Биограф вдруг вскакивает с кресла, снимает с себя рубашку, срывает майку и, протягивая ее охраннику, приказывает тоном, не терпящим возражений: – Александр, выкинь ее с глаз долой! Александр берет майку и скрывается с ней из пределов видимости. Туров плюхается обратно в кресло с блаженной улыбкой циркового клоуна избавившегося, наконец, от проклятого бумеранга. – Извини, Майкл, но я не могу принять этой награды. – Почему? – Потому что… я – не я… – А кто? Антонио Бандерас? – Дался тебе этот Бандерас! – Ладно, черт с ним, с Бандерасом. Признавайся, кто ты? – Не знаю. Игорь роняет голову на стол и засыпает. По щеке его медленно скатывается крупная пьяная чистая слеза. 6 Общеизвестно, у профессиональных барменов всего два душевных состояния: они либо сосредоточенно протирают бокалы, либо тупо ухмыляются вздорным выходкам клиентов. У бармена забегаловки под звучным названием «Синбад» душа явно предпочитала пребывать во втором состоянии, однако, в виду того, что единственный клиент, примостившийся за стойкой с двойной порцией виски, не выказал никакого расположения нести вздор, ей пришлось довольствоваться первым. Со случайными клиентами всегда так, – приходится подлаживаться, проявляя тактичность в пределах оплаченной обходительности. Пусть почувствует, что здесь уважают не только его кошелек, но и его душевное спокойствие. Если оценит, станет завсегдатаем, а завсегдатай – это уже не обычный клиент, но привилегированный, что налагает и на клиента определенные обязанности. Например, считаться с настроением обслуживающего персонала на правах старого знакомого. Согласимся, что в стране, где с незапамятных времен принято оправдывать неуместность своих визитов всегда уместной тоской по человеческому общению, не мыслимому без совместного распития крепких напитков, такое положение, какого достигли клиенты бара «Синбад», можно считать прогрессом цивилизации, вселяющим надежду на то, что когда-нибудь и в этой части света научаться уважать не только свои сиюминутные прихоти, но и себя в целом, – как личность ни в чем не уступающую пресловутому татарину. Или на худой конец обзаведутся культурной привычкой заблаговременно предупреждать о своем незваном появлении с неизменным многоградусным сим-симом под мышкой и вечной нуждой в тепле, участии и посильной закуске – на устах. Как знать, не подобного ли рода рассуждениями успокаивал себя бармен, наводя вафельным полотенцем глянец чистоты на посуду и нет-нет поглядывая в сторону словонеохотливого клиента, застывшего в позе изнеможенной задумчивости над стопкой едва пригубленного виски. С виду посетитель походил на обычного отдыхающего, потерпевшего какую-то личную незначительных размеров катастрофу: не то в пух и прах проигравшегося в рулетку, не то застукавшего жену с пляжным мальчиком. Что ж, жизнь, говорят, пресна без острых ощущений, в число которых входят, помимо упомянутых, еще и вооруженные конфликты, погоня за наживой, венерические заразы и даже поиски смысла собственного существования. Кульчицкий залпом опорожнил стакан и хлопнул в ладоши, подзывая на американский манер бармена. Бармен, не привыкший к изящному заокеанскому обращению, вытаращил задумчивые очи, словно интересуясь: чего это он расхлопался, и одновременно прикидывая, что ежели таких хлопотунов соберется у стойки хотя бы с пяток, то ему ничего не останется делать, как пуститься с кастаньетами в пляс. Щас, только самбреру на уши натяну… Кульчицкий, не дождавшись реакции, постучал по стойке монеткой. Совсем другое дело, – решил бармен, с облегчением откликаясь на родные звуки. – Повторить? Или чего другого набулькать? – Это Дэниелс был? – скривился клиент, кивая на свой пустой стакан. – Данила-с, – подтвердил бармен. – Джек? – Он самый. – Сам химичишь или хозяин от химиков возит? – Хозяин конечно. Из Глазго выписывает. А что? Вкус не тот или градусом слабоват? – Повтори. Безо льда, без содовой, но с лимоном. – Может, Катюхи-с плеснуть? – предложил бармен. – Она вроде покрепче будет… Или Аньки? – Ты еще красную шапочку мне предложи, – буркнул нерасположенный к экспериментам клиент. К расспросам, впрочем, тоже. Анька – это, скорее всего, «Queen Anne». А Катюха кто такая? «Catty Sark» что ли?.. Нашел чем голову забивать, упрекнул себя Кульчицкий и вновь в великой задумчивости уставился на устрашающие рожи бутылочных этикеток. Утверждают, будто по закону чересполосицы за каждым неприятным сюрпризом следует приятный. Ну и где же этот приятный? Почему