Действительно, за окном стояла одна из тех страшных ночей, которые выпадают два раза в столетие. Первая – когда рождается маньяк. Вторая – когда он впервые выходит на охоту. … Манипуляции с телом хозяйки не заняли и минуты. Очень выручила субтильность ее комплекции. Будь она пампушечкой, ему вряд ли удалось пропустить ее стреноженные ноженьки под ее же скованными рученьками. Правда, в такой позиции приятнее, конечно, иметь дело как раз с пампушечкой… А в общем-то, философски подытожил Вадим Петрович, проникая искусственным, купленным в секс-шопе, членом в довольно слякотную субстанцию влагалища, как ни верти, все равно рано или поздно, но упрешься членом в матку: не с этой стороны, так с той, не своим, так искусственным… Между тем истязуемая осыпала истязателя эпитетами один другого хлеще и обиднее. Вадим Петрович, входя в положение страдалицы, поначалу крепился, не реагировал. Но даже у истязателей терпение не беспредельно. Когда дело дошло до «педераста», «козла» и «малохольного огурца», Вадим Петрович не выдержал: извлек протез из щели и сделал еще один шаг к завоеванию благосклонности хозяйки, а именно: треснул искусственным членом ей по заднице. После чего, резко сунув то, чем треснул, в худосочный анус жертвы, виновато пробормотал: – Простите, если что не так, я ведь не более чем неотесанный лох сомнительной финансовой упитанности… Однако жертва извинений не приняла, но только взмыла двумя регистрами выше, продолжая обзывать истязателя разными обидными словами. Не прекращая с ласковой непринужденностью прочищать прямую кишку неблагодарной хозяйки, Вадим Петрович обескуражено покачал головой и беспомощно, словно призывая присутствующих в свидетели своих благих намерений, – уестествлять страждущую даму до тех пор, пока она не обнаружит поросячьим визгом кошачьего удовлетворения – огляделся. И очень вовремя это сделал, ничего интересного не пропустил. И как хозяин, пришедший в суетную ажитацию, вскакивает на ноги и тут же валится, гремя костями и браслетами, на пол – увидел; и как в спальню, шатаясь от самочувствия, впирается Вячеслав Негодяев, с лицом в боевой раскраске порезов и охотничьим ружьем в ходящих ходуном скованных руках, – тоже узрел… К чести Вадима Петровича необходимо отметить, что присутствия духа он не потерял: прикрываясь тощими статями хозяйки, выхватил из кармана пистолет и упредил негодяя, выстрелив первым. В ответ Негодяев завел глаза под надбровные дуги и стал медленно оседать, разряжая по пути ружье в потолок. Дым, грохот, пыль штукатурки, вопли душевной боли и стоны плотского сладострастия… Вадим Петрович в великом недоумении разглядывает газовое орудие убийства в своей не знающей промаха руке. Забытая жертва сексуального насилия извивается на кровати змеей, шипя и теряясь в догадках: почему ее прямую кишку оставили в покое? и куда подевался этот противный насильник? А никуда он не подевался, просто задумал извлечь из пистолета обойму, чтобы убедиться в коварном притворстве Негодяева, якобы насмерть сраженного газовой пулей. При этом в голове насильника мелькает тоскливое предположение: сейчас очнусь в собственной постели унылым мечтателем, обсмотревшимся ужастиков… – Все, сука! Киздец тебе, гад! – орет между тем Мишаня, катаясь по полу в приступе бессильной ярости. – Ни хера не получишь… Завтра же кассета с твоими подвигами будет у ментов… – Да хоть у самого Господа Бога, – пожимает плечами гад, дивясь людской мелочности, а сам тем временем пытается со всей доступной ему основательностью обдумать здравую мысль, периодически беспокоящую его воображение: а не поджечь ли ко всем чертям собачьим этот семейный вертеп? В конце концов, как сказал один выдающийся фисгармонист-чечеточник, уничтожать следы даже пустяшных преступлений есть естественная потребность человеческого организма… – Эй! – кричат снаружи две луженые глотки. – Что там у вас за стрельба? Вадим Петрович выглядывает в окно и видит двух полицейских, выглядывающих в свой черед из патрульного автомобиля. – Да это у нас с женой игра такая: дуэль на газовых пистолетах, – объясняет он служивым. Служивые рогочут, задаются логичным вопросом: – Сексуальная? – Социальная, – гасит их веселье Солипсинцев. – А, – разочарованно тянут копы. – Тогда придется оштрафовать вас на двадцать условных единиц за шум в неурочное время. Полицейские выписывают квитанцию, шлепают