Алихан встал, налил еще рюмку водки, поставил ее перед Марафетом, затем продиктовал в трубку своего телефона названные имена. Спустя две-три минуты, ему что-то коротко сообщили, он поблагодарил и попросил принести в двенадцатый коттедж медные турки, фарфоровые чашки и запас молотого кофе. – Все как вы говорили, Марк. Буанэ упал с лестницы в собственном доме. Клюгер вышел из своего офиса, направляясь домой, но до дому не добрался. Джоберти застрелился по причине сексуального бессилия, – так, во всяком случае, сказано в его предсмертной записке, подлинность которой проверяется… Насколько я понял, все эти смерти, включая исчезновение, спланированные убийства, и вы что-то об этом знаете. Не кроется ли причина их несчастий в том, что вы являлись их клиентом? – В том-то и дело… – Марафет встал, навестил бар, угостился еще одной рюмкой, закурил, закашлялся. – Есть еще один поверенный. Но живет он в Англии… По-английски я читаю, по крайней мере, некролог от передовицы отличу. Я просмотрел «Гардиан», «Сан», «Таймс», «Дэйли Миррор»… – В контору ему звонили? Домой? – Разумеется. В офисе сказали, что он в отъезде. Где именно – сообщить отказались. Дома трубку никто не берет… – Он холостяк? – Закоренелый… – Может, вам стоит назвать его имя? – За этим я сюда и пришел… Алихан едва сдержался, чтобы не съязвить: really? Хотя, возможно, уместнее было бы удержаться от indeed[90]. – Скоггинз. Мортимер Скоггинз… Алихан опять вооружается телефоном и вполголоса о чем-то с кем-то беседует. Потом отключается, встает на стук в дверь, возвращается с кофейными аксессуарами, интересуется у гостя, как он насчет кофе по-восточному, проходит в кухню, приступает к священнодействию. Милькин, наскоро пообщавшись с баром, следует его примеру. – А теперь, месье Милькин, когда с мелодраматической преамбулой покончено, может быть, сообщите, зачем вам понадобились эти театральные эффекты с заплывом с моря и пением псалмов? – Что, неубедительно сыграл? – скалит зубы Марафет. – Убедительно. Игра сама по себе. Личность актера вызвала сомнения. Вы, как-никак, поэт, а среди этой публики редко случаются трусы и паникеры. Я, конечно, имею в виду настоящих поэтов… – В том числе непризнанных? – В том числе… – Вы мне льстите, Жорж. – Лесть располагает собеседника к откровенности, разве вас этому не учили на курсах переподготовки? – Учили. А как же. Чему-нибудь и как-нибудь… – А теперь, надо полагать, слегка за шалости вздумали побранить? – с намеком на тонкую улыбку осведомился Алихан. – Если бы слегка! И если бы в единственном гувернерском числе! – учинил Марафет восклицание с тяжким вздохом. – А то обложили со всех сторон, как лебедь, рак да щука телегу еврейского беженца с пожитками… Мало мне было спецуры с копами, так еще и менты из отдела по борьбе с наркотой подключились: вынь да положь им адреса подпольных лабораторий, производящих какую-то новую дурь… Мало того, еще и пакет акций «Амфитриты» требуют передать им по смехотворной цене. Совсем обнаглели мусора! – Надеюсь, под спецурой вы подразумеваете не только месье Пряхина. Это было бы весьма опрометчиво с вашей стороны… – Не только, – язвительно усмехнулся Милькин. – Не такой уж я дурак, чтобы пытаться вас на таком фуфле развести… – Это комплимент? – Диагноз, – мрачно уточнил Марафет. – Тем более благодарю. Алихан разливает поспевший кофе по чашкам на подносе и возвращается с ним в комнату. Незваный гость хмуро тянется следом. – Итак, – сделав глоток и любезно обождав пока Марафет последует его примеру, возвращается к теме посиделок Алихан, – с копами и ментами все ясно. Меня интересует, чего от вас хотят спецслужбы в лице генерала Копысова и майора Пряхина. – Я могу рассчитывать на вашу помощь? – суетится с соломкой Марафет. – Учтите, они ведь в случае чего ни перед чем не остановятся. Я эту публику знаю… 4 Говорят, в Париже, как в Греции, всё есть. Преувеличивают, наверное, в целях привлечения туристов, число которых заметно сократилось с тех пор как этот