– Не стоит. Он кому-нибудь звонил? – Дважды в два разных места. Причем оба раза менял сим-карту на новую. – Куда и кому? – В бар «Шкипер», спросил какого-то Сашу. Того на месте не оказалось. Второй звонок был в роддом. Он представился, ему сообщили, что и мать, и новорожденный чувствуют себя отлично и оба спят… – Хорошо, Генри, спасибо. До связи. Алихан обернулся к Анне Сергеевне: – Вы часом не в курсе, что за дела у вашего бывшего жениха с вашей нынешней супругой? – Маша мне не супруга, а друг! Это – во-первых. А во-вторых, как вам не надоест таращиться на эти пьяные рожи! Вырубите их к чертям собачьим!.. Нет-нет, подождите минуточку… Алихан взглянул на мониторы общего плана, на которых под разными ракурсами разорялся один и тот же джентльмен, – мистер Стэнли Джадсон Эббот. Заморский гость был крепко навеселе: хихикал, хныкал, восторгался своей удачливостью, жаловался на судьбу, благодарил Провидение за оказию и одновременно пенял Господу Богу собственным своим Ему подобием. Время от времени он как бы приходил в себя и принимался звать по имени счастье всей своей жизни, – несравненную Асоль, предлагая ей руку, сердце и все свое имущество, включая банковские аккредитивы и пакеты акций «Дженерал Моторс», «Стандард ойл» и «Бритиш петролеум». Протрезвевший от известия о факельном шествии фашистов мэр бегал по столовой с телефоном, желая немедленно подключить к разрешению проблемы светлые мозги своего личного биографа, но последний словно сквозь паркет провалился, хотя на самом деле, если верить показаниям монитора № 7, мирно дрых, оголенный по пояс, склонив голову на колени мисс Атвуд, все еще пребывавшей в состоянии мучительного раздумья, в каковое ее вверг категорический отказ Майкла Турова вмешивать в их намечающиеся интимные отношения контрацептивную уважительность в виде презренных презервативов. 6 На тихой вулице старинного украинского города Симферополя, в полуподвальном этаже неприметного жилого здания притулилась небольшая вареничная. Низкий прохладный зал поделен на уютно-приватные полукабинки. И каких только вареников здесь не подают! И с творогом, и с картофелем, и с капустой, и с грибами, и с мясом, и со сливой, и с малиной… Мало того, самые смелые и любознательные могут отведать здесь даже немецких, татарских, казахских и адыгейских вареников, – стоит лишь заказать и обождать. Сладкие и соленые, перченые и крученые, пресные диетические и пряные экзотические – на любой вкус, только бы желудок не взбунтовался и кошелек нагрузки выдержал… А вот у этих двоих неброско одетых мужчин вкусы оказались самые прозаические. Один, который пообъемнее, с тугим начальственным загривком, заказал двойную порцию с творогом и со сметаной. Второй, – обладатель более утонченных пропорций, с шеей едва тронутой жирком солидности, – выбрал картофельно-грибные с луком и маслом. Зато по части горячительных напитков их вкусы совпали до грамма: ну разумеется, по триста рiдной горилки! Стандартные заказы долго ждать не приходится, – не успели мужики по сигаретке выкурить, а стол их уже дымился ароматами украинской кухни. Выпили хлопцы по сто граммов, порубали вареников для осадки, снова выпили, опять порубали, закурили, и давай разговоры размовлять, щедро пересыпая державну мову погаными москализмами. – Ты уверен, що це вони? – допытывается любитель творога, на что почитатель грибов утвердительно кивает. – Що тайна варта? Опять кивок, исполненный мужественного сожаления, – в смысле, ай эм дуже сорри, що це так. – Котрие ж з них? ФСБ, чи ПГУ, а може ГРУ? – А якия ж нам разница, пан генерал? – недоумевает второй. – Як якия! Як якия! – горячится генерал. – Если это гэбэшники, то усё свалют на Чичню. А ежли чекистска шукайка, то и на нас могут для ривного рахунку присобачить. Бачишь, Щербаков? – Вистимо, пан генерал, – кивает субтильный. – Тик хиба вони сами у своих викрадають… – Правильно мыслишь, Щербаков, – хвалит генерал. – Вони и тебе могут того, та и мене тоже… – Дак як же шь вони могут узнаты? – удивляется Щербаков. – А через твиво мудилу Абдулу… – Не-е, пан генерал, Абдула хлопец справный, могила! Сдохнит, а не выдаст! – Вот кабы он в могиле був, я б за нас был бы трошки спокоен, пидпилковник, – сказал генерал и значительно посмотрел на подполковника. У последнего от такого взгляда аж глаза округлились. – Та що ж вы стильки мовчали, пан генерал! Да кабы знав, давно б його туда спровадил! – А то сам не мог догадаться? – возразил генерал. – Не, самому до