ее на входную дверь и отправляются восвояси. Вадим Петрович с укоризной смотрит на присутствующих. Мишаня отводит глаза в сторону. Его супруга безуспешно пытается дотянуться скованными ручками до искусственного члена, сиротливо торчащего из ее многострадального ануса. Негодяев предусмотрительно не подает признаков жизни, очевидно, собираясь с духом для новых подвигов. – Ну что, дети бледные сомненья и тревоги, пришла пора колоться. Итак, какую гадость в пару к конскому возбудителю вы мне в трактире подмешали? В ответ молчанье жертвенных ягнят. Плюс кряхтение комолой телки. – Ребята, не будите во мне жестокого зверя – усладителя мазохистов. Чай жопа не только у этой выпускницы курсов недоедания имеется, но и у вас есть. У каждого по экземпляру. Прикажете употребить? Чью первой? Желающему пукнуть… Негодяев приоткрыл глаза, покосился на Солипсинцева и еще крепче вжался в пол тылом. Покоившийся на боку Мишаня, попытался перекатиться ближе к спасительной стенке, не преуспел, задумался, отверз уста… – Молчи, Михаил! Не говори этому импотенту ничего! В конце концов, это не более позорно, чем клизма… Мишаня умолкает, так и не произнеся ничего членораздельного. – Вот оно что, – понимающе улыбается Вадим Петрович. – Даме претит экологически чистый фаллоимитатор, не знающий проблем с эрекцией, ей подавай природный хрен со всеми его клиническими и, не дай Бог, венерическими недостатками. Что ж, это поправимо. Желанье дамы – закон течки… Солипсинцев мигом оказывается на супружеском ложе и заменяет искусственный член в анусе хозяйки на свой безыскусный. Мишаня, осознав свою ошибку, разражается адресами, паролями, явками, телефонными номерами, местами складирования загадочной дури, именами других жертв шантажа, а также угрозами, от которых попахивает безумием. Увы, Вадим Петрович не обращает на с чувством выкрикиваемые секреты никакого внимания (хотя помимо своей воли наматывает на тренированный мнемонический ус все фактические данные); у него свои проблемы: он пытается не сбиться со счету, уестествляя в строгой очередности обе страждущие щели хозяйки: анус – вагина, анус – вагина… На что хозяйка отзывается соответствующими испытываемым ощущениям междометиями: ой! – ах! ой! – ах! Словом, довольно однообразно. Тому, кто в этом не участвует, трудно не поддаться летаргическому обаянию этого своеобразного «баюшки-баю». Вот Негодяев и задремал. Ему-то что, не его жена у него на глазах ему изменяет, нагло получая при этом еще и сексуальное удовольствие. Мишаня с пеной ярости на губах бьется головой о несущую стену… Наконец Вадим Петрович экстатически рычит, словно самец, осеменяющий самку своей поздней весны, выдергивается обратно, обтирает волосами жертвы своего взмыленного жеребца, застегивается, оправляется, вскакивает с разбегу на подоконник растворенного окна, горько сетует: «Эх, мне бы сейчас скакуна арабского под окном, а не тарахтелку германскую за углом!», и исчезает в ночи. Спустя минуту слышится звук удаляющегося в неизвестном направлении мотора, в котором очнувшийся Негодяев узнает движок родного «опель-кадета». – К Обалденной помчался, – хрипит Вячеслав не устоявшимся со сна голосом. – Надо бы предупредить… – Не надо! – всхлипывает на кровати безутешная хозяйка – Пусть и ей перепадет… Ой! Ай! – последние восклицания были исторгнуты из нее мужем Мишаней, который, кое-как допрыгав зайчиком до ложа, принялся охаживать забытым искусственным членом костлявые бока своей супруги. Справа – ой! слева – ай! И так далее. Негодяев вновь впадает в дремоту. 6 Инструкции, найденные Аникеевым в собственном почтовом ящике, поразили его своим содержанием. Фактически они предписывали ему делать то, что он и без них намеревался делать согласно введенному режиму «Д». Режим «Д» – это переход самой активной и профессионально подготовленной части агентства на полулегальное казарменное положение. Прочие при этом, как бы продолжая выполнять свои официальные обязанности, осуществляют прикрытие, обеспечение и маскировку основного ядра. В течение нескольких часов расконсервируются Основной Тайный Командный Пункт, Запасной, Передвижной, а так же – Ложный. Немедленно после расконсервации принимается к исполнению второй этап: обеспечение безопасности семей сотрудников основного ядра. И только развязав себе руки и успокоив душу, агентство приступает непосредственно к решению