– Ась, давай без этого. Я просто спрашиваю. – Когда нагуляемся, тогда и вернёмся. Мы с Соней свободные люди, делаем что хотим и когда хотим. Слышу на том конце провода тяжёлый вздох Стельмаха. Даже если Лев и имеет что-то против, то всё равно молчит. Лишь цедит через зубы “Ясно”. – Что-то ещё? Или ты просто позвонил узнать, когда мы с Соней вернёмся домой? – уточняю я, понимая, что Лев не настроен на продолжение диалога. А зря! Я сейчас немного охмелевшая и очень даже могу говорить. Но видимо Стельмах-трезвый и Стельмах-пьяный две противоположности, первый Стельмах не очень-то разговорчивый в повседневной жизни. – Нет. Больше ничего. Жду вас дома, – сухо произносит Лев, и я глотаю очередную обиду. Ну что за человек такой? Сухарь позапрошлого года! Ни одного ласкового слова не скажет, в лишний раз не улыбнётся. У-у-у… Айсберг, а не муж! Услышав на том конце провода короткие гудки, с психом сжимаю мобильный телефон до побеления пальцев. Вот и лишнее доказательство того, что у Стельмаха вместо сердца камень – он даже попрощаться по-человечески не может. Разве трудно сказать “Пока” или “До скорой встречи”? Впрочем, мне теперь плевать на это. Нет, на самом деле, не плевать, но очень хочется стать равнодушной к мужу, чтобы внутри ничего не отзывалось, не болело. Увы, это пока что мечты. Ещё пять минут я стою на месте, пытаюсь успокоить участившийся пульс. Нужно прийти в себя, надеть маску спокойствия и добродушия, чтобы у родителей не возникло подозрений. Они не должны ни о чём догадаться раньше времени. Позже, когда мы со Львом во всём окончательно разберёмся, мама с папой обязательно обо всё узнают, но пока так. Вернувшись в беседку, говорю родителям, что нам с Соней пора ехать. Особо сочинять не приходится. После звонка Стельмаха родители думают, что Лев торопит нас с дочерью домой. Пусть думают, да. Сейчас так даже к лучшему. Глава 8 Вечером, когда мы с дочкой возвращаемся домой на такси, в доме на первом этаже в окнах горит свет. Я замечаю это сразу, когда мы с дочкой входим во двор. – А почему папа с нами не поехал? – интересуется малышка, а я не знаю, что ответить маленькой девочке. – Папа ещё не окреп после больницы, – говорю, ощущая укол совести в самое сердце. Да, Ася, сказочница из тебя – отменная. И сколько ещё придётся сочинять, ради блага детской психики? Это только одному богу известно, а у меня пока что нет иного варианта. – Папочка плохо себя чувствует? – продолжает Соня. – Он медленно, но идёт на поправку. Ага, на поправку Лев не идёт, а просто бежит, раз бухал вчера с Матвеем, будто у него ничего не болит! Оказавшись на крыльце, делаю глубокий вдох. Нет, ничего плохого случиться не может. При Соне Лев не позволит себе лишнего, зато потом… А потом – как-нибудь уже разберёмся. Будет как будет. Стельмах всё равно не оставил мне никакого выбора. Опустив ручку вниз, толкаю дверь от себя и отхожу в сторону, пропуская Соню первой войти в дом. В коридоре дочка снимает с себя ботинки и куртку, спешит в гостиную, откуда доносится шум – похоже, Стельмах смотрит телевизор, что на него не очень похоже. – Папа! Папочка! – выкрикивает малышка, вбегая в гостиную. От злости я готова едва не зарычать на Стельмаха. Что ж он делает с нами? Неужели не жалко Соню? Совсем внутри ничего не отзывается, когда ребёнок бежит к нему навстречу, называя папочкой? Поборов в себе приступ раздражения, всё-таки иду следом за дочерью в гостиную. Как я и предполагала, Лев смотрел телевизор в гостиной, но когда мы с дочерью появились дома, он немного оживился, и теперь с едва заметной улыбкой на губах слушает рассказы Сони. Упёршись плечом в дверной косяк, я скрещиваю руки на груди крест-накрест. На Стельмаха смотрю исподлобья. Какое лицемерие с его стороны: делать вид, что ничего не происходит, общаясь с моей малышкой по-прежнему. Боится разбивать Соне сердце? Как-то уже не верится в это благородство. – Ась, а ты куда? – летит мне в спину, когда я, не сказав ни слова, молча покидаю гостиную. – Пойду наверх переодеться, – отвечаю, не обернувшись. Оказавшись в спальне на втором этаже, со всей злостью сжимаю руки в кулаках. Злость накатывает удушливой волной. Ничего не могу с собой поделать, хочется кричать от бессилия. Но я не кричу, а кусаю нижнюю губу до тех пор, пока во рту не появляется солоноватый привкус крови. *** Поздним вечером перед сном Лев заглядывает ко мне в спальню, предварительно постучав в дверь. Отложив в сторону книгу, которую только что читала, скашиваю взгляд на Стельмаха. – Можно войти? – виновато опускает глаза в пол. – Входи, – цежу через зубы. Медленной поступью Стельмах приближается к супружеской кровати, где до недавнего времени мы ещё спали вдвоём, но больше уже точно не будем спать. – Я хотел поговорить, Ась. Вчера как-то по-дурацки у нас получилось, толком ничего не решили, – начинает Лев, а меня бомбит от возмущения. – Да неужели? А, по-моему, ты вчера мне всё доходчиво объяснил. Решение ты принял сам, моё мнение тебя не