город, упорно продолжающий почитать себя всеобщей гордостью и утехой, перестал быть светочем мира, средоточием съестных приманок и тем более единственной сокровищницей женских обнаженностей, оставшись всего-навсего цитаделью парфюмерии и местом тайных встреч мировой закулисы. (Просьба не путать с официальной закулисой, что пасется в Женеве и не делает особого секрета из факта своего существования.) Последняя, как правило, избирает для своих конфиденциальных раутов либо шикарные отели в районе Елисейских полей, либо престижные конторы на бульваре Осман. Правда, не вся и не всегда. Бурно прогрессирующее любопытство потребителей жареных новостей и вселенских скандалов постепенно начинает выживать эту закулису из облюбованного ареала обитания, вынуждая искать приюта в менее респектабельных районах и заведениях, и даже порой, в угоду конспиративным требованиям, прибегать к малодостойному обыкновению «нуво рюс» встречаться для серьезных бесед и крупных сделок в таких легкомысленных местах, как общественные бани, эксклюзивные бордели и знаменитые кабаре. Заведение «Ле Сандун», располагавшееся на одной из узких улочек за мостом Сен-Клу и представлявшее собой не что иное, как русскую баньку по-белому, приспособленную под утонченные вкусы туземцев, в том числе экзотическим бассейном с подогретой водой, покрытой толстой коркой искусственного льда, считалось в некоторых кругах мировой закулисы одним из наименее подходящих мест для ее интриг. Поэтому нет ничего удивительного в том, что «Ле Сандун» пользовался большим спросом. Если вчера здесь понарошку мылись и притворно вопили от удовольствия, окунаясь в проруби, представители палладистов, опус-деистов и Круга Виоле, то сегодня, словно невзначай, собрались делегаты двух могущественных наркомафий – русской и западноевропейской. Шесть тел, завернутых в мохнатые простыни, возлежали, подобно древним, на мягких ложах, напоминавших издали простые мужицкие лавки, и определить, кто есть кто, было почти невозможно, тем более что разговор в целях все той же конспирации велся на английском, становящимся с каждым годом все менее понятным истым парижанам. Впрочем, справедливости ради, следует признать, что и истые лондонцы (не говоря уже о ньюйоркцах) тоже не много бы поняли в том бэйзик инглише, на котором изъяснялись участники исторической встречи, помогая себе в затруднительных случаях жестами, мимикой и непереводимыми иноязычными идиомами. Все это, само собой, замедляло процесс общения, однако никто из делегатов прямо своего нетерпения не проявлял, каждый старался сделать это косвенно, обиняком, так что стороннему глазу отличить нетерпение от сдержанности было мудрено. Мало-помалу, по мере рассеивания пара, долетавшего из перегретой парилки, стали выявляться индивидуальные особенности переговорщиков, а вместе с ними – их неповторимые национальные отличия, чему в немалой степени способствовали потребляемые напитки. Ясно, что коньяк смаковал француз, вино – итальянец, шнапсом угощался немец, а водку с пивом мешали русские. Исходя из этих проницательных наблюдений, можно было бы учинить поголовную идентификацию, засыпав читателя мнимыми подробностями едва видневшихся из-под простыней индивидуальностей, вроде преобладающих галльских носов, теплых католических глаз, баварской рыжей ражести, славянской широкоскулости и даже мусульманской хищноокости, но лучше, конечно, от этого воздержаться, – если жизнь не то чтобы дорога, а хотя бы не в тягость. Отметим лишь то общее, что проглядывало в каждом из шести лиц, а именно: решительность и упрямство хозяев собственной судьбы, привыкших лично ковать железо своего счастья в кузнице случая, и перейдем к теме заседания. Или, если быть предельно точным, к теме возлежания. Тема подтверждала печальную закономерность мира сего: чем банальнее, тем актуальнее (и наоборот). И верно, что может быть банальнее убытков и актуальнее стагнации? Практикой экстренных встреч из-за противоположного развития событий деловые круги