Он бы не смог толково объяснить, почему пошел по такой тропе. Скорее это не Микелетто выбрал путь, а путь избрал Микелетто. Ему нравилось думать, что он может бороться с несовершенствами этого мира, не привлекая к себе излишнего внимания. Его не интересовали лавры воина или государя — оставаться всегда в тени, вот его стратегия. Когда на прием в честь назначения вице-канцлером кардинала Асканио Сфорца, в дом Орсини прибыли понтифик со своим сыном — Чезаре, наемник заприметил их еще в роскошной карете, подкатившей к дворцу. Он спрятался в тени алькова и подслушал разговор, пока испанцы поднимались по мраморной лестнице. — Ты со мной поделишься? — спросил Папа. — Чем, святой отец? На широком плече молодого епископа пищал и неистовствовал маленький капуцин. — Зачем ты взял с собой обезьянку? — Я опасаюсь, что кардиналы не разделяют твой вкус к обновлению, — тихо ответил Чезаре, но у Микелетто был отменный слух. — А твоя обезьянка разделяет? — оживился понтифик. — О, да, — хищно прошипел Чезаре, — она прекрасно разбирается во вкусах. Они ушли вверх по элегантной лестнице, и Микелетто не стал следовать за ними. Ему вполне хватило того, что он услышал и увидел. Родриго Борджиа был человеком зрелых лет, не утратившим, однако, задора и ловкости. На властном, строгом лице каждая морщина лишь подчеркивала увядающую красоту. И его сын. Чезаре. Молодая копия отца, только еще более совершенная: глаза горят, будто внутри него пылает черное пламя, безупречно сложенное тело обрисовывается даже под сутаной. Движения пружинистые и грациозные, словно у молодого тигра перед прыжком, и ко всем этим природным дарам еще и такая прозорливость — обезьянка в планы Микелетто не входила. Корелья нынче понял, что бесило высокомерного делла Ровере и дряхлого Орсини, да и многих других ненавистников Борджиа. Их, вероятно, возмущала безудержная энергия настоящей жизни, бьющая ключом из этих испанцев, досаждала та уверенность, с которой они несли свои красивые головы на крепких широких плечах, коробила страсть, с которой они проживали каждый день своей жизни. В то время как благочестивые ненавистники влачили скучное и тягостное существование, не в силах подчинить себе в должной мере даже собственную прислугу. А эти Борджиа вели себя так, будто весь мир принадлежал им, словно все двери были уже открыты перед ними. После долгих и пространных приветствий, кардиналы начали усаживаться к столу, и наступил привычный обмен любезностями. Сын понтифика сел по правую сторону от святого отца. Как символично, ведь он, несомненно, и был правой рукой Папы. Микелетто внимательно наблюдал за происходящим. Он сегодня маскировался под видом прислуги, разливал напитки и вино. В нужный момент он подаст рубиновый эликсир понтифику и его сыну, бокалы наполнятся вечной жизнью для них обоих. — Обновление нашей святой церкви будет неспешным, — промолвил Родриго, усаживаясь за стол. — Но Бог говорил со мной, как Он говорил с моим предшественником Папой Иннокентием. Обновлению быть! — Следует ли подать на стол кашу на воде, Ваше Святейшество? — сыронизировал кардинал Орсини. — Я прикажу поварам. — Сегодня мы ваши гости, милорд кардинал, — благосклонно улыбнулся Папа, — и мы будем есть то, что вы предложите. На устах папского сына — Чезаре, играла учтивая ухмылка, но взгляд был насторожен. — Слава Богу. Можно разливать вино! — воскликнул Орсини, и Микелетто с двумя графинами полными кроваво-алого напитка мгновенно оказался за спинами Борджиа. — Дайте мне попробовать, — подставил свой бокал Чезаре. Микелетто невозмутимо наполнил его кубок. — Вино отличного урожая, милорд! — заверил Орсини. — Не сомневаюсь, — хмыкнул молодой Борджиа и сунул кубок с вином обезьянке под нос, что мигом вызвало всеобщее веселье и балагурство. Микелетто терпеливо ждал. Он знал, сейчас ничего необычного не произойдет, он умел выждать момент. — Она разбирается в вине? — удивился делла Ровере, улыбка смягчила его скупое на эмоции лицо. Не удостоив кардинала ответом, Чезаре схватил обезьянку двумя руками и, не смущаясь недоумевающих