– Но он ведь почти стоит! – И ты называешь это почти?! Да это же гадкий намек на четверть девятого! – А если его приласкать? – нерешительно предложил муж. – А чем я, по-твоему, вот уже пять минут усиленно занимаюсь? – возразила жена. – Можно это сделать и нежнее, – обнаглел Михаил. – Спасибо, я сыта, – осадила его супруга. – А может тогда мне… того… – Не вижу в этом смысла… И вообще, я тебе уже, кажется, говорила, что меня эти гомосексуальные приемчики только раздражают. Завтра сходишь к врачу. А теперь спи, коитус отменяется до лучших времен. Вадим Петрович утер пот со лба батистовым платочком и посмотрел на пришедшего в себя Вячеслава. Тот сочувственно помотал кляпом: дескать, а что я говорил! Та еще стервозина… За стенкой установилось молчание, грозившее перейти в летаргические посапывания, похрапывания и прочие шумы оставленных без присмотра носоглоток. Вадим Петрович лихорадочно соображал, или воображал, что соображает, как ему с честью выйти из создавшегося положения. Он-то, неисправимый романтик, сентиментально мечтал отплатить Михаилу той же монетой, то есть огреть его посреди полового акта дубинкой по прибалдевшей репе и, чего уж скрывать, поучить эту стерволярву хорошим манерам с помощью разных прибамбасин, прихваченных в секс-шопе (в апофеозе ему грезилось нечто такое, что двустишие «Мне Бог насильем окрылил / Мои пленительные грезы», вертевшееся в его голове, казалось более чем в тему). А что прикажете делать теперь, когда два этих сурка спят, как придурки? Может, перестрелять их всех на фиг? Или спалить вместе с домом? Нет, горестно покачал головой Солипсинцев, это будет слишком просто, вульгарно, бесчеловечно и, главное, совсем не прикольно. Он не какой-нибудь там народный мститель, для которого производство трупов уже само по себе есть великий повод для оргазмных воплей типа «С нами крестная сила!» или «Аллах акбар!» Нет, господа, он вдумчивый исследователь стыков души и тела. Если он и маньяк, то маньяк ответственный, не чета иным, безответственным ублажателям своих взлелеянных в тиши психических расстройств извращений. Его, например, интересует; можно ли достигнуть в насильственном сексе той же, как минимум, степени удовлетворения, что и в полюбовном. Ибо он намерен внести в копуляцию, как таковую, хотя бы толику истинного греха, – чего так и не удалось сделать первопридуркам Господним, изгнанным по этой причине из рая… Чу! Что-то слишком тихо в супружеской спальне. Вадим Петрович встал с кровати, подошел к смежной стене и приложился к ней чутким ухом. Так и есть – кажется, он поторопился с выводами насчет неизбежной летаргии. Кто-то там явно не спал. И Вадим Петрович даже догадывался – кто. Вадим Петрович вернулся на кровать и поделился своим открытием с Негодяевым: – Жалко ей! Не спится. Сон от глаз гоня, Чтой-то шевелится В жопе у нея. …Ну не шевелится, так зашевелится. И очень скоро… Негодяев в ответ что-то беспокойно промычал и задергался. Сидели они в темноте, поэтому Вадим Петрович скорее почувствовал вытаращенный взгляд своего пленника, нежели увидел его. Он обернулся. В дверях, освещаемая тусклым светом из коридора, стояла худая темноволосая женщина в полупрозрачной ночнушке. Взгляд ее широко распахнутых глаз в ужасе недоумения перебегал с Вячеслава на Вадима Петровича и обратно. Сейчас либо заорет благим матом, либо в обморок свалится, – решил Солипсинцев. Но ошибся. Женщина пришла в себя, собралась с духом и надменно поинтересовалась, кто они такие и что они делают в ее доме. – Мадам, – вскочил Вадим Петрович и галантерейно шаркнул ножкой, – мы представители муниципальной службы по оказанию скорой половой помощи населению. Прослышали ненароком о ваших проблемах и вот, пожалуйста, мы здесь, в вашем сексуальном распоряжении… – А, – сказала мадам, пытаясь переварить обрушившуюся на нее информацию. – А… А почему ваш коллега лежит связанный с кляпом во рту? – Это стажер, мадам, – объяснил Вадим Петрович. – Молодой, горячий, необученный, рвался помочь вам разобраться с циферблатом вашего супруга. Пришлось власть употребить… – Какого еще циферблата? – не въехала в тему мадам. – А вот этого самого, – улыбнулся спокойно и жутко Вадим Петрович, спуская молнию на брюках и выводя наружу свой дородный детородный орган. – Ровно