боевых задач: криминальных, социальных, юридических… Как вскоре выяснилось, Лжецигорин отнюдь не преувеличил ни относительно спального вагона, ни девушки сопровождения. Последняя в виде высокой блондинки с абрикосовым загаром поджидала Аникеева непосредственно в купе. Александр Николаевич, чья закаленная одиночеством плоть не знала женской ласки более месяца, едва не поддался искушению: лично заняться безопасностью собственной семьи на месте ее пребывания. Но долг, как и следовало ожидать, пересилил. Поезд был скорый, времени в обрез – не дольше пятиминутной остановки в Туапсе, – поэтому Аникеев приступил к перевербовке девушки, не дожидаясь отправления. Процесс осложнялся тем, что все приходилось повторять по два раза вербально, плюс объяснять на пальцах. Сначала девушка обиделась, подумав, что ею хотят пренебречь. Затем смягчилась, узнав, на сколько американских тугриков пополнится ее личный счет. А когда до нее, наконец, дошло, что вместо Аникеева ее до самого Харькова будет сопровождать молодой сотрудник, под Александра Николаевича искусно загримированный, то пришла в такое приподнятое расположение духа, что потребовала икры и шампанского – обмыть удачную сделку… Аникеева беспокоили в первую очередь три объекта: пансионат «Солнышко», Лжецигорин и авторы инструкции, они же – подлого звонка с угрозами. Времени для оперативно-следственных рассусоливаний не было, поэтому действовать приходилось быстро, решительно, невзирая на УПК РФ и Всеобщую декларацию прав человека. Словом, чисто по-русски: чтобы защитить закон и порядок, необходимо их злостно нарушить… Пансионат обнесли по периметру постами радиоэлектронной и визуальной разведки, но этим не ограничились. Специальная группа захвата взяла двух «языков» из числа обслуживающего персонала. К сожалению, детекторы лжи совершенно бесполезны при допросе глухонемого контингента. И толку от сурдопереводчика – чуть, поскольку невозможно проверить, говорят ли тебе истинную правду или откровенную дезу впаривают. Так называемая сыворотка правды тоже оказалась не в тему: верхние конечности, заменяющие глухонемым язык общения, начинают от наплыва искренности путаться в десяти пальцах и в итоге получается такая фигня, что рад будешь любой членораздельной дезе. Выхода не было, необходимо брать «языком» кого-нибудь из постояльцев. А это – риск. Поднимется тревога, их присутствие засекут, и какие действия предпримет противная сторона – одному Богу известно… Так возник план с временным изъятием из обращения вышедшего погулять постояльца. Таковым оказалась та самая дама, в которой детектив-стажер Мирошник признал одну из псевдо (а может, и не псевдо) лесбиянок, нейтрализовавших НП № 2. Согласно найденным при ней документам, Кликушинская Эвалина Саввична (что соответствовало записи в регистрационной книге пансионата и ничего не доказывало, хотя Аникеев дал на всякий случай команду проверить ее московский адрес). Согласно показаниям гр. Кликушинской, данным, как под присягой, так и под воздействием сыворотки правды на детекторе лжи, нейтрализация НП № 2 не являлась заранее спланированной акцией какой-либо из спецслужб, но была чистой импровизацией, предпринятой из идеологических соображений двумя активистками международной лиги «Женское достоинство», членом которой гр. Кликушинская является уже около пяти лет. Вторая участница, некто Патриция Берклунд, подданная Королевства Швеция, покинула Южноморск три дня тому назад. Причиной, побудившей их пойти на такой шаг, явился устойчивый слух, курсировавший между отдыхающими, что неподалеку от клуба «Амфитрита» группа извращенцев-вуайеристов устроила оптиметрический наблюдательный пункт с целью полового удовлетворения своей нездоровой страсти путем подсматривания за ничего не подозревающими парочками, имеющими обыкновение уединяться в кущах мандариновой рощи… Разумеется, Аникеев не поверил ни единому слову. Особенно были возмущены детектив-стажер Мирошник, детектив второго класса Перекурин, а также все их сменщики на НП № 2. Но поскольку вторая участница этого безобразия находилась в данный момент вне пределов досягаемости, и взять с нее показания не представлялось в ближайшее время возможным, обличить Кликушинскую во лжи было практически нечем, тем более что факт существования лиги «Женское достоинство» (штаб-квартира в Балтиморе, штат Мериленд) подтверждался