запаздывает, каналья? По какому праву очередь вперед себя пропускает? Или, может он, Кульчицкий, чего-то недопонимает и все это безумие следует считать приятным сюрпризом?.. Господи! во что же верить, если даже законы природы не соблюдаются?! Между тем информация, стоившая стольких нервов, денег и беготни, не желала укладываться в голове Станислава Эдуардовича. Не то чтобы она превышала его интеллектуальные возможности, просто не было душевных сил во все это дерьмо верить. А отмахнуться – не получается. Во-первых, нервов с деньгами жалко. Во-вторых, слишком всё это дерьмо между собой согласуется, идентично по консистенции… Но ведь должен быть какой-то выход. То есть не какой-то, а с минимальными потерями. А если должен, – значит есть… Мысль его билась в страшных конвульсиях родовых схваток. Со стороны казалось, что он вот-вот то ли крикнет «эврика» и шутя решит все десять дифференциальных уравнений Эйнштейна, то ли пошлет весь мир в безразмерное влагалище матери-Кибелы и закажет бармену двойного цианистого. Вот ведь петрушка какая: оказывается, жизнь не так проста, как его учили. Великая, между прочим, подлость с ее стороны. Опять он балансирует на самом краю эмоциональной пропасти, отчаянно цепляясь за чахлые кустики здравомыслия. Хотя начиналось все многообещающе. Раскинула Ванда Митридатовна карты заповедные, покатала яблочко черное по тарелочке белой, заглянула оком тайным в Книгу Судеб и давай клиента расстроенного обнадеживать – мол, суета это всё сует и томление слухов, и полоса твоя черная суета, и неприятности твои мнимые, а ждет тебя, касатик, дожидается исполнение заветных желаний души твоей, причем в самом что ни на есть ближайшем будущем. Посему не томись и духом не падай, но вверь себя Богу совести твоей и следуй велениям его. Итого: три тысячи баксов за визит, не считая муниципального налога и чаевых швейцару… Так что на встречу с неким Томасом Вейдле Станислав Эдуардович отправился почти что окрыленным. Ну то есть крылья уже прорезались, но перышками обрасти еще не успели. Вот Томас этот крылышки-то ему и подрезал. Вернее, начал он, другие закончили. Стесали подчистую. Словно и не было их никогда. Рожденный летать, должен сперва поползать. Вот и ползи, гусеница капустная, и надейся, что при выполнении определенных условий, махаоном сделаешься… А Томас этот таким же эстонцем оказался, как он, Кульчицкий, турком. Что он, эстонского акцента не знает? Слава Богу, выучил наизусть за время долгого общения с Яаном Ивенсоном. Да, почерк Яана. И стиль вроде его же: сухой и деловитый. Да только прагматичной обоснованности не хватает. Никогда бы Яан вот так с бухты-барахты, через незнакомого человека такую серьезную операцию не затеял бы. Шутка ли – все предприятие срочным образом за границу перекинуть. Будто бы в виду грозящих неприятностей в нынешней стране его (предприятия) пребывания. Это ведь не швейные машинки, даже не станки, – люди… Либо, пишет, продать через его представителя в надежные руки. Правда, цену предложили достойную. Не стог – стожище зелени!.. Станислав Эдуардович чуть кофием не поперхнулся. Завлекают, гады! Глаза порошат! Но не на таковского напали, прохиндеи! А вот свяжете меня с Яаном, тогда и продолжим переговоры… А псевдоэстонец этот в ответ: мол, к сожалению, в данный момент господин Ивенсон находится вне зоны нашей досягаемости. А дело не терпит. Time, как говорится, is money, посоветуйтесь с вашим покровителем, сэром Лядовым. Возможности у него неограниченные: пусть проверит нашу кредитоспособность по своим каналам, если вы в ней сомневаетесь… Ах ты ж ёперный балет: Лядова приплел. С какой целью? О Лядове в письме, между прочим, нет ни слова. Ясно – фальшивка. Значит, и стожище зелени может из рисованной бумаги оказаться… Ладно, господин Вейдле, подумаем, поразмыслим, извилинами пораскидаем. Сколько? Сколько потребуется. Вопрос-то серьезный. Тайм-то оно конечно из мани, но ведь чем больше мани, тем больше и тайму требуется, чтоб их заработать. Всего хорошего! Чтоб тебя черти побрали!.. И не одного, а в компании с шамовными панами-шантажистами. По-телефону под блатных косили (двадцать тысяч тонн бабла, фраер), а как до дела дошло – с рукопожатиями полезли, с извинениями: пшепрашам пана за то, что были вынуждены ввести его в заблуждение, но оперативная обстановка… Никакого криминала, только обмен полезной информацией, ни в коей мере не затрагивающей интересов того государства, чьим obywatelem[50], к счастью для нас и