двенадцать, извольте убедиться… – Вы сумасшедший? – обрадовалась мадам дельной мысли, невзначай закравшейся ей в голову. – Для вас, мадам, это уже не имеет значения, – успокоил хозяйку Солипсинцев и вдруг, рванувшись к ней, в мгновение ока заломил ей руки за спину, сковал их наручниками и сам себе подивился – до чего ловко у него это вышло, хоть на пленку снимай и курсантам мент-академий показывай. – Хочу вас сразу предупредить, мадам, во избежание недоразумений: если пикнете, то я вам что-нибудь этим ножичком отхвачу. Как Бог свят отхвачу! Ну, что-нибудь самое ненужное. Ухо, например, или хоть вот этот сосочек. Ишь, какой он у вас шоколадненький!.. Но мадам, видимо со страху, ничего не поняла, потому как заверещала вдруг самым пронзительным образом. Словно ей упомянутый сосочек не двумя пальцами нежно прищемили, а на самом деле ножичком ампутировали. Вадим Петрович к такому проявлению женской невменяемости оказался готов: крик перешел в хрип, хрип – в бульканье, бульканье – в подавленное молчание, молчание завершилось явлением заспанного мужа бодрствующему народу. Естественно муж вытаращил свои гляделки. А кто бы на его месте не вытаращил, когда б узрел свою дражайшую, вернее, дрожащую половину в объятиях какого-то типа, к тому же не простых, а вооруженных – с ножом, приставленным к горлу супруги? Все бы вытаращили. Научный факт! – Слушай, Мишаня, – с подкупающей доверительностью обратился Солипсинцев к хозяину, – я знаю, как тебе надоела эта стерва. Поэтому давай сделаем так: ты меня не будешь слушаться, а я ее за это прирежу. Похороны беру на себя, но магарыч с тебя причитается… – Чего? – просипел Мишаня. – Все-таки жалко, значит? – удивился Вадим Петрович. – Скажи пожалуйста… – Пожалуйста, – сказал Мишаня. – Не перебивай старших, сопляк! – вспылил Вадим Петрович. – О чем бишь я говорил? – Пожалуйста, – сказал Мишаня. – А, вспомнил… Скажи пожалуйста как ты ею, оказывается, дорожишь! Может, в ней есть что-то такое, чего глазами не рассмотреть? Надо бы проверить… – Мишенька, – прохрипела женщина, – это маньяк, он нас всех зарежет! – Какие глупости! – воскликнул в негодовании Вадим Петрович. – Да я мухи не обижу! Особенно, если эта муха будет заниматься любовью с другой мухой. В отличие от некоторых, не так ли, Мишенька? К чести хозяина надо сказать, что тут в его заспанных глазах забрезжил тусклый огонек понимания, припоминания, образно выражаясь, неторопливого въезда в тему на перекладных. – Зато я теперь знаю, почему тебя, Мишаня, так обозлила моя потенция. Зависть – нехорошая штука, дружок. От нее часто невинные страдают. Вот как сейчас твоя жена. Вы страдаете, мадам? Мадам попыталась ответить, но это ей не удалось. – Видишь, Мишаня? Просто нет слов, как страдает! – сделал логический вывод Вадим Петрович. – А все благодаря твоему предосудительному бизнесу. Шантаж, Мишаня, еще никого до хорошего не доводил. Не считая, разумеется, нескольких фортуной меченых счастливцев, к коим ты, увы, не относишься… – Слушай, ты, чмо гребанное! – обрел вдруг отвагу Мишаня. – Оставь женщину в покое! Если ты мужик, давай по-мужски между собой разберемся. А женщину оставь, не позорься… – Эвон как ты запел, голуба, – как бы даже в приятном изумлении покачал головой Солипсинцев. – А когда ты меня дубинкой сзади по балде отоваривал, ты со мной по-мужски, что ли, разбирался? – Я говно, – с подкупающей откровенностью признался Мишаня. – Ты тоже? – Я куда хуже говна, – не ушел от ответа по существу Вадим Петрович, – я – золотце! Тут он заметил краем ока какое-то движение слева от себя и успел рывком, вместе с женщиной, отпрянуть назад, к тупичку, которым заканчивался коридор. Вячеслав Негодяев, решившийся на таран, невзирая на скованные за спиной руки и торчащий изо рта кляп, врезался всей своей тушей в дверь ванной, снес ее с петель и загремел в героическом порыве жертвенности в стеклянный шкафчик. Раздался жуткий грохот: рассыпной, дребезгливый, акустически прочувствованный… – Взгляни-ка, Мишаня, – распорядился Солипсинцев, – вдруг ему добавки не потребуется? Мишаня спорить не стал, заглянул с опаской в ванную. То, что он в ней увидел, заставило его побледнеть. – Блин! Да он себе жилу на шее стеклом перерубил! Хлещет фонтаном! Скорую надо вызывать, а то хана ему… – Ну-ка