— Мы обсуждали условия, — сказал он, как ни в чем не бывало, инстинктивно отирая выступившую каплю крови на шее, там, где в кожу впивалось лезвие кинжала. — Верно, — хмыкнул Чезаре, с тихим шелестом пряча клинок обратно в ножны. Рыжебородый меж тем деловито принялся наполнять кувшины из бочки — движения крадущиеся, пружинистые, точно у кошачьего хищника. — Я буду рад служить Папе или его сыну, — напрямую заявил наемник, повернувшись к Чезаре с двумя полными кувшинами в руках. — Ибо кардиналы, — поморщился он, — как вам известно, непостоянны. Он водрузил графины с вином на буфет в углу, затем неспешно приблизился вплотную к Чезаре и приглушенно молвил у его лица: — А такому безжалостному человеку, как вы, нужен такой безжалостный человек, как я. Борджиа кивнул и бросил опасливый взгляд в коридор, где сновали лакеи. Он не считал себя безжалостным, просто он пока не научился прощать. И ему бы пригодился слуга с холодным сердцем. — А подробнее, — понизил голос Чезаре и всмотрелся в хищную поволоку серо-голубых глаз наемника. — Я убивал младенцев в их колыбелях, — холодно процедил рыжий. Взгляд блеклых очей пустой, бесстрастный. — Но только когда их родители мне платили, — добавил он. И, убедившись, что произвел должное впечатление, он отошел к столу с кувшинами. Чезаре, мысленно содрогнувшись, бросил ему вслед: — А что в порошке? — Вечная жизнь, — ответил тот, подняв бездыханное тельце обезьянки со стола. Чезаре закусил губу, холодок пробежал по спине. — Для кого? — Для вас, — посмотрел в упор, — для вашего отца. Он отнес отравленного зверька в кладовую и аккуратно, почти бережно, сложил трупик в короб с отходами. — Не слишком тонко, — проговорил Чезаре, с ужасом представив, что могло произойти, если бы не помощь потешной обезьянки, которая нынче отдала жизнь за него. — Сегодня тонкость была не нужна, — спокойно молвил новый знакомый. — Все они хотят вашей смерти. Чезаре разом взмок под слоями одежды, кровь бешено запульсировала в жилах — чужак лишь подтвердил, то, о чем он итак знал. Ему не пришлось думать дважды. Епископ схватил полный вина кувшин, шагнул к столу, где валялась брошенная ступка, и высыпал весь порошок в алый напиток. Мерно раскачивая сосуд, он задумчиво размешивал яд в душистом вине. Это будет первое убийство в его жизни. Кровь, яростно вскипевшая ранее, теперь стыла от одной этой мысли. Но выбора не было и не могло быть. Нельзя оставить безнаказанными кощунство мерзкого кардинала, он должен поплатиться, и расплата наступит сегодня. Чезаре протянул кувшин рыжему, устремившему на него выжидательный взор. — Налей его Орсини. Наемник взял кувшин, смерил епископа пристальным взглядом и, не сказав ни слова, отправился наверх. Впервые кто-то совершит убийство по заказу епископа Борджиа. Мысль эта чудовищно опьяняла. Чезаре быстро последовал за наемником. Остановившись в дверном проеме залы, он окинул взглядом сидящих. Отец был весел и беспечен, он ничего не подозревал о происходящем. Взор епископа ненадолго задержался на лицемерном оскале кардинала Орсини. Нет, милосердия для этого человека не будет. На удивление самому себе, ни капли жалости он не испытывал — лишь презрение. Чезаре спокойно наблюдал, как наемник бредет вокруг стола и наполняет кубки присутствующих один за другим. Оказавшись, наконец, подле Орсини, он налил ему рубинового вина из рокового кувшина. Глаза Чезаре расширились, он невольно содрогнулся. Тем временем слуга с пустыми графинами прошагал мимо, невозмутимо взирая перед собой. Молодой Борджиа проводив взглядом наемника, двинулся к столу. Он еще не успел занять свое место, когда делла Ровере обратился к нему с удивлением: — Ваше Преосвященство! У вас кровь! Чезаре, проследив за взглядом кардинала, протянул пальцы к шее, ощутив липкую каплю там, где холодный клинок убийцы касался кожи. Он стер ее одним быстрым движением. — Чертова обезьянка укусила, — произнес он, слизнув кровь с пальцев. Металлический вкус остался во рту. Отец поднял изумленный взор на сына. — Обычное дело, ведь у животных нет души, — с ехидной улыбкой молвил Джулиано. Бросив на него неодобрительный взгляд, Чезаре молча уселся рядом с понтификом. — У меня тост, — подхватился с места Орсини, подняв кубок, полный бордового вина. — За гармонию! Среди нас, слуг Божьих! — прелаты, одобрительно