– Вот именно, что доски, – многозначительно роняет дядя Сева. – Теперь они только на растопку и годятся… – Ты серьезно, дядя? – Не слишком сейчас подходящее время для шуток, вы не находите, молодые люди? – Без понтов? – Визарвю! – переходит на визг чернявый, видимо, таким образом давая понять, что кричит в последний раз. – В гробу я видал из-за дров тут загибаться, – решает боец, после чего привстает, бросает оружие и громогласно капитулирует: – Эй ты, хрен с гранатой, хорош визжать. Сдаемся мы, понял? Хрен с гранатой молчит, соображает. – Сэдаомса! – переводит другой боец, присоединяясь к товарищу по безоружию. Вслед за ним поднимаются еще двое: дядя Сева и анкл Стэн. Граната исчезает, вместо нее появляются три чернявые личности с автоматами наизготовку. Вид у них, ясное дело, недоверчивый, настороженный, близкий к панике. Еще бы. Что делать дальше, они не знают, этого им их командир не объяснил. За каким хреном они сюда сунулись – остается только гадать. Можно, конечно, у Аллаха успитка попросить, но до намаза далеко, до Бога высоко, самим думать надо. Тяжелое дело. Главное, все кругом урусы, ни одной турецкой рожи, с которой можно было бы по душам потолковать, все исторические обиды ей припомнить. – Эй, юлдаши, – говорит дядя Сева, – надо раненым помощь оказать… Юлдаши не врубаются, только злобными черными глазенапами блестят да стволами угрожающе поводят. Как вдруг, откуда ни возьмись, настигает их блестящая черная молния, ужасно подвижная и чрезвычайно драчливая. Раз-два, три-четыре, ноги на уровне плеч, кулаки еще выше, локти визави с солнечным сплетением. Никто и матюгнуться не успел, не говоря уже о том, чтобы выстрелить или защититься, а черножопых, злобных, вооруженных и невменяемых ни одного стоячего не осталось, все в лежку, вповалку, в натуральной бессознанке валяются. Бледножопая часть присутствующих замерла, не смея верить ни во что хорошее, кроме худшего. Глядит и содрогается. Стоит перед ними некто весь в черной коже, в сферическом шлеме, в высоких шнурованных ботинках, за черный пистолет обеими руками держится. Ну чистый киборг-убийца, то бишь робот-полицейский. Покосились для ориентиру на американца: может, за своего признает? Может, это он его из-за океана срочно выписал, типа help, I need somebody? А тот сам в недоумении, сам во глубине сибирских руд, сам на них в оба глаза вопросительно таращится, объяснений требует: мол, что за дела? дескать, что за намеки? Это же вылитый Russian monster[101]! Эх, Джона Сильвестровича Рембо на него нет! Жалость-то какая!.. – А вот и рояль в кустах! – веселится Анна Сергеевна. – Легок ты на помине, Игорек: не успели о тебе подумать, а ты уже тут как тут… Действительно, стоило киборгу-полицейскому снять с головы шлем, явив озадаченному народу вполне симпатичное лицо, озаренное смущенной улыбкой, как всем стало ясно, что этот славный малый не способен даже мухи обидеть, даже о крысах плохо отозваться. А парень между тем ни на кого, кроме Анны Сергеевны, не смотрит, и говорит срывающимся от волнения голосом: – Здравствуйте, Анна… – Привет, привет, Игорек, – улыбается Анна Сергеевна. – Что, расколдовывать меня явился? Игорь! – вдруг встревожено вскрикивает она, – не дай им вооружиться! Игорь мгновенно принимает боевую стойку и бьет ногой по руке одного из бойцов, нагнувшегося за своим оружием. Пистолет-пулемет со стуком падает обратно на пол, боец обиженно скулит: – Ты чё, Игорек? Я ж свой! Не слушай ты эту бабу! Но Игорек предпочитает почему-то не слушать мужиков. Не обращая внимания на робкие протесты, он, ориентируясь по богатырскому прикиду, сковывает всех нехороших мальчиков их же наручниками рука к руке на общий поводок к батарее парового отопления, которого здесь, к сожалению, нет, климатом не предусмотрено. Тогда к чему бы? Он рыщет по сторонам, а дядя Сева и анкл Стэн пытаются тем временем оказать посильную помощь раненым. В ход идут уцелевшие бутылки спиртного из разгромленного в бою бара. К ним присоединяется Анна Сергеевна и вдруг издает горестный вопль по Стасику и Маше, поминая Господа всуе недобрым прочувствованным словом… Ошибся Станислав Эдуардович в расчетах. Недоучел пробивной способности отечественных пулек калибра 5,45. Прошили они и его насквозь, и до Маши добрались. Вот уж воистину, маленькие да удаленькие. А еще говорят, будто центр тяжести у них смещенный, будто ежели в тело войдут, обязательно гулять начинают, внутренности пересчитывать… Да что уж теперь, не рекламацию же на завод-производитель посылать![102] Игорь приблизился, опустился на колени, спросил шепотом: «Это Маша?» Анна Сергеевна в ответ кивнула, продолжая размазывать элитную косметику по мокрому от слез лицу. Тоже, между прочим, повод для рекламации… – Кого за это благодарить? Анна Сергеевна, услышав металлические интонации, приходит в себя, прощально шмыгает носом и уже обычным голосом, правда, лишенным характерных ноток умственного превосходства, кратко и доходчиво излагает – кого. Игорь встает и направляется к раненым, которых совместными усилиями дяди Севы, Стэнли