взоров, пригляделся к ее глазам. Убедившись, что никаких изменений в поведении животного нет, он с довольной ухмылкой промолвил: — Вино великолепно! — и жестом позволил наполнить бокал Папы. — Она отдает честь вашему великолепному вкусу! — обратился он к Орсини, усаживая обезьянку обратно на плечо. — Благодарю, — пробормотал тот с растерянной улыбкой. — Прекрасно вино, — изрек генуэзец Джулиано. — Такое же, как папство: зрелое, бархатистое, идущее от земли, восходящее букетом к небесам и поглощаемое, — он сделал многозначительную паузу, — обезьяной. Микелетто наполнил оба кубка отца и сына и, задержавшись за их спинами, продолжил тайком наблюдать происходящее. Однако, взгляд его то и дело возвращался к молодому Борджиа и неуемной обезьянке. — Мне кажется или тут таится метафора, милорд кардинал? — осведомился Родриго, бросая косые взгляды на обезьяну, облюбовавшую спину сына. Она с писклявым визгом носилась от одного его плеча к другому. — Все мы животные, — отвечал делла Ровере уклончиво, — наделенные бессмертной душой, благодаря Божьей милости. Тем временем капуцин оказался на столе и совершенно бесстыдно справил нужду на салфетку рядом с рукой Папы. — Кажется, тут не метафора, а зов природы, — сконфузился Чезаре. — Она просит у вас прощения, — он усадил животное обратно на плечо. — Извините, — он поднялся с места, растерянно усмехаясь, — простите мою обезьянку! Наемник. Часть семнадцатая На этот фарс во дворце кардинала Орсини, называемый приемом, Чезаре собирался как на войну. Под сутану надел ножны со шпагой и острым клинком, идея с обезьяной пришла в голову епископу, в одну из тех бессонных ночей, когда он размышлял, как оградить семью от нависших опасностей. В погоне за престол отец совершил нечто чудовищное — обманным путем заполучил голос Орсини, посулив ему должность вице-канцлера. А сам назначил на этот пост Асканио Сфорца. Другого способа выманить лояльность закадычного врага Родриго не отыскал, и теперь одураченный кардинал, точно раненый кабан, затаился, выжидая подходящего момента для мести. А месть обязательно последует, Чезаре в этом не сомневался. Странно, что отец был так беспечен. Папа упивался обретенным всевластием, совершенно позабыв об угрозах. Зато Чезаре помнил. Он плохо спал ночи после избрания понтифика, ему все чудилось, что к воротам дома подбираются их ненавистники. Отныне рядом с постелью Чезаре всегда держал кинжал. В те дни, когда приходилось заночевать в Апостольском дворце, а не дома, он едва мог уснуть, тревожась о Лукреции, матушке и Джоффре. В стенах Ватикана понтифик был в безопасности — многочисленная охрана и собственный дегустатор являлись гарантом его покоя в папском дворце. Но когда предстоит посетить логово врага, лучше подготовиться, как следует. Итак, капуцин стал верным спутником Чезаре на этот вечер. Все складывалось весьма положительно, беседа лилась в привычном русле колких шуток и неоднозначных комплиментов. Сотни свечей плавились в золоченых канделябрах, мерцая красноватыми отблесками в глазах присутствующих, окутывая залу дымным ароматом воска и меда. Стол заполнялся изысканными яствами, вино лилось искристой пахучей рекой, но у епископа совершенно не было аппетита. Он наблюдал за всеми присутствующими с маской вежливости, а сам не находил себе места — в каждой улыбке чудилась фальшь, в каждом взгляде — затаенное презрение. Обезьянка нарушила благопристойное течение трапезы, и Чезаре решил улизнуть из-за стола, воспользовавшись предлогом естественных потребностей капуцина. Он направился к выходу и краем глаза приметил слугу, проворно сбегающего по внутренней лестнице. Чезаре, насторожившись необычной бойкости домочадца, последовал за ним вниз. Неотступно следуя за слугой, епископ оказался на кухне и, отпустив обезьянку на ближайшем разделочном столе, он бесшумно, словно фокусник, достал клинок из ножен. В полусумраке кладовой Чезаре углядел виночерпия, что наливал им вино, слуга с усердием толок что-то в ступке рукоятью кинжала. Глаза епископа расширились от пугающей догадки — человек этот не был