закивав, встали с бокалами в руках. — За гармонию! Чезаре с толикой ужаса посмотрел на кубок в руке отца. А вдруг рыжебородый напутал или решил обмануть его? Что, если он все еще предан Орсини, разве можно быть полностью уверенным в наемном убийце? — За святое причастие и искупление грехов, — благодушно добавил понтифик к тосту хозяина дома. Приподняв бокал, он жадно отпил из него. — Аминь, — обронил Орсини. Чезаре неохотно сделал маленький глоток из своего кубка — вино на вкус было отличное, без каких либо примесей, но сомнения терзали душу епископа. — Я хочу предложить второй тост, — как только все уселись, заявил делла Ровере. Чезаре угрюмо посмотрел на кардинала исподлобья. — За метафору, — приподнял Джулиано свой бокал, глядя в упор на молодого Борджиа. — Почему за метафору? — переспросил Чезаре в замешательстве, краем глаза он неотступно следил за Орсини. — За ее гибкость. То речь о князе, а то об обезьяне. Чезаре заерзал на месте, бросая беспокойные взгляды на хозяина дома. Казалось, последнему сделалось нехорошо: он коснулся лба, затем подбородка, испарина выступила на его покрасневшем лице. — Ее скрытый смысл известен только Господу в его бесконечной мудрости, — меж тем продолжал делла Ровере, не замечая затруднений Орсини. Епископ Борджиа с холодным удовлетворением искоса наблюдал за злополучным кардиналом, и, дослушав Джулиано, он уже вполне смело вскинул свой кубок. Похоже, наемник не подвел. — Я предлагаю другой тост, — твердо сказал Чезаре. — За обезьян! — "За обезьян"? — порывисто воскликнул Орсини, глаза его расширились, а рот задрожал. — Они то лижут вам руку, а то кусают за шею, — произнес епископ с улыбкой. — И все знают, что делают с кусачей обезьяной, — упрямо продолжил Чезаре, переводя взгляд на делла Ровере. — И что же делают с кусачей обезьяной? — переспросил Джулиано, но он не услышал ответ. Орсини взвился с места, изо рта его пошла пена, и все внимание устремилось к нему. Его подхватили под руки, прелаты повскакивали со своих мест и засуетились вокруг умирающего. Меж тем, Чезаре хладнокровно произнес перед собой: — Ей сворачивают шею. Он жадно осушил свой кубок. Рубикон. Часть восемнадцатая Золоченая карета стремительно несла Александра сквозь теплую римскую ночь. По обе стороны от повозки его сопровождали солдаты папской армии. Сейчас он был в безопасности. Но каких-то пару минут назад перед ним развернулась трагедия — мирный ужин обернулся маскарадом, под масками богоугодных кардиналов прятались травленые волки. Родриго внутренне содрогнулся — скорее от отвращения и гнева, чем от страха — убить его при помощи яда. Что за вероломный замысел пришел в голову Орсини. Где же та праведность, которую тот требовал от Родриго, где же добродетель князя церкви, смирение, в конце концов? Нет, под видом добропорядочного кардинала Орсини прятал звериный оскал. Нынче он поплатился за свою бестолковую ненависть к испанцам и к семье Борджиа, и поделом ему. Единственное, что терзало Родриго, так это что его сын взял грех на душу. Неужели он справился сам? Или у него появился помощник? Господь должен простить Чезаре, ибо действия сии оправданы целью спасения наследника престола Святого Петра. Родриго одернул плечо и откашлялся. Казалось, где-то в горле застрял ком омерзения. Никогда ранее он не прибегал к убийству во имя достижения цели или ради защиты, ведь он был уверен, что дипломатия и хитрость лучшее оружие и лучшие доспехи, и до сих пор этих уловок ему доставало с лихвой. Но сегодня Чезаре почуял подлинную природу сложившейся ситуации. Дипломатией тут и не пахло: Орсини желал уничтожить соперника, убрать его с дороги, словно бездушную обезьяну, и старший сын с поистине дьявольской проницательностью разглядел то, к чему так неосторожно был слеп Родриго. В ушах до сих пор звучали слова сына: «Яд предназначался нам, обезьянка нас спасла… Ты знаешь, как называют тебя за глаза? Обезьяна в митре! Пол Рима жаждало отпраздновать такой исход!» Он знал. Безусловно, знал, что его многие ненавидят, что удержать престол будет непросто, но Родриго не брал во внимание грубые методы борьбы. Ему и правда показалось на короткий миг, что должность понтифика дарует неприкосновенность и защиту самого Господа. Ах, какое безумие, какая самонадеянность! Возможно, защита