Эббота, скованных охранников и нескованных, но все еще шатающихся от нокаута чернявых, благоустраивают на сдвинутых стульях, креслах и диванчиках. Перевязочным материалом служат салфетки из бара и бинты из индивидуальных пакетов недурно экипированных налетчиков. Оба командира, оказавшись волею судьбы положенными рядышком, уже пришли в себя и, тупо уставившись друг на друга, отказываются верить своим гляделкам. – Абдулла?! – Альоша? – Какого хрена ты тут ловишь, Абдулла? Ты ведь должен был… – Дольжен быль, но… Прэдали нас… Рибят моих прэдали… Сказали: утэчка товара, вэсь линий туркам продалься. Обманули, гады! Товар на сторону продаваль, ствол тоже на сторону продаваль… Ничиво, болше не продаст, гётфэран! – Ты это о ком? – Об один пляхой человэк, генераль… Ми его наказали… Типэрь пиришли здесь разбират, что с нашими рибятами… – И нашего генерала наказали… А ребят твоих, Абдулла, подставили. Как сынков подставили… – А типэрь кто кого подставил: тибя или нас? – А теперь никто никого не подставил, теперь просто киздец пришел. Обыкновенный русский киздец, от которого не уберечься… – Киздец просто так не пириходит, Альоша. Кому-то надо билль, чтоб он пиришоль… – Ну тогда, – усмехается горько Стоха, – не иначе как Аллаху надо было. Больше вроде некому… – Висё равно обыдно, – вздохнул на последок Абдулла и отдал Богу душу. Попросту говоря, умер. – Где ребенок? – нависает Игорь над Стохой. – А, герой-освободитель, – болезненно усмехается раненый. – Ты еще не раскусил, кто и зачем тебя использует? Или у тебя нет такого задания – раскусить? – Не обо мне речь. Где ребенок? – Вопрос не ко мне, – потряси генерала, если он еще жив… – Какого генерала? – подозрительно переспрашивает Игорь. – Черномора… – Какого Черномора? – интересуется он у подошедшей Анны Сергеевны. – Ряженого, – отвечает красавица и, безрезультатно осмотревшись, велит Пасюку найти генерала живым или мертвым. – Эх, Анна Сергеевна, Анна Сергеевна, – начинает вдруг причитать Стоха с тоской в голосе, слезой в глазах, – зачем вы были так надменны и скрытны? Почему не ввели меня в курс ваших с Алиханом дел? Ведь я многое знал, об еще большем догадывался и обо всем помалкивал: ни начальству, ни гу-гу, ни подчиненным, ни слова… И Марафета на крючке держал, чтобы значит и он никому… Но вы уж слишком замахнулись, чересчур… Не надо было эту дурь в воду подмешивать… – Бредит? – К сожалению, нет. – Анна Сергеевна склоняется над Стохой: – Ошибаешься, Пряхин, дурь в водозаборе не наших рук дело. Я, честно говоря, нашу контору подозревала. Тебя, например… – Напрасно. Наша с вами контора тут ни при чем. Утечка явно из вашего окружения… А вы вот у этого героя поинтересуйтесь, кто и зачем его сюда прислал? Я пытался это выяснить, но… – Стоха утомленно умолк, прикрыл глаза. – Может, выпить ему чего-нибудь дать? – предлагает шепотом Игорь. – Дайте мне «Джека Дэниела», – просит Стоха. – Видит Бог, не хотел я Станислава Эдуардовича так подло прижимать, да меня не спрашивали, приказали… – Пасюк, – кричит Анна Сергеевна, – как Черномор? – Требует икону. – Что, всего одну? – Ага. Какую-то невыпиваемую чащу… Очень плох, Анна Сергеевна. Того и гляди, копыта отбросит… – Богородица «Неупиваемая чаша», – догадывается дядя Сева. – Губа, между прочим, не дура. Самое верное средство от алкоголизма и наркомании… – А есть в чемодане такая? – Была, если в перестрелке не погибла. – Дядя Сева, голубчик, найдите и отдайте ему, вдруг скажет, где ребеночек… – Да ради Бога, ради Бога, – частит дядя Сева, усердно роясь в обломках святынь. И находит искомую, почти пощаженную перекрестным огнем. Делегация в составе Анны Сергеевны, дяди Севы и Пасюка вручает чудотворный шедевр обливающемуся хладным потом Ардальону Петровичу Миндису. – Вот она! Где мальчик? Ардальон Петрович счастливо улыбается – задание выполнено! Крайне важный для судеб отечества источник в одной из западных спецслужб теперь наш! Он открывает рот, чтобы честно соблюсти условия сделки, оплатить услугу информацией, но вместо слов из его рта лезут розовые пузыри предсмертного восторга, плавно переходящие в судорожную агонию. Еще одним героем невидимого фронта становиться меньше не только для врагов России (ибо для последних он уже несколько лет, как в гробу обретается), но и для друзей все той же страны. – Чекист – он и при смерти чекист: все равно наколет, – констатирует Анна Сергеевна и спешит обратно к Стохе. – Лешенька, – вновь оказывается на коленях перед распростертым телом Анна Сергеевна, – не бери греха на душу, скажи, где ребеночек? – А что мне лишний грех? Одним больше, другим меньше, все равно пропадать… Вернулся Игорь со стаканом янтарной жидкости. Анна Сергеевна берет стакан и самолично поит раненого, приподняв его голову белой ручкой. – Вот ведь какие нежности, – горько ухмыляется Стоха. – Знал бы, что так забавно умирать, давно бы помер… – Пей, Лешенька, пей… Лешенька пьет и хвастает в перерывах между мучительными глотками: – А ведь это я Аникеева из Казачьего Тына шуганул! Иначе он бы все о вас, Анна Сергеевна, выведал…