нас не балуют. А жаль. Это было бы морально и поучительно: срочный слет делаваров всего мира в связи с резким подъемом продаж, удешевлением производства и жутким облегчением налогового бремени. И ведь именно наркоторговцы могли подать такой пример. Они же вместо этого собирались в разных Гаванах с совершенно противоположными намерениями: как бы свои сверхприбыли сделать запредельными прибылями. Не знаем, возможно, Господь и дальновиден, как утверждают приверженцы катафатического богословия, но возлюбленная тварь его отличается редкостной близорукостью. Дальше носа, как правило, не видит. И тут преимущество получают те, у кого нос длиннее. А среди длинноносых – кто умеет его по ветру держать. Собравшиеся в заведении «Ле Сандун» до недавних пор принадлежали именно к последней разновидности: знали, откуда ветер дует, чуяли носом, как сложатся дела… Но ветер вдруг вообще перестал дуть откуда бы то ни было, а дела – складываться как-либо иначе, кроме как скверно. И размеры носов вкупе с их чувствительностью моментально потеряли свое значение. Теперь надо было думать, шевелить извилинами, а это с непривычки очень даже нелегко (кто не верит, пусть попробует подумать над одним шахматным ходом хотя бы четверть часа). Между тем положение дел становилось все хуже и все беспросветнее. Экстренные меры оказались недейственными: спрос на базовые наркотики продолжал неудержимо падать, несмотря на резкое сокращение их количества, достигнутое с помощью самодоносов в полицию о местах их складирования, транспортировки и даже производства. Но как вскоре выяснилось, это была еще не беда, даже не полбеды, а если быть приблизительно точным – всего-то одна пятая ее часть. Именно это вдруг обнаружившееся соотношение и стало причиной экстренной встречи в Париже. Выяснилось следующее. Опыление тайных плантаций с самолетов неизвестным веществом, которому подверглись в течение последних шести месяцев регионы, традиционно поставляющие наркосырье, оказалось далеко не безобидным. Причем почти полная непригодность нового урожая для дальнейшей переработки обнаружилась непосредственно в тайных лабораториях в процессе производства конечного продукта потребления. Попросту говоря, опиум-сырец не желал превращаться в опий, не говоря уже о дальнейших метаморфозах в морфий и героин. Исследования показали, что в сырье на стадии роста и созревания произошли необратимые изменения на молекулярном и даже клеточном уровне. Свои люди в госструктурах напрочь отрицали причастность последних к этой подлой акции. Более того, настаивали, что для госструктур этот экологический вандализм оказался полной неожиданностью. Службы, специализирующиеся на борьбе с наркоторговлей, срочно задействовали своих агентов в мафиозных кланах, дабы выяснить, кто конкретно за всем этим стоит и сколько этот негодяй требует за прекращение своего безобразия. Поиск летчиков, пилотировавших полгода тому назад роковые самолеты, не дал результатов: все они бесследно исчезли вместе с семьями, родными и близкими, то есть так, как исчезают особо важные свидетели по программе их защиты – с изменением внешности, паспортных данных, места жительства и рода занятий. Преступные кланы в связи с этим посчитали, что свои люди в госструктурах водят их за нос. И соответственно отреагировали. В своем стиле. Однако насильственные смерти ясности картине происходящего не прибавили. Срочно задействованные для стабилизации рынка стратегические запасы наркотовара не улучшили ситуацию. Скорее напротив. Спрос на него продолжал неудержимо падать. Однако альтернативные снадобья чисто химического происхождения также в цене не поднялись. Все ожидали появление крупных партий наркотиков от неизвестных поставщиков по предельно завышенным монопольным ценам. Но вместо них мелкая пушерская сошка стала вдруг предлагать за смехотворные деньги что-то новое, невиданное, получившее название «good kind drug» (сокращенно – «джикейди») и очень быстро приобретшее популярность не только среди