Бога и дарована ему, но он никогда ранее не терял бдительности. Видимо, тяжелая митра надавила его голову. А сын пытался достучаться до него, твердя при каждой возможности о врагах, но Родриго лишь раздраженно отмахивался. Теперь же он понимал, Чезаре смог увидеть ситуацию со стороны и оценить расстановку сил трезвее, чем сам Родриго, опьяненный властью, словно сладким вином. Чезаре всегда вызывал тревогу в душе Родриго. В нем, безусловно, были все качества, что желал бы видеть отец в сыне: к природным дарам в виде острого ума и физической привлекательности, Чезаре унаследовал от отца невероятную напористость. За что бы ни брался старший сын, он достигал успеха, будь то богословие или стрельба из лука, юриспруденция или фехтование. Он вгрызался в науки с тем же усердием, с которым истязал свое тело в тренировках со шпагой. Но в его душе не было мира. Родриго чудилось, что старший сын всегда хотел большего, чем ему было дано, казалось ему тесно в собственном теле, противоречия будто разъедали Чезаре изнутри. Жило в нем некое отчаяние или даже неистовство. Родриго не мог не признать, что из Чезаре бы вышел лучший гонфалоньер, чем из Хуана. Однако, поздно менять решение, принятое много лет назад. Невозможно представить горячо любимого Хуана в должности епископа Валенсийского, и уж тем более кардинала. Нет, его младший сын ничего не смыслил в интригах Ватикана, и с такой необузданной натурой он не способен к тонкой игре. Ему определенно не хватало знаний в стратегии дипломатии, а посему правой рукой Александра в Ватикане мог быть только Чезаре, который весьма преуспел в политических играх. А Хуан пусть красуется в доспехах — большего от него пока и не требуется. Александр не планировал развязывать войну. Занимая престол Святого Петра, Родриго Борджиа знал, его политика будет миролюбивой, что вовсе не означало слабость или мягкость. За первые недели своего правления он успел навести порядок в Риме: казнил виновников беспорядков, их семьи выслал из Рима с позором; запретил римским оружейникам продавать доспехи и оружие без согласия папских чиновников, ввел комендантский час и усилил охрану в ночное время. Беззаконие, что творилось до этого, прекратилось. Город вздохнул в облегчении. Александр собирался и дальше действовать подобным хладнокровным образом для достижения равновесия между всеми областями Италии. Такую же стратегию он намеревался использовать и во внешней политике. Ступать по тонкому льду, выверяя каждый шаг, плести сети интриг и укреплять свою власть, укоренить династию Борджиа на итальянской земле — в этих задачах ему должны помочь не только собственные таланты, но и дети. Его война будет проходить в стенах Ватикана. А Чезаре скоро станет кардиналом, нравится ему это или нет. Родриго никак не обойтись без надежной опоры и подмоги в этом осином гнезде, что зовется Римской Церковью. Лукреция — самое ценное сокровище, радость и отрада его дней — должна исполнить свое предназначение. Златовласая девчушка унаследовала от матери красоту и грациозность; упорство и живой ум достался девушке от отца — ей легко давались науки, необходимые благородной девице, она росла и расцветала на глазах. Родриго вздохнул, смежив веки. Это лучезарное солнышко вскоре должно будет светить кому-то другому. Теперь, когда Родриго Борджиа стал понтификом, рука дочери многократно возросла в цене. Безусловно, он понимал, что Лукреция едва ли готова к замужеству в столь юном возрасте, но у него не было времени для промедления, особенно теперь, когда стало совершенно ясно, что враги ни перед чем не остановятся, лишь бы уничтожить его. Ему нужны влиятельные союзники среди знатных итальянских семей. А что может скрепить союз лучше, чем свадьба? Родриго тяжело вздохнул. Иногда он ненавидел себя за ту безжалостность, с которой ему приходилось распоряжаться судьбами детей. Он набожно перекрестился — видит Господь, у него нет иного выхода. Вскоре показались стены папского дворца, и Родриго Борджиа снова осенил себя крестом, бормоча слова молитвы благодарности. Перед тем, как карета тронулась от дома Орсини, он сказал Чезаре, что Бог отомстит за кощунственные намерения его врагов. Так оно и будет, но Родриго Борджиа более не станет допускать оплошностей и бездействовать. Нынче он перешел Рубикон.