такого нельзя догадываться, – Бог накажет! Мы ж з ним не один пуд сiли вместе зъили, не одну бочку горилки совместно ухайдокали, а скильки баб на пару перетрахано!.. – Я что-то не понял, – забеспокоился генерал – ты что же, отказываешься Абдулу ликвидировать? – Да щоб я приказу не сполнил? Та вы що, товарищ генерал! – возмутился подполковник. – Тады спрацюй это так, щоб с його скоропостижной и трагической москали разбирались. Нехай себе бошку ломают. Добавь им лайна до кучи… – Дозвольте сполнять? – заторопился субтильный. – А на посошок? – проявил заботу о личном составе пан генерал. Разлили по стопкам последние сто граммов. – Будьмо! – Будьмо! – Тик я пишов? – подхватился Щербаков. – А каву? – Та ну ёё, у меня от него тильки изжога. – Тады с Богом, Михась… И смотри, чтоб комар носу не подточил! – Слухаю, пан генерал! Усё сделаем без шуму и пыли! Подполковник извлек из заднего кармана брюк замшевый бумажник, отсчитал полсотни гривен и направился к выходу деловой походкой энергичного бизнесмена. Генерал, подозвав официантку, потребовал кофе по-варшавски и рюмку молдавского коньяку. Однако заказ его потонул в сильном грохоте с улицы, вслед за которым раздались испуганные вопли и паническая разноголосица противоугонной сигнализации припаркованных автомобилей. Генерал с неожиданным для его комплекции проворством выскочил из кабинки в проход, из прохода в вестибюль, взбежал по лестнице, но выходить на улицу не стал. Вместо этого сгорбился, насколько живот позволил, и осторожно глянул на улицу сквозь треснувшее стекло входной двери. Улицу затопляло удушливым черным дымом, и валил этот дым из догорающих останков автомобиля, в котором только такой профессионал как генерал мог признать трехдверный джип-ниссан подполковника Щербакова. – Без шуму и пыли, – пробормотал генерал, бросаясь обратно в вареничную. Там он привычным движением предъявил всполошенному персоналу свои корочки и обнародовал приказ: во-первых, немедленно провести его черных ходом во двор; во-вторых, никому о нем, даже варте не заикаться, иначе… Но персонал не пожелал выслушивать всякие ужасы о том, что с ним станется, ежели он сдуру посмеет ослушаться такого гарного пана начальника, тем более, что он и не собирался ослушиваться, он всего лишь слушать не стал. Перед черным ходом, то есть выходом, генерал вдруг оказался вооруженным небольшим, но ужасно черным пистолетом, угрожая которым, заставил администратора, провожавшего его, выйти во двор и осмотреться. Облитый потом администратор вышел на негнущихся ногах, осмотрелся, чуть не упал в обморок, но все же сумел дотащиться обратно к черному входу и убедить бандюгу с корочками и стволом, что все тихо. – Ну смотри у меня! – поблагодарил его генерал и, низко пригибаясь, выскочил во двор. Не успел он сделать и трех поспешных шагов, как откуда-то из зеленой тьмы палисадников грянула автоматная очередь. Генерал сделал еще полтора шага и повалился ничком на асфальт, истекая кровью и посылая мертвеющими губами подлым москалям страшные проклятия, которых, увы, никто, кроме, может быть, Бога, не услышал, и для потомства не запечатлел. 7 Тем временем у москалей в их пресловутом Кремле царило великое оживление в рядах чиновной рати – как местной, то есть кремлевской, так и пришлой, в смысле, правительственной. Президент, после затяжной, но непродолжительной болезни, прибыл, наконец, на свое законное рабочее место, водворился в своем кабинете и приступил в полном объеме к своим тяжким обязанностям: руководить, указывать, внушать, снимать стружку, уламывать, вникать в суть, разбираться с советчиками и их советами, наказывать отступников, приструнять врагов, привечать потенциальных друзей, – словом, энергично изнашивать личную задницу во славу отечества, бдеть у заветного кормила на радость россиянам и зависть врагам. Кремлевские дьяки летали по коридорам власти на цирлах с сияющими физиономиями именинников. Баста! Кончилось время барвихинских лизоблюдов! Есть теперь и кремлевской свите кого играть, надоело репетировать! Пусть непосвященные, лишенные государственной жилки умники твердят сколько угодно о том, что вся эта политика с ее неизменными паблисити и политесом есть всего лишь задрипанное шоу, мыльная оперетка с ограниченным набором примитивных сюжетных ходов. Уж кто-кто, но кремлевская челядь прекрасно знает: и власть, и блага, и подлости, и инфаркты, и редкие проявления порядочности здесь самые что ни на есть настоящие, а страсти порой