интернетом, справочниками и хроникой скандальных происшествий. Пришлось из тактических соображений сделать вид, что они ей поверили. Вернее, что поверят, если она столь же правдиво и исчерпывающе поведает о том, чем занимается их группа в пансионате «Солнышко». И тут гражданку Кликушинскую заклинило. В буквальном смысле. Видно было, что она хочет что-то сказать. Быть может, даже просто соврать. Но стоило ей открыть рот, как челюсть немедленно сводило судорогой, звуки замирали еще на стадии голосовых связок, а взгляд делался пустым и безжизненным. Спец по парапсихологии, приглашенный Аникеевым за нехилые деньги, четко определил: налицо симптомы зомбирования, кодирования и узконаправленной промывки определенных участков мозга. Гипноз, предпринятый Генрихом Венцеславовичем (так звали спеца) в качестве контрмеры дал единственный положительный результат: Кликушинская среди всех предъявленных ей фотографий опознала только снимок Игоря Сурова, назвав его системой «Беркут». На все уточняющие вопросы ответила привычным столбняком. Аникеев после недолгого, но интенсивного раздумья, распорядился вернуть Кликушинскую в пансионат и срочно заняться поисками этой самой системы, то есть находящегося во всероссийском розыске Игоря Сурова. Весь контингент платных осведомителей и бесплатных стукачей был поднят по тревоге и запущен в дело: шнырять, подсматривать, вынюхивать и докладывать о каждой мелочи. К исходу третьих суток после введения режима «Д» поисковая группа, возглавляемая Асланом Алаевым, вышла на след Лжецигорина, обосновавшегося в частном секторе и снимавшем комнату у некоей гражданки А. В.Охохониной. В муниципальном адресном бюро он был зарегистрирован под чудным именем Ариман Соуронович Гагома и, кстати, имел разрешение на работу: практиковал колдуном-надомником. Будучи предупреждены со стороны шефа о паранормальных возможностях объекта, ребята обложили Гагому-Лжецигорина со всех сторон, и повели выяснять его связи, контакты, привычки, причуды, предпочтения. И того, и другого, и третьего (равно как и пятого и тридесятого) оказалось более чем достаточно. Гагома-Цигорин вел жизнь поистине сверхнасыщенную. Где он только не бывал, и с кем только не контактировал. Начиная с местного отделения ФСБ (что он там делал – неизвестно, возможно снимал сглаз с начальства), продолжая Академией Плейбоизма (здесь он читал лекции на общую тему «Гетеросексуализм как дьявольское отклонение от Божественного замысла») и Южноморским филиалом Всемирной Эсхатологической Миссии (в котором занимался обеспечением наглядными пособиями отдела агитации и пропаганды[98]) и заканчивая южноморской штаб-квартирой Всероссийской Социал-Большевистской партии (где участвовал в хоровых попевках революционных песен). Кроме того, активно сотрудничал с редакциями газет и журналов самой разной ориентации, выступал в качестве медиума в ресторане «Духовная пища», вел кружок «Белые ручки» во Дворце Бракосочетаний, а также руководил строевой подготовкой гитлерюгендской дружины «Адольфяне». При всем при том успевал спать, есть и даже посещать злачные заведения на бульваре Терпимости. Ребята из группы Алаева просто сбивались с ног, пытаясь поспеть за всеми его контактами и перемещениями. Пришлось пополнить группу опытными физкультурниками из числа охранников. Аникеев желал знать об этом фигуранте всё: всю зримую и всю подноготную. И желание его исполнилось. Отчасти. Но этой части оказалось более чем достаточно для того чтобы Аникеев пожалел об его исполнении. Через несколько суток упорной топотни за объектом, получившим кодовое название «Хлыщ», на командный пункт посреди ночи явился не менее мрачный, чем она, Алаев и вручил Александру Николаевичу компактный диск со словами «это срочно» и «я буду у себя». Аникеев моментально почуял недоброе. Причем не только с этим диском связанное, а вообще – плохие предчувствия по поводу грядущих со дня на день, а то и с часу на час событий. Он прошел в свой закуток (командный пункт находился в подвале пошивочной мастерской и не располагал достаточными площадями), принял на грудь сто пятьдесят граммов коньяка и вставил диск в компьютер. Запись предваряло вступительное слово Алаева, в котором он уведомлял Александра Николаевича о месте и способе получения данных материалов и просил прощения за низкое качество звука и малопонятную речь фигурантов. Местом оказался