постоянной клиентуры, но далеко за ее пределами. Разумеется, уличная торговая мелочь была моментально призвана к ответу на один нешуточный вопрос: кто? Кто их этим снабжает? Оказалось, фармацевтический гигант «Liadoff Medicine Corporation». И не только их. Любой желающий может приобрести джикейди в неограниченных количествах в аптеках и оптовых базах этой корпорации. Девятьсот пятьдесят фунтов стерлингов за фунт. Официальным борцам с незаконным оборотом наркотиков пришлось отпустить арестованных пушеров с извинениями… Словом, привычный мир ценностей и приоритетов рушился на глазах, и оттого что виновник катастрофы был теперь известен, легче на душе не становилось, только в кармане и на банковских счетах. Самым обидным, особенно для представителей колумбийских кланов, был факт абсолютной юридической невозможности подать на «Liadoff Medicine» в суд за нарушение законов честной конкуренции… Разумеется, ни мафиозные, ни государственные структуры не сидели сложа руки. Меры предлагались самые разнообразные. От физического уничтожения всей корпорации в целом, до международного запрещения новоявленного лекарственного препарата, как вредного, несовместимого с душевным здоровьем человека. В недрах некоторых спецслужб родилась гениальная догадка о психотропном оружии русского происхождения. Поскольку согласованность действий – редкая гостья, как в государственных межведомственных отношениях, так и в мафиозных межклановых, оказать организованного противодействия нарушителям спокойствия не получилось. Борьба приняла характер разрозненных операций локального масштаба. Правда, в некоторых странах запретить новый препарат все же удалось (яркий пример эффективности совместных усилий (деньги мафии, нажим – госструктур), к сожалению, не получивший дальнейшего продолжения). Однако это не решило проблемы, поскольку запрет был временный, без конфискации вредного препарата с целью дальнейшего его уничтожения, а только на период научной экспертизы его предполагаемой вредности. В этих условиях русская и западноевропейская наркомафии сумели принять историческое решение о координации своих усилий по решению глобальной проблемы. Очевидно, информация об этом решении стала известна в стане противника, иначе трудно объяснить тот факт, что именно накануне исторической встречи всеми ее участниками были получены стандартные идентичные предложения о сотрудничестве. В ответ на отказ от производства и продажи обычных наркотиков указанная корпорация обязалась поделиться технологией изготовления джикейди из пришедшего в наркотическую негодность сырья, а также оказать существенную техническую помощь в налаживании его массового легального производства… Вот на эту именно тему и возлежало шестеро джентльменов в предбаннике экзотического заведения «Ле Сандун». Их мнения разделились. Причем отнюдь не по географическому или национальному признаку. Часть джентльменов полагала, что предложение Лядова является ловушкой. Цель – окончательно разорить и вывести из игры своих прямых конкурентов. Другая часть склонна была верить в искренность миллиардера. Правда, доводы этой части носили отвлеченный характер, именуемый в логике argumentum ad hominem. – Рад отметить, – сказал один из присутствующих, подводя промежуточный итог предварительному обмену мнениями, – что наша встреча проходит в деловой конструктивной обстановке. Противоречия неизбежны, но они разрешимы, в случае если мы проявим волю к достижению консенсуса. А для этого есть все предпосылки. Первая из них – это общее наше согласие считать полученное всеми нами предложение лишь предварительным и запросить по обсуждаемому вопросу более подробную информацию… – Особенно в вопросе возмещения понесенных нами по их же милости убытков. Я настаиваю на этом! – то ли перебил, то ли дополнил второй из присутствующих первого. – I am too… I am too[91], – поддержали некоторые из возлежащих. – У меня предложение, – поднял руку третий, обладавший (на паях с Богом или