достигают шекспировских высот. Нет, недаром вечно кипит этот котел с восхитительным варевом, и не зря вечно толчется вкруг него, теснясь и напирая, толпа прихлебателей… Вот и сегодня кого только не встретишь в этой передней всероссийского пронырства: вельможи, сановники, воины, законотворцы и прочие избранники и переизбранники сливок общества, – все проникли, просочились, прорвались, смешались в сплошную массу волнуемых патриотическими побуждениями государственников. Умны господа политики по разному, но безумны все одинаково: если и не попадут на прием к Самому, то хотя бы за развитием обстановки понаблюдают, хрен к носу прикинут, полезной информацией разживутся. В кого ни упрись взглядом, все как на подбор лихие, бывалые, высокопоставленные человеки, недаром в люди выбились, в людской оказались. Но особым вниманием пользуется моложавый секретарь-распорядитель со всепонимающим выражением лица: все поймет, все простит, обо всем позаботится. Наглядное воплощение принципов поступательного гуманизма. Некоторые из вышедших из употребления сановников прочат ему блестящее будущее, если, конечно, раньше на какой-нибудь ерунде не погорит. Ерунда же у российских политиков одна – сауна с блядями. И отказаться невмочь, и светиться голой задницей на весь мировой истеблишмент не хотца… Ну да черт не выдаст, свинья не съест, Бог простит, хозяин не заметит. Тем более, что преданность с порядочностью в нем не удерживаются, так и прут, так и лезут наружу. Слепой и тот увидит. А не увидит, добрые люди подскажут, внимание обратят, неписаные правила растолкуют, канцелярскими тайнами поделятся. Не за спасибо конечно и даже не за бутылку самолучшего французского коньяку. Такая роскошь, как кредит доверия, здесь не практикуется; все расчеты ведутся исключительно наличными, как на базаре, правда, без присущей этому почтенному заведению корректности. В разных концах приемной залы расположились три серых кардинала – бывший, настоящий и будущий, – отмеченные одной на всех печатью угрюмой загадочности. Стоят себе в государственном безмолвии, спесиво поводя очами, словно они сами по себе, а преданные хороводы вокруг их особ – это так, броуновское движение чиновных масс. Но вот появляется первый из вызванных на ковер силовиков. Костюм с иголочки, спина прямая, животик в пределах международных стандартов, глаз прозрачный, компетентный, зовущий на подвиги. Двери в святая святых за ним закрываются, хронометр включается, госпожа История приникает ухом к замочной скважине, жадно ловя обрывки судьбоносных фраз и суетных междометий. Один голос дрожит от пиетета, другой – от бодрости. Страна по своему обыкновению пребывает в кризисе, поэтому все вопросы одинаково важны, все ответы – малоудовлетворительны. Речь то и дело заходит о «прокоммунистических силах» и «антиконституционных элементах», мутящих воду в чистом омуте реформ. Причем в этом им потатствует как ослепший от прагматизма Запад, так и охреневшая от беспредела Чечня. Но вот всплывает и неслыханное здесь доселе слово «Южноморск». Голос коверного крепнет, поражая доверительностью обертонов и убедительностью эмфаз. Весь народ практически пьет, фактически колется, нюхает, курит и так или иначе употребляет всякую трагическую гадость, что, естественно, самым губительным образом сказывается на его самочувствии и природном оптимизме. Как выяснилось буквально накануне, с Востока к нам идет не только свет, но и дурман наркотической беспросветности. И перевалочным пунктом сей дурман избрал реченный южный град, власть в котором захватили ставленники татей, развратившие горожан обильными подачками – с одной стороны, и отравленными колодцами – с другой. Весь город поголовно жутко страдает неадекватными реакциями и нереальными представлениями. Доктора в тревоге, казачество в волнении. Запад проявляет повышенный интерес: причем спецслужбы – профессиональный, а репортеры – скандальный. В широких кругах международной общественности усиленно муссируются слухи о новом психотропном оружии русских. Немногочисленные друзья предполагают непреднамеренную утечку компонентов, многочисленные недоброжелатели изгаляются кто во что горазд: начиная с преступного массового эксперимента над собственными гражданами, до направленной пандемии с переброской заразы за пределы России… На этом докладчика останавливает терпкое, как хрен, словцо, срывающееся с уст обеспокоенного президента. Силовик медлит, лихорадочно размышляя, как ему реагировать: то ли