к прискорбию для всей Польши, пан изволит состоять… Известно ли пану о том, что через возглавляемое им заведение международная наркомафия организовала транзит, в том числе и в наше общее с паном отечество… Мы также не отказались бы от конфиденциальной информации об объекте, именуемом в просторечии «Остров сокровищ», которую пан, по нашим сведениям, может получить у своего высокопоставленного друга пана Лядова… Мы не советуем пану отказываться от сотрудничества и делать вид, словно он вчера родился… Своим неразумным поведением пан может навредить не только себе, но и своим близким, – например, своему зятю, пану Желински, который в самое ближайшее время может быть уличен в торговле поддельным антиквариатом, импортируемым им большей частью z Rosji[51]. Надеемся, пан розумиет, на что мы намекаем… И вообще, настоятельно советуем пану срочно о́тбыть в Польшу, – это будет лучшим вариантом и для нас и для самого пана и для его близких… Кстати, пан может вполне рассчитывать на нашу pomoc[52] при транспортировке фамильного наследия пана на родину предков… И не постеснялись, курвы, запросить с него за предоставленную информацию «обещанные паном дваджечья тышьенцы доляров юэса». Сошлись на двенадцати тысячах. И не за информацию, а за то, чтобы Яцека пока не трогали… Кульчицкий опрокинул залпом стопку, закурил и, не отрывая задумчивых взоров от опустевшей посудины, постучал монеткой по стойке. Рэпэтэ… Да, все у него есть, только международного шпионажа ему не хватало. Вот он и появился. Ну, Ванда Митридатовна, ну провидица очумелая!.. Три тысячи туда, двенадцать – сюда, итого: пятнадцать тысяч центнеров… нет, тонн трудовых штатовских злотых. Стоп! А что если это маткина работа? Наняла двух лицедеев в Лодзинской киношколе, агентство Аникеева – здесь, и вперед – к исполнению операции «Возвращение блудного сына»… Станислав Эдуардович дернулся, было, за мобильником – немедленно отработать свою версию, но передумал. Нет, никому нельзя доверять, начиная с самого себя. Свой характер и душу следует срочно пересмотреть, привести в соответствие с подлой реальностью. «… у следственного изолятора полицейского управления собралась внушительная толпа пикетчиков. Требование у них одно: «Свободу Игорю Сурову!» Кульчицкий нервно вздрогнул, услышав это имя, и взглянул в сторону говорившего. Оказалось, бармен, так и не дождавшись ничего невразумительного от клиента, прибег к услугам телевизора, справедливо рассудив, что уж это хитроумное порождение скуки и любопытства его надежд не обманет. «… Вот, что сказал нам в эксклюзивном интервью начальник детективной службы лейтенант Сергей Рябько…» На экране появился тот самый парень, что так горько упрекал Станислава Эдуардовича в необъективном отношении к его ведомству в злосчастный день налета на «Амфитриту». Вид у него был на этот раз не очень бравый, в глазах таилась растерянность. «… У нас нет оснований сомневаться в показаниях потерпевшей. Сама себя избить она не могла. И это не просто мое мнение, но данные научной экспертизы. С другой стороны, нельзя не признать, что у подследственного имеется почти безупречное алиби. Вывод, как говорится, напрашивается сам собой: кто-то из них водит следствие в заблуждение. Но не будем торопиться с выводами. Есть основания полагать, что оба – и подследственный и потерпевшая – говорят правду… – Но это же нонсенс, лейтенант! – встрял со своим умным словом репортер. – Не привидение же на нее напало! – Я этого не говорил. Но это мог быть кто-то очень на подследственного внешне похожий. Возможно, двойник. – Который был в перчатках? Ведь, насколько нам известно, никаких не идентифицированных отпечатков пальцев полицией в квартире потерпевшей обнаружено не было… – Вот именно, насколько вам известно, – улыбнулся лейтенант язвительно». Но не так-то легко было унять разохотившегося репортера уголовной хроники. «– А не связано ли это преступление с налетом на «Амфитриту»? Ведь известно, что подследственный и потерпевшая познакомились именно в результате этого инцидента. К вашему сведению, лейтенант, наша редакция считает, что эти непонятные налетчики выполняли чей-то приказ. Не исключено, что их и должны были обезвредить, правда, несколько иначе: в перестрелке кто-то из присутствующих в то время в баре должен был погибнуть. Возможно, Игорь Суров своим мужественным вмешательством спутал чьи-то далеко идущие планы, и теперь ему мстят искусно сфальсифицированными обвинениями. Что вы об этом думаете, лейтенант?» Судя