притихни, Михрютка, – прикрикнул Вадим Петрович, – не то я второй фонтан пущу… Михрютка притих и затравленно взглянул на вчерашнего лоха, с которым он так лоханулся. Вадим Петрович напряг слух и снисходительно осклабился. – Твоя любимая Шэрон Стоун, Мишаня, и то сыграла бы убедительнее. Восклицания ужаса, Гаррик ты наш недоделанный, должны быть кратки и малоинформативны. А у тебя целое сообщение ТАСС в форме готического романа получилось… – Помрет ведь, – в отчаянии прошептал Мишаня. – От несчастных случаев никто не застрахован, – назидательно изрек Вадим Петрович. – Тем паче шантажисты. Работа у вас тяжелая, неблагодарная, нервная, тороватая неприятными неожиданностями… Кстати, вот тебе до кучи еще одна. Твоя благоверная вполне могла бы обезвредить меня, схватив за тестикулы, но почему-то не делает этого… – За что схватить? – наморщил лобик Мишаня. – За яйца, голуба, за бебехи… – Неллинька, это правда? Неллинька вознаградила мужа взглядом, блиставшим восхитительным бешенством. Вадим Петрович бросил к ногам хозяина наручники. – Ну-ка обраслеться, Мишаня, за ради нашей общей безопасности… Мишаня тупо уставился на два стальных кольца, соединенных матовой цепью. – И поторопись, кайфоломщик, а то кончу прямо на ночную рубашечку твоей благоверной. Получится большая жалость: и для нее, и для меня, и для рубашечки. – Не слушай его, Мишенька, я все равно больше никогда ее не надену, – подбодрила жена мужа. Муж оторопел. Солипсинцев хихикнул. Супруги взглянули друг на друга с сокрушенным изумлением. Мишаня тяжко вздохнул, поднял наручники и стал прилаживать их на свои запястья. – А теперь прошу всех в спальню! Ты, Мишаня, идешь первым. Убедительно советую не прятаться за дверью, а топать ножками, пока не упрешься в подоконник или в стеночку… Мишаня скрылся в проеме. Вадим Петрович медленно двинулся в том же направлении, прикрываясь ото всех фронтальных опасностей тщедушным тельцем своей заложницы. Проходя мимо ванной, бросил взгляд на разлегшегося на прохладном плиточном полу Вячеслава. Хозяин не врал, кровь действительно присутствовала, но и только, – никаких фонтанирующих апофеозов… Ну что ж, кровь ран и грязь странствий украшают мужчину. Вадим Петрович элегантно улыбнулся собственному отражению в чудом уцелевшем зеркале. Затем, не удержавшись, заговорщицки подмигнул: «Не жизнь, – сплошное ликованье бреда! Не так ли, сэр?» – «Оу, вам виднее» – мигнуло отражение в ответ… Дойдя до открытой двери в спальню, Вадим Петрович попросил Мишаню показаться в глубине помещении, дабы непрошенному гостю не пришлось дырявить пространство и предметы, затаившиеся в нем, дорогими никелированными пульками. Мишаня показался. Солипсинцев, все так же в обнимку с хозяйкой, вошел и швырнул Мишане еще одну пару наручников, объяснив, что поскольку надобность в дальнейших передвижениях хозяина отпала, всем будет спокойнее, если он себя обездвижит. Тут благоверная опять попробовала проявить свой несносный нрав, попытавшись отговорить супруга от очередной, как она выразилась, глупости. Однако муж жене не внял, даже не ответил; только взглянул как-то странно, не то с жалостью, не то с укором. Ну да мужики всегда так, – сами напортачат чего-нибудь не того, а виноваты женщины!.. На ноги наручники самому себе надевать не в пример легче, чем на руки. Все же до чего неточен порой язык человеческий! Так думал Вадим Петрович, наблюдая, как хозяин послушно стреноживает себя, устроившись на пятой точке возле стены, – прямо напротив супружеского ложа – и в то же время прикидывая в уме, каким бы образом ему расположиться с хозяйкой, дабы единственный зритель не был в состоянии упустить ни единой подробности предстоящего зрелища. До чего же неудобная вещь эти двуспальные кровати! Только сейчас Вадим Петрович понял, какие немыслимые трудности приходится преодолевать киношникам, снимающим постельные сцены. Заодно уяснил, почему взаимоотношения действующих лиц на театре дальше эротических намеков не идут. Пожалуй, даже вертящаяся сцена тут бессильна. А ведь ему при выстраивании мизансцены необходимо учесть еще целую кучу совсем не сценических обстоятельств. Видимо, придется использовать последний комплект наручников. Но как? И тут его осенило. Воистину, подумал Вадим Петрович, сегодня мой день! А ночь – тем более…