продолжить недосказанную начальством фразу, то ли выразить свою поддержку и понимание сочувственной паузой. Однако президент не позволяет прийти к однозначному решению – требует немедленно привести разительный пример нереальных представлений, донимающих бедных, оболваненных южноморцев. Высокому чину только того и надо: тотчас поражает воображение начальства справкой об академии плейбоизма, то есть высшем учебном заведении, в стенах которого уже приступили к подготовке дипломированных бездельников, развратников и проходимцев. Президент впечатлен настолько, что вновь не удерживается от нескольких крепких междометий, интонационная насыщенность которых позволяет различить целую гамму противоречивых эмоций. Чуткое ухо силовика без труда улавливает нотку недоверия, что дает повод представить президенту неопровержимые доказательства своей правоты: копии учредительных документов академии, перечень изучаемых предметов (в котором особенно режет глаз «искусство соблазнения»), программу, устав и прочие аксессуары этого непотребства. Убедившись воочию, начальство поднимает на подчиненного взор, затянутый дымкой простого человеческого недоумения вперемешку с прихотливым туманом государственного негодования. Взор настолько красноречив, что не требует вербальной расшифровки; все, что ему нужно, – это принятие немедленных трудных, но оправданных создавшейся ситуацией мер. И меры, причем именно такие – трудные, но оправданные, – уже готовы к применению, достаточно только подписать вот этот вот исторический документ и самое позднее через семьдесят два часа все злопыхатели будут посрамлены, пакостники наказаны, злыми чарами одурманенный народ приведен в чувство. Документ небесным голубем опускается, минуя широкое президентское плечо, на главный стол державы. Президент вооружается авторучкой, вдумчиво склоняется, глядит исподлобья с хитрым прищуром: через трое суток, говоришь? все злопыхатели, говоришь? пакостники, говоришь? народ в норму придет, говоришь? Ох, смотри, головой отвечаешь! Чин в почтительном согласии склоняет голову: всегда готов избавиться от этой обузы! То есть рискнуть руководящим креслом. В смысле – должностью. Словом, уйти в опалу по собственному желанию. Если что… А ежели ничего, то это мой долг, святая обязанность, священное бескорыстное право разбиться в лепешку не ради славы и наград, а ради чего-нибудь посущественней… Из святилища силовик выходит с непроницаемо-победоносным видом, пресекая на ходу вальяжным мановением руки поздравительные порывы поклонников своей блестящей карьеры. Его стремительная поступь замедляется при встрече с дожидающимся аудиенции конкурентом, к которому хозяин, согласно непроверенным слухам, выказывает в последнее время особое расположение. Несколько вежливо-нейтральных фраз, полных ледяной экспрессии. Полтора прозрачных намека относительно характера только что подписанного документа. Если конкурент и огорчен, виду не показывает, держит удар. Мало того, бравируя самообладанием, обнажает в вежливой улыбке крепкие зубы карьериста. А ведь мог бы отделаться элементарным пожатием плеч! Далеко пойдет, – восхищенно вздыхают вслед второму, направляющемуся в главный кабинет страны, кремлевские трудоголики, чьими неустанными заботами творится история нашей родины. Клио легка на помине – вновь припадает изнывающим от любопытства слухом к несуществующим щелям и отсутствующим замочным скважинам, и слышит схожие вариации на прежнюю тему. И хотя акценты совершенно противоположные, картина вырисовывается почти идентичная. Вся разница в деталях. Есть обнадеживающие моменты в мало радостном положении дел. Но даже эти обнадеживающие моменты внешние и внутренние враги отечества и лично президента стараются изо всех сил умалить, подвергнуть остракизму и, если получится, полностью вывести в расход. Ибо для них, чем хуже, тем лучше, и, соответственно, наоборот. Взять хоть, к примеру, Южноморск, – этот уникальнейший город, можно сказать, единственное чудо наших неуклонных реформ; город, где люди живут не просто свободно, согласно действующей Конституции, но и зажиточно, благодаря своему неустанному труду и дельной компетентности местного руководства, что, конечно, никак не устраивает определенные круги. И тут, и там. Зложелатели все те же: тут – антиконституционные силы, там – антироссийские. Кроме того явственно ощущается обеспокоенность прямых конкурентов: Ниццы, Акапулько, Палм-Бича и Багамских островов (не говоря уже о Сочи, Крыме, Варне