неожиданности с первых же секунд боя перешла в руки нападавших. Да и тот факт, что большинство бойцов оказалось в немецком обмундировании, сыграло свою роль, внеся в происходящее изрядную неразбериху, местами переходящую в откровенную панику – поди пойми, в кого стрелять, а в кого нет? А на импровизированные отличительные знаки из бинта на левом плече – еще одна привнесенная Степаном из будущего идея, с которой партизанское командование хоть и с недоверием, но согласилось, – фашисты внимания не обращали, поскольку раньше ни с чем подобным не сталкивались. Танки с бэтээрами морпех тоже предложил пометить, припомнив чехословацкие события 1968 года своего мира, благо белая краска у железнодорожников нашлась. Разрисовывать бронетехнику продольными и поперечными полосами по всему корпусу и башне, понятно, не стали, дабы не вызывать ненужных вопросов у противника, ограничились скромной, но достаточно хорошо заметной горизонтальной чертой на лобовой броне. Если кто и обратит внимание, все одно не поймет… Кстати, а где третий панцер-то? Ага, вон он: отпихнув бронированным лбом горящий грузовик, последний уцелевший танк укрылся за стелящимся вдоль земли дымом. Увенчанная грибом двухкамерного пламегасителя вражеская пушка описала плавную дугу, отыскивая подходящую цель. Алексеев, до боли закусив губу, нащупал рычаг разворота башни: если успеет прицелиться, может, хоть в этого попадет? Фриц их, похоже, пока не видит, дым мешает, да и стоит удобно, так что шансы имеются.