— Почему ты здесь, Чезаре? — Мне все мерещатся, — промолвил он, — убийства, перерезанные глотки, чаши с ядом. — Возможно, ты не ошибаешься, — Ванноцца оставалась на своем месте. — У нас теперь много врагов. Чезаре неосознанно обернулся, услыхав внезапный хлопок дверей за спиной. Это прислуга сновала по своим делам, но враги теперь чудились ему повсюду. Он одернул себя, механически потеребив епископский перстень на пальце. Наконец, он спросил о том, что нынче тревожило его больше всего: — Как Лукреция? — Она спит, — тепло улыбнулась матушка. — Ты по ней соскучился? — Очень! — поспешно ответил он. Чезаре был рад, что тени анфилады прятали его глаза, ведь при ярком свете матушка бы непременно заметила тревогу, которую он тщательно скрывал. — Если с ней что-нибудь случится, то я, — он лишь на мгновение задумался перед тем, как слова сами сорвались с языка: — я умру. — А что может случиться? — неуверенно переспросила мать, наблюдая, как сын выходит к ней из тени колонны. — Я выставляю охрану вокруг дома, — приблизившись к Ванноцце, ответил Чезаре. — Снаружи так опасно? — Теперь это другой город, — сказал он, устремив невидящий взгляд вдаль, поверх головы Ваноццы. Хорошо, что мать не знала о том, какая опасность угрожала их семье. Он не станет сообщать ей об этом, но она, разумеется, скоро узнает, чем закончился ужин во дворце Орсини. — Он все еще зовется Римом, — растерянно улыбнулась мать, вглядываясь в лицо сына. — Не уверен, что у него есть имя. Он тепло поцеловал ее в щеку и проводил в опочивальню. Перед тем, как скрыться за дверями, Ванноцца ласково взяла Чезаре за руку и, с неясной тревогой глянув в его глаза, проговорила: — Береги себя, сынок. Он кивнул, а мама, чуть нахмурившись, долго всматривалась в его черты, ласково сжимая ладонь. Сердце Чезаре вдруг стеснилось в груди от смутной тоски по тем дням, когда он был мальчишкой, когда жизнь была безоблачна, а грядущее представлялось неизменно прекрасным. Те дни навсегда минули. Но тепло в медовых глазах матери, как и раньше, согревало душу. Он пообещал Ванноцце не давать себя в обиду и, убедившись, что в доме все спокойно, Чезаре отправился в свои покои. Он бы много отдал сейчас за возможность растянуться на своей удобной кровати, тело ныло от усталости, а дух его точно испытывал похмелье после того накала, что пришлось пережить накануне. Какая-то неведомая сила заставила его пройти мимо своей комнаты, вдоль по коридору, к покоям сестры. Чезаре неуверенно остановился перед дверями ее комнаты — стоило ли беспокоить ее в такой поздний час? Она, верно, уже давно спала. Но желание увидеть Лукрецию было непреодолимо, он должен был воочию убедиться, что с ней все в порядке. Осторожно отворив двери, он тихо направился прямо к ложу, на котором беспечно спал его ангел. Опустившись на колено перед ней, он выдохнул в облегчении. В отблеске свечи лицо сестры дивно мерцало, густые ресницы были опущены на бархатистые щеки, а невинные уста приоткрылись в неясной улыбке. Верно, сон ее был сладок. Любуясь точеными линиями столь обожаемого лица, он забывал о событиях вечера и будто проваливался в безвременье — туда, где не было ни врагов, ни отравленных чаш, ни коварных кардиналов, не было Ватикана, не было и самого Рима… *** Когда мама возвращается из монастыря на Аппиевой дороге, где провела несколько месяцев в уединении, она привозит с собой белоснежный сверток и сообщает Чезаре, что нынче у них с Хуаном появилась сестра. Он впервые берет Лукрецию на руки — малышку с глазами цвета теплого моря, с завитками белокурых волос вокруг лилейного личика — и сразу решает, что она напоминает крохотную богиню, такую замечательную и лучезарную, вовсе не похожую на него самого — неприметного чумазого мальчишку… *** Она быстро растет и уже в конце зимы делает первые шаги. Теперь можно брать ее с собой на прогулку, Хуан смеется над тем, как Чезаре возится с сестренкой. — Ты играешь с живой куклой, словно девчонка! — гогочет он, и тотчас пускается наутек. Хуан знает, как болезненны бывают тумаки от старшего братца… *** Почему отец носит красное, почему небо голубое, почему зимой холодно, а летом жарко, почему гремит гром и