по реакции Рябько, как раз об этом он предпочитал не думать. И другим не советовал головы трудить, в версиях изощряться. В конце концов, этим делом занимаются их коллеги из районной милиции. Обращайтесь по адресу, пожалуйста… Репортер своей кривой ухмылкой сумел выразить без слов все, что он думает об ответе полицейского. Так бы ему и замереть перед камерой, держа свою красноречивую паузу до конца выпуска. Увы, в высших школах телерепортерского мастерства явно недооценивают значимость актерских навыков для будущих телетружеников, что неизбежно сказывается на качестве изобразительного ряда. Уж если тебе нечего показать страждущей аудитории, кроме говорящих голов, то будь добр сделать это так, чтобы хоть твоя собственная голова приятно радовала телепублику профессиональным лицедейством… Выпуск завершился рекламой растворимого кофе «Инспирэйшн». Некто в парике и расшитом золотом камзоле мучит рояль, тщась извлечь из оного мелодию небесной легкости. Мелодия не извлекается. Входит служанка в фижмах с чашечкой душистого кофе на подносе. Некто пригубливает, обомлевает, дергает всю чашку залпом и вдруг разражается «Реквиемом» Вольфганга Амадея Моцарта. Телезрители, рыдая, бегут в ближайший супермаркет сметать с полок указанную марку божественного напитка. А дальше – сериал. «Прибрежный маньяк»… Станислав Эдуардович отвернулся от экрана и, как бы по инерции, оглядел себя в зеркале, что множило за полками ряды бутылок. То, что он узрел, выглядело явно не на миллион долларов. Даже не на пятьсот тысяч. От силы тянуло на нищенскую зарплату американского президента. А ведь первая заповедь плейбоя гласит: плейбой никогда и ни при каких обстоятельствах не должен вызывать жалости, тем более сочувствия; ничего, кроме невольного восхищения и чистой, беспримесно-черной зависти. – Слышь, бармен, – решил пойти у импульса на поводу Кульчицкий, – ты мне сочувствуешь или завидуешь? Бармен от радости едва не выронил бокал вместе с полотенцем. Ну наконец-то можно перестать тереть эту проклятую посуду! Наконец-то этот насупленный любитель даниловщины вздор понес! Теперь главное с ответом угадать, чтобы кайфа не вспугнуть… – Завидую, конечно! Куда там, еще бы, вам, да и не завидовать. Да пока вы тут сидели и молчали, я чуть не почернел, как негр… – А чему? – Сразу так и не скажешь, – честно признался бармен. – Отчего же? – не унимался клиент. – Ну, если откровенно, – рискнул бармен ляпнуть наобум, – то всему! Вот вижу, что у вас какие-то проблемы, что малость не в себе вы, и все равно, даже проблемам вашим завидую. Гляжу и думаю: мне бы его проблемы! – А мне твои? – Да какие там наши проблемы, Господь с вами! Так, разве что молочник дня на три запоздает или телефонная компания каким-нибудь невбубенным счетом огорошит: якобы базарил я с каким-то Монте-Видео чуть ли не с полчаса кряду. В общем, в сумме этих проблем на три сотни еле наберется. Не то, что у вас… – Ну-ну, насколько у меня? – Если не соврать, – прищурился бармен, – то на миллиона этак три… (заметив скептическое движение губ клиента) дцать потянет… – Долларов? – уточнил подозрительно клиент. – Ну не рублей же! Кульчицкий бросил пристальный взгляд за спину бармена. Отражение теперь тянуло почти на шестьсот тысяч. В голове мелькнула сумасшедшая мысль: прокатиться к Сичинаве на дом с чистосердечным признанием… А может, лучше к Юрий-Антонычу на Ратушную площадь? Говорят, они под Штаты косят, сделок не чураются, вдруг свидетелем по делу пустят… А в КГБ-ФСБ тебе слабо? Там народ еще понятливей, душевней. Всё поймут, всё простят. Посадят и еще раз простят… Станислав Эдуардович слез с табурета, извлек из заднего кармана джинсов роскошный крокодиловой кожи бумажник, пошуршал наличностью, отслюнил из одного отделения одну, из другого три зеленые бумажки, положил их на стойку, объяснился (это – за твоего Данилу Одесского, это – на чай) и направился к выходу. Бармен растерянно воззрился на одинокого Гамильтона и трех упитанных Франклинов. Хотел промолчать, но не сдержался: – Эй, сударь, а эти-то за что? – За то, что пожалел, – позавидовал. Расплатись за видео из Монте, да хозяину своему скажи, чтоб Джека Дэниелса из штата Теннеси выписывал, а не из Глазго… Первое что увидел Кульчицкий, выйдя из бара, – это все ту же премерзкую тачку цвета неустаканившегося портвейна, которая в последнее время слишком часто попадалась ему на глаза. Но такая мелочь как слежка уже не могла поколебать его решимости оставить всех с носом. 7