и Констанце). Ассигнованы изрядные суммы на дискредитацию славного города. Средства массовой информации старательно поют с чужого голоса, отрабатывая щедрые гонорары. Налицо злонамеренная травля, зависть, шантаж, политические игры и саботажные настроения. Вот каким был Южноморск до президента, вот каким он стал при нем, вот во что он превратится, если не дать супостатам укороту… Президент глядит, любуется, содрогается. Не бывать же этому! То есть тому, что может быть… Взор самого главного столоначальника страны не сулит ничего приятного ни определенным силам, ни известным кругам, ни тем более прочим, нуждающимся в хорошем нагоняе зложелателям, завистникам и расщепенцам… А вот, кстати, фотография единственного в мире учебного заведения, в котором готовят настоящих художников жизни на широкую ногу. На пресловутом Западе, где, как думают, этот тип зародился, до сих пор их ряды пополняются доморощенным кустарным способом, и только у нас в России додумались поставить это архинужное дело на солидную научную основу, причем, что кажется истинным чудом, не затратив ни единой казенной копейки. Западная профессура рвется к нам преподавать, заваливая руководство заявлениями, а ректорат – взятками. Но и враги не дремлют. Буквально на днях попытались пришить проректору этой уникальной академии сфальсифицированное дело о незаконной торговле предметами антиквариата. И это – человеку, даровавшему храму Божьему свою бесценную коллекцию исторических икон… Мало того, теперь шьют напрочь сфабрикованное дело о наркоторговле уважаемым людям и пытаются дестабилизировать обстановку в городе провоцированием непонятных перестрелок между спецслужбами, правоохранительными органами и какими-то неясными, явно импортированными из-за рубежа бандитами. С той же вредительской целью организовали фашистский демарш с факелами, свастикой, хоровым пением и прочими атрибутами гитлерюгенда. Хорошо еще, что силами местных энтузиастов и профессиональных психологов удалось по ходу действия превратить эту возмутительную акцию в театрализованное начинание с элементами скоморошества, перфоманса и хепенинга, иначе все могло закончиться большой трагедией, в которой опять обвинили бы федеральный центр. И так далее… Меры? Меры продуманы, согласованы, детально расписаны, полностью готовы к подписанию. И вновь белокрылый голубь совершает короткий перелет из кожаной папки на полированную поверхность верховного письменного стола державы. И снова взгляд исподлобья. И опять слетают с начальственных уст вопросы государственного значения. Сколько сил, сколько средств, каков срок исполнения? Кто ответит головой за срыв благого начинания?.. И вновь в ответ почтительно склоненная голова, самоотверженные речи о готовности лечь личными костьми, лишь бы направить в прогрессивное русло общий ход истории в отдельно взятой стране. Ну смотри, парень! И парень смотрит… петухом-победителем, выходя в приемную. Темный костюм строго темнеет, рубашка торжественно белеет, галстук радостно синеет и даже шелковые носки пытаются внести в общее ликование ансамбля свою лепту. Дьяки понимающе улыбаются и зорко переглядываются, семафоря друг другу о том, что знаменитый принцип добывания официальной истины, предписывающий поднапускать туману, чтобы что-нибудь прояснить, опять сработал. И как ему не надоест безотказно срабатывать?.. Меж тем президент, откинувшись на спинку индивидуально подогнанного кресла, предается служебным размышлениям, плавно переходящим в философские думы – как то им, собственно, и полагается согласно статусу. Вот ведь, думает хозяин кабинета, даже названия у этих городов почти неразличимы, и расположены оба на юге, а как по-разному живет в них народ! Словно не в одной стране, а в двух противоположных… Господи, как же ты велика, Россия-матушка! Ни умом тебя не понять, ни душой не вместить, ни верой не утешить, ни реформами не охватить. Глядишь и не знаешь, то ли команду сменить, то ли правительство, то ли самому удалиться? Пусть кто-нибудь другой попробует побыть белой лебедью в одной упряжке с раками да щуками… Он прислушивается к себе, но его пророческая печень упорно молчит, пребывая в профаньем бесчувствии всего залеченного организма. Президент вдруг морщится от прилива тошноты, вызванной не столько содержанием дум, сколько самим процессом, определяемым этим жалким словом – «думать». Не захворать бы, понимаешь, по новой. Не дать врагам повода для клеветы и напраслины… Глава одиннадцатая 1