дьяволом) сосредоточенно-задумчивым выражением лица страстного поклонника бриджа. В частности той его разновидности, которая именуется «разорительной». – Давайте не будем темнить, приоткроем Дамми[92]… – Что вы конкретно имеете в виду? – последовал резонный вопрос, подхваченный эхом двух или трех уст. – Я имею в виду, что не считаю никого из присутствующих глупцом. А коли так, то каждый из нас, как только стало известно, кто является нашим злостным конкурентом, наверняка обзавелся в его окружении своим осведомителем. Я предлагаю сопоставить информацию, полученную каждым из нас от своего человека. Заодно можно выяснить, не водят ли они нас за нос… – Я не согласен, – резко возразил четвертый (если не пятый) из участников, чьи черты находились не в фокусе из-за обильного пота, выступившего изо всех пор его лукуллова тела. Тишина, последовавшая вслед за этим заявлением, разительно отличалась от того суетливого молчания собеседников, что учиняют паузу с целью сосредоточенного созидания подобающей случаю реплики. Не казалась она и зловещей. Она была просто предварительной. Виновник этой разновидности тишины прислушался, пригляделся, все понял и решил приподнять завесу над своими мотивами: – В том смысле, – как бы продолжил он свое запоздавшее по техническим причинам объяснение, – что сомневаюсь, чтобы информация наших людей могла пролить свет на истинные замыслы этого человека. – А тут и проливать нечего! Все и так очевидно – получение сверхприбыли… Как можно судить по смыслу реплики, принадлежала она представителю той части присутствующих джентльменов, которая придерживалась негативной точки зрения в отношении полученных от корпорации предложений. – Продавая килограмм за три тысячи евро? – Это временная мера. Необходимый предварительный демпинг. Любой из нас действовал бы на его месте точно также. – Сомневаюсь. Во-первых, в том, что кто-то из нас, окажись он на его месте, вообще стал бы с этим связываться. Во-вторых, делать то, что он делает, именно таким громоздким, дорогостоящим и рискованным в плане окупаемости затраченных средств способом. А затратил он, судя по масштабам его действий, суммы просто астрономические… – Добрый Дедушка Мороз Нам наркотики принес. Налетайте, наркоманы, Я вас кайфом угощу… Любитель поэзии на этом осекся, – то ли забыл как там дальше, то ли вспомнил, что половина слушателей не поняла ни слова. А это уже, как выражаются местные туземцы, mauvais ton[93]. Пришлось бы извиняться, напрягать скудный словарь английских слов для приблизительного подстрочного перевода. Понятней цитата от этого вряд ли бы стала… – Я отказываюсь верить в то, что этот сверхбогатей действует исходя из альтруистических побуждений. Я почти уверен, что за ним стоят какие-то могущественные структуры с далеко идущими планами. Возможно такими мерзкими, каких нам и не вообразить… – Вы намекаете на госструктуры определенной спецификации? Но даже если и так, это не должно нас шокировать. Разве кто-либо из присутствующих когда-нибудь сомневался в том, то эти жестокосердные ублюдки не остановятся ни перед чем? Они готовы лишить человечество любой приватной радости, если только сочтут, что это поможет им сохранить под своими геморройными задницами их руководящие кресла. – Полегче с геморроем, месье. Pourquoi[94] этот бич интеллектуальных занятий не обходит стороной и достойных людей… – Не пристало нам, честным торговцам небесными дарами, осквернять себя дерьмом политики. Не отмоемся, господа, – сокрушенно вздохнул самый молодой (по меньшей мере, самый стройный) из возлежащих. – Нам много чего не пристало, – высокомерно заметил другой участник. – Например, торчать в этом богомерзком заведении вместо конференц-зала приличного отеля, как то и полагается цивилизованным людям. – Приезжайте ко мне на дачу, Олаф, и вы узнаете, что такое настоящая русская баня. Посмотрим, что вы тогда запоете… – В любом случае петь я не буду, поскольку не умею. – Да ну? А кто вчера горланил в немецкой пивной на авеню Донж?