прислугой. В пару неслышных шагов Чезаре оказался рядом с незнакомцем и ловко приставил острие кинжала прямо к его затылку. На мгновение тот окаменел, выронил ступку, а затем одним быстрым, словно молния, движением извернулся, прижав лезвие собственного ножа к горлу епископа. Но и клинок Чезаре успел вовремя упереться в кадык соперника. — Бог мой, как ты быстр! — громко прошептал Борджиа, шумно выдохнув. Они замерли друг против друга, взгляды схлестнулись в упрямом противостоянии. — Для повара, — глухо парировал незнакомец, — а вы — для церковника. Чезаре вжал лезвие в кожу противника так, что тому пришлось вытянуть жилистую шею. Безвольный подбородок соперника порос рыжевато-грязной щетиной, лохматые волосы были кое-как обстрижены. Лицо смахивало на морду хищного зверька, бесцветные маленькие глаза сверкали, словно глаза волка в чаще леса. Он не был ни поваром, ни виночерпием. Вероятнее всего, наёмник на службе у хозяина. — Работаешь на кухне? — осведомился Чезаре с кривой ухмылкой, остро ощущая холодное лезвие на своей коже. — Сегодня — да, — невозмутимо ответил незнакомец. Епископ еще плотнее упер клинок в глотку противника. Чувствуя, как кровь вскипает от ярости и азарта, он сквозь зубы прорычал: — Кто тебе платит? — Кардинал Орсини, — без запинки ответил рыжий. Быстро же он сдавал своего господина. — Какова бы ни была сумма, я заплачу вдвое, — порывисто проговорил Борджиа. — Мне бы сгодился такой быстрый малый! — Неужто? — О, да! — протянул Чезаре, хищно усмехаясь. Незнакомец несколько долгих мгновений пытливо глядел на епископа, затем отнял клинок и бросил его на пол. Немедля, мощным толчком Чезаре швырнул рыжебородого к стене, снова впившись лезвием в его горло. — Но не такой глупый! — прошипел Борджиа у самого носа рыжего. Другой рукой он крепко сжал затылок неприятеля. — Я далеко не глуп, господин, — пробормотал незнакомец, гримаса боли исказила его черты, и все же он ухмылялся, смело уставившись в глаза Чезаре. — Как я понимаю, вам нужны мои услуги? — неприятель судорожно глотнул воздух. — Да? Было бы глупо убить слугу, чьи услуги вам нужны. Чезаре колебался: этот человек может быть полезен. Но не слишком ли быстро он предал своего хозяина? — Значит, глупец я, — прорычал Чезаре у носа незнакомца. — Почему мне не стоит тебя убивать? — Потому что заповедь гласит: "не убий", — промямлил рыжебородый, с едва угадывающейся смешинкой во взгляде. — Я получу прощение, — оскалился Чезаре. — Мой исповедник сам Папа! Впившись пальцами, точно когтями, в затылок противника, он вынудил того снова морщиться от боли. Шальная мысль промелькнула в уме епископа: он ни разу не убивал, а кадык неприятеля нервно ходил под его клинком. Он словно завис между прошлым и будущим в пространстве между выбором и случайностью. Один неверный шаг — и жизнь примет иной оборот. — Потому что вам не найти другого такого убийцу, — захрипел незнакомец в лицо Чезаре, выдернув его из чудовищного оцепенения, где он делал выбор между убийством и милосердием. Епископ ослабил стальную хватку и отступил на шаг, клинок дамасского булата сверкнул тусклым отблеском и остался нацеленным на противника. — Уверен? — Чезаре смерил его оценивающим взглядом: щуплый, жилистый, невзрачный, но, как оказалось, весьма прыткий. Он бы мог сослужить неплохую службу. — Да, — кивнул рыжий. И внезапно стремительно выхватил кинжал прямо из рук епископа. Он порывисто толкнул Борджиа с невиданной для такого неказистого человека силой, а затем подхватил брошенный ранее нож, и в следующее мгновение оба лезвия плашмя придавили плечи ошеломленного Чезаре. Незнакомец довольно рыкнул, одержав победу. На короткий миг страх прошиб епископа холодным потом, но в устремленном на него взгляде серых волчьих глаз он не нашел угрозы — только лихое торжество. Чезаре судорожно сглотнул, переводя дух. Оказавшись безоружным, загнанным в угол, он ощутил себя несколько посрамленным, но больше ошарашенным. Ему редко — или лучше сказать никогда — не встречался такой ловкий противник. Меж тем, незнакомец примирительно протянул кинжал Чезаре.