ресторан «Гурманоид», абсолютно противопоказанный электронным жучкам любой марки и выделки. Способом – пустой стакан, приложенный к перегородке, отделяющей один приватный кабинет от другого, и соединенный с длинной пластиковой трубой, выведенной через окно за пределы ресторана. Малопонятной речью – язык Гете, Шиллера и Гриммельсхаузена в его современной, изобилующей американизмами разновидности. Собеседники, впрочем, вполне могли бы разговаривать и на языке Пушкина, Гоголя и протопопа Аввакума, с актуальными вкраплениями быдлизмов, и тогда Александру Николаевичу не пришлось бы злоупотреблять паузой, чтобы сверять свою память со словарями. Собеседников было двое. Один – ясно кто, а вот идентификация второго ввергла Аникеева в горечь разочарования. Вторым оказался его бывший мюнхенский учитель Хайнц Редер. Из контекста беседы напрашивался вывод, что знакомы они давно и особых иллюзий в отношении друг друга не питают. Их недоверие друг к другу в частности выражалось и в том, что каждый из собеседников потреблял за ужином свой персональный напиток; Гагома – легкое токайское, Редер – пенное баварское. Аникеев опять воспользовался паузой, дернул вторую порцию коньяка и вернулся к своим иудам. Иуды же, словно по заказу, завели речь о своем подслушивателе. Причем Редера интересовало, что намерен предпринять его собеседник для того чтобы их общий друг направил свою неуемную энергию в нужное русло. Тогда как Гагома сгорал от любопытства относительно сведений об Анне Сергеевне Берг, добытых Редером в Вене по заказу Аникеева. Из уклончивых ответов Гагомы Александр Николаевич самоотверженно вывел нечто крайне для себя неутешительное. А именно: что действует он в точном соответствии с планами этого колдуна, которые он, кстати, весьма подробно изложил в подкинутых им инструкциях. (У Аникеева даже мелькнула сумасшедшая догадка, что и запись этого разговора он тоже прослушивает в полном соответствии с этими планами.) А из загадочных умалчиваний и туманных экивоков Редера вырисовывался банальный шантаж. Впрочем, сведения, которыми Хайнц собирался шантажировать свою жертву, Аникееву уже были известны, и ничего, кроме сочувствия к ней и сожалений по поводу зря потраченных средств и напрасно изведенного времени, не вызвали. Запись оборвалась, Аникеев распечатал новую пачку сигарет, откупорил следующую бутылку коньяка. Выпил, закурил и горько задумался. О многом. В том числе о вещих своих предчувствиях. И очень вовремя. В дверь постучали. Дежурный со свежими новостями, подтверждающими его дар ясновидения на все худое. Новостей было три. Одна очень плохая. Другая – еще хуже. Третья – вообще хоть застрелись!.. В очень плохой сообщалось, что детектив Петр Оленухин, исполнявший обязанности Аникеева, следующего в Харьков, бесследно исчез вместе с сопровождавшей его девицей. Предположительно, в направлении Рима… Еще худшая новость состояла в том, что его бывший агент-стажер Алекс-Навигатор официально объявил власть мэра низложенной, переименовал Южноморск в Новокротон и поднял восстание новых пифагорейцев… Застрелиться же уговаривала судебная повестка, в которой горсуд Харькова уведомлял гражданина РФ Аникеева А. Н. о возбуждении бракоразводного процесса со стороны гражданки Украины Аникеевой (в девичестве Ксении Артемовны Яковенко). К чести Александра Николаевича следует сказать, что он недолго колебался ни с выбором modus-a operandi, ни с последовательностью этот modus operandi составляющих действий. Побелел лицом Аникеев, достал из ящика стола любимый револьвер имени Смита и Вессона, навел на невидимую мишень и угрожающе процедил: – Всё, сукины дети, вы меня достали! Глава двенадцатая 1 Сначала вооруженные люди на бронетранспортерах захватили главпочтамт, вокзал, морской порт, оживленные перекрестки, и только после этого репродукторы сообщили озадаченным горожанам и гостям о чрезвычайном положении, которым федеральное правительство почтило Южноморск. Причина, спору нет, была уважительна, но вряд ли достаточна. Доведение вице-премьера до инфаркта силами преступных группировок ну никак не тянуло на чрезвычайку. Тем более, как вскоре выяснилось, вице-премьер на момент своей мнимой насильственной кончины уже полчаса как находился в отставке вместе со всем правительством. Вопрос: кто же приказал ввести чрезвычайное положение, если правительство оказалось не удел, а президент вообще не в курсе, понимания обстановки населению не прибавил, возможно, еще и потому, что никто на него даже не попытался ответить. Оставалось утешаться задушевной международной истиной всех времен, гласившей, что «если бы правительство работало как надо, здесь (там и повсюду) можно было бы прекрасно жить и достойно умирать». К такому восприятию склоняли и избранные места из радиопереговоров с командиром омоновцев. Люди мы простые, поведал командир, только что из Чечни, всяким тонкостям необученные, чуть что не по нам, так сразу – либо прикладом в морду, либо пулей в лоб… Самые проницательные моментально поняли: коварные федералы наслали на Южноморск не абы кого, а больших любителей стрелять во все, что дышит, движется, не подчиняется и протестует. Омоновцы, еще не пришедшие в себя после поспешной переброски из предгорий чеченского ада в пляжные равнины субтропического рая, угрюмо озирались, мрачно скалились и привычно шерстили безмятежные толпы отдыхающих пронизывающе-цепкими взглядами, рефлективно выхватывая из общей массы лица, отмеченные неизгладимой печатью этнической неполноценности – темным волосом, горбатым носом и черными, как в пресловутом романсе, очами… Роскошные виллы и особняки пригородов заранее настроили их на бескомпромиссный революционный лад, который не в силах были поколебать даже многочисленные флагштоки с развевающимися двуглавыми орлами, Андреевскими крестами и коммунистическими средствами производства на кумачовом фоне. Пижонский городишко, однако, этот Южноморск! Чего стоят центральные улицы, заставляющие своей ухоженной фешенебельностью комплексовать неподготовленные сердца, вселяя в разоренные войною души бредовые мечтания о торжестве социальной справедливости, побуждая непривычные к отвлеченным рассуждениям умы задаваться все тем же извечным, неразрешимо-риторическим вопросом: «Кто виноват в том, что одним всё, а другим – ничего?» Кто бы ни был виноват, терпеть нет мочи… Во дают! – отвлекаются служивые время от времени на очередное южноморское чудо. – Во зажрались, гады! При каждом телефоне-автомате соответствующая книжка ростом с Библию, и даже не на цепочке! Бери, тащи, продавай, а никто не тащит… Да и кому тащить, если беднота у них ютится в отдельных домиках с мансардами, в окружении мандариновых садов и апельсиновых огородов? Ну разве ж не ёб твою мать?! Ведь ёб жешь, ёб? Вот и комиссары по воспитательной части, снующие от одного взвода к другому, клятвенно это подтверждают… Наряд омоновцев останавливается перед заведением средней руки, рестораном постной пиши «Семь пятниц на неделе» (вольный английский перевод: «Eight day’s a week»). В дверях возникает румяный хозяин в сопровождении двух хорошеньких помощниц. Его лунообразное лицо озаряет радушная улыбка хлебосола: – Заходите, ребята, будьте гостями дорогими! Небось, намаялись там с Чечней, оголодали… Блинчиками угощу, пирогами, укропной водочкой на чесночке… Ребята мнутся, не решаются. Глаза больные, лица хмурые. Ведь строго-настрого приказано: ничего местного не есть, не пить, не употреблять даже с презервативом. Какая уж тут дружба, когда такая служба? Тем более, что согласно вводной, все кругом кажутся наркушами, все заведения – либо опиумными, либо бордельными, либо вообще притонами смешанного типа. Так они вам и поверили в эти семь пятниц вегетарианского баловства! Кто же не знает, что все базовые наркотики растительного происхождения? Поэтому относительным доверием пользуются только обыкновенные шашлычные и чебуречные. А всякие там экзотические непотребства типа корейской харчевни «Съешь друга» или киллер-таверны «Кого убьешь, того и скушаешь» доверием не пользуются, напротив, только дразнят любопытство и провоцируют аппетит… Другой наряд в немом изумлении лупит очи на похоронное бюро «Геката». «Все, что от вас требуется, это – скончаться. Об остальном мы позаботимся! (Похороны по любому обряду: скифскому, римскому, старославянскому, византийскому, мусульманскому, древнеегипетскому. С отпеванием и без оного. С улыбками, с салютами, с флажками. Всегда на стреме дипломированные плакальщицы и причитальщицы, духовые и симфонические оркестры, фолк-ансамбли, рок-группы, профессиональные слагатели эпитафий, некрологов и эпиграмм.)». Ребята постепенно приходят в себя, усмехаются, толкают локтями друг друга, видимо, начиная догонять местный шарм…