волнует – это ты дал понять очень чётко. – Я выпил лишнего и, возможно, был резким. Прости, если тебя обидел. – Обидел? Да нет, Стельмах, ты меня вчера в лепёшку раскатал. – Ещё раз прошу меня простить, я не хотел тебя так сильно обидеть, – тянет резину Стельмах, только зачем? Пусть уже скажет обо всё прямо. Пусть добьёт меня окончательно. Больнее уже не будет. – Что ты там хотел? О чём нам нужно поговорить? – О том, что делать дальше. Матвей. Соня. Они чужие друг другу. Если сейчас Соне обо всём рассказать, то это будет неправильно с нашей стороны, стороны взрослых. – Да неужели? Разве тебя заботит моя дочь? – Ася, перестань ёрничать, – смотрит на меня, нахмурив лоб, – Соня не чужая мне. Я до сих пор считаю её своей дочкой. И всегда буду считать, чтобы не случилось. – Угу, конечно, Лев. Конечно. – Перестань, прошу тебя. Я к тебе со всей серьёзностью. Давай без вот этих твоих реплик? – Я постараюсь. – Я думаю, будет правильно не торопить события и подумать, как правильно познакомить родного отца с дочерью, чтоб всем было хорошо. Но есть кое-что ещё. Я забыл тебе об этом сказать, хотя должен был вчера начать с этого наш разговор. Я напрягаюсь, не понимая, к чему ведёт Стельмах. Что-то этот весь его разговор – как вилами по воде, абстрактно обо всём сразу и ни о чём по факту. – Мне назначили первый курс реабилитации. Я уезжаю завтра. Билет на поезд уже куплен. У тебя будет двадцать четыре дня обо всём подумать, Ася. – Это я должна подумать? – моё терпение висит на тонком волоске. Кажется, ещё одна неудачно брошенная Стельмахом фраза и я сама потребую развода! – Не горячись. Ты же мать Софии и знаешь лучше всех, как правильно поступить. Но как раньше продолжаться не может, вчера я тебе объяснил – почему. Меня трясёт от накативших эмоций. Но живя под одной крышей со Стельмахом восемь лет, я научилась себя сдерживать, держать всё под контролем. – Хорошо, Лев. У тебя тоже будет двадцать четыре дня обо всём подумать. Возможно, реабилитация пойдёт на пользу не только твоему телу, но и сердцу. Хотя нет. Сердца у тебя нет, Стельмах. В этом я вчера сама убедилась. Сжав челюсти до такой степени, что на скулах играют желваки, Лев всё-таки решает промолчать и уйти. И когда за мужем закрывается дверь, я бью ладонью наотмашь по матрасу. Только не отпускает. Боль необъятных размеров окутывает с головой. К чёрту всё… Пусть уходит. Насильно любимой не бывать, да и надо ли? Вопрос риторический. Этой ночью, как и предыдущей, я засыпаю с огромным трудом и уже всерьёз подумываю сходить в аптеку, чтобы купить какие-то успокоительные таблетки. Сомневаюсь, что сильно помогут, но попробовать стоит. Проснувшись утром уже будто по привычке с больной головой, спешу принять гигиенические процедуры, сменить пижаму на лосины с футболкой и выйти из спальни. Вчера Лев говорил, что уезжает на реабилитацию, но я была так зла на него, что даже не спросила: в котором часу у него поезд. В гостевой спальне Стельмаха нет. Смотрю на идеально заправленную кровать без единой складочки на покрывале и едва сдерживаю рвущиеся наружу слёзы. Неужели уехал не попрощавшись? Да, мы вчера не нашли общего языка, не смогли достучаться друг до друга, но всё-таки. Разве можно одним махом перечеркнуть все те годы, что прожили вместе? Услышав детский смех, доносящийся с первого этажа, оглядываюсь. Мгновение проходит, и ноги сами ведут меня к лестнице. Сердце бухает в груди. Крошечная надежда теплится внутри и не зря. Оказавшись в кухне, я застаю Стельмаха вместе с дочерью, они готовят чай и горячие бутерброды. – Мамочка проснулась! – заметив меня первой, дочь приветливо машет рукой. – Доброе утро, моя бусинка. Садись сюда. Мы с папой завтрак приготовили, сейчас будем пить чай. – Доброе утро, – ни черта не понимая, что происходит, но ощущая что-то наподобие радости, иду к столу. Сажусь на стул и всё время поглядываю на Стельмаха. Выглядит Лев бодрячком. Так сразу и не скажешь, что несколько недель назад этот человек побывал в ДТП. Здоровый, как бык, на первый взгляд. – Это тебе. Это папе. А это мне, – Соня расставляет на столе тарелки с бутербродами, а я сижу на прежнем месте, как зачарованная. Чудеса какие-то, ей-богу. Может, и Лев никуда не уезжает, да и вообще, мне всё приснилось? Глупо надеяться на реалистичный сон, но на самом деле мне очень хочется повернуть время вспять и всё изменить. В любом конфликте виноваты обе стороны: кто-то в большей степени, а кто-то в меньшей. Но точно виноваты! Я обвинила Стельмаха в том, что он меня не любил. Предъявила претензии, что он ни разу не признался в своих чувствах, а сама? Разве я любила мужа? Разве хоть раз заикнулась о любви к нему? Вздох огорчения рвётся наружу. Всё так, Ася. Вы друг другу ничего не сказали, а почему? Может, той любви никогда и не было? Ведь когда люди любят друг друга, то таить чувства у них не получается. – Доброе утро, выспалась? – спрашивает Лев, садясь на свободный стул, что напротив меня. – Нет, – качаю головой. – А ты?