Словно электрический разряд пробегает по её телу, её киска на мгновение содрогается вокруг моего члена. Это спусковой крючок к самому сильному оргазму в моей жизни. Я толкаюсь в последний раз, наклоняясь над ней, пока мы взрываемся вместе, её влагалище сжимает и отпускает меня быстрыми сокращениями, звёзды вспыхивают у меня под веками, а мой член продолжает бесконечно взрываться. Я знаю, что её рот открыт, что она захвачена своим собственным морем экстаза, но она не может издать ни звука, физически не в состоянии выдавить его из своего тела, настолько оно измучено ощущениями. *** Я лежу, рука Жизель покоится у меня на груди, её бедро на моей ноге. Это лучше любого одеяла. Мы наблюдаем за звёздами над головой, шторм переместился на юг. Что-то проносится по небу. Я играю с её волосами, всё ещё влажными от воды. — Держу пари, в городе такого не увидишь. — Пейзаж? - Её голос всё ещё немного хрипловат. Она прочищает горло. – Не могу сказать, что есть. Это прекрасно. - Она слегка толкается бёдрами вперед. - Компания помогает. Я улыбаюсь, зная, что она этого не видит, но я не смог бы подавить улыбку, даже если бы попытался. Впервые за целую вечность я по-настоящему счастлив. Метеорит мог бы упасть с неба прямо сейчас, стереть с лица земли всю цивилизацию, а я бы всё ещё улыбался, уверенный в том, что наконец-то нашёл то, что искал. ГЛАВА 37 ЖИЗЕЛЬ Под одеялом с Бобби, на мягко покачивающейся на воде лодке, я никогда не была так же безмятежна. Обычно моя голова — это водоворот мыслей, и всё это связано с бизнесом, но не больше. Я сжимаю бёдра вместе, счастливо удовлетворенная по-другому. Мы сидим на другом конце заднего сиденья. Наша одежда остаётся у наших ног, только наши тела и единственное одеяло согревает, что меня вполне устраивает. Бобби проводит кончиком пальца по моему обнаженному плечу. — О чём ты думаешь? — Я думала, ты умеешь читать мысли? — Я знаю, чего хотят женщины. Это не делает меня телепатом, - отвечает он. Я отворачиваюсь от неба, чтобы посмотреть на него. — Я женщина. Скажи мне, чего я хочу? Он опускает голову. — О'кей. Я попробую. Ты хочешь того же, чего хотят все. Я ёрзаю под одеялом. — Дай угадаю, быть счастливой? Я могу весь день перечислять тебе клише, если хочешь. Он качает головой. — Всё не так просто. Люди, прежде всего, хотят безопасности, и это выходит за рамки крыши над головой и сытого живота. Они хотят социальной защищённости, надёжности в своих отношениях. — Ты сам говорил мне, что у тебя никогда не было отношений, которые длились бы больше нескольких дней. Он втягивает носом воздух. — Были одни, ещё в старших классах Я сажусь прямее. — Ах, значит, раскрыта твоя школьная влюблённость. Что случилось? Она поступила в колледж? Потеряла свои брекеты? Выражение его лица невозмутимо. — Вообще-то, она была сестрой моего лучшего друга. Черт. — Того, который попал с тобой в автомобильную аварию? — Единственный и неповторимый. Можешь представить, что произошло. После того, как всё закончилось, её родители позаботились о том, чтобы она держалась от меня как можно дальше, отправили её через полстраны к тёте, просто чтобы убедиться. Я слышал, что она замужем, у неё четверо детей и она работает кем-то вроде физиотерапевта. — Мне жаль. Он потирает лоб. — Нет, это моя вина. Тогда я никогда по-настоящему не брал на себя ответственность, думал, что я выше всего этого… Не думаю, что с тех пор изменился, но теперь я понимаю, что сделал и как это повлияло на всех вокруг меня, медленно отравляя их, как рак. — Это было очень давно. Ты не можешь корить себя двадцать четыре часа в сутки. Тебе тоже нужно простить себя. Он вздыхает, долго и глубоко, глядя на звёзды. — Я не уверен, что смогу. Я превратил своего лучшего друга в парализованного, грёбаного овоща и знаешь что? Я никогда его не видел, никогда не извинялся. Может быть, мне стоит это сделать. Может быть, пришло время. — Может быть, - отвечаю я, - но ты должен быть готов. Ты думаешь, что достаточно силён, чтобы справиться с этим, если всё закончится плохо? Теперь он улыбается, разминая бицепс под одеялом. — Достаточно силён? Ты знаешь, с кем ты здесь спишь? Я толкаю его. — Знаешь, раны заживают. Даже те, которые ты изо всех сил пытаешься скрыть. Он качает головой. — Ты всегда можешь стать психологом и отказаться от всей этой затеи с посредничеством. — Я думаю, ты знаешь, что во мне нет ничего мужественного, мистер. Его рука находит грудь под одеялом, слегка сжимая. — О, да. Черт. Я качаю головой. — Ты смешон. Он откидывает голову на спинку сиденья, наблюдая за небом, за звёздами, отражающимися в его лазах, пока они не превращаются в миниатюрные планетарии. — Что ты собираешься делать со своей работой? Собираешься продолжать в том же духе после этого? Ты должна признать, что становится чертовски опасно. Ноулз собирается рассказать своим богатым друзьям об этом и убедиться, что у тебя больше не будет клиентов. Я думала о том, чтобы оставить всё это позади. У меня достаточно рычагов давления на этих людей, даже если я, так сказать, не знаю их имен. Однако, имея контакты Барта, я уверена, что могла бы выяснить правду. — Ты должен понимать, как усердно я работала, чтобы создать своё имя. Это было нелегко. — Я уверен, ты права, но задумывалась ли ты когда-нибудь о том, зачем этим парням нужны такие странные вещи ? — Большинство из них безвредны, - отвечаю я. - Однажды был один клиент, который хотел, чтобы я купила редкий «Феррари» у шейха в Дубае, один из двух когда-либо созданных. — И ты сделала это? Я смотрю на него. — Я всегда справляюсь, но он действительно, действительно не хотел её продавать. — Так что же ты сделала? Я улыбаюсь, вспоминая об этом. — Сказала клиенту, что одно из двух недостаточно хорошо для человека его положения и убедила Феррари сделать для него единственный в своём роде автомобиль… по значительной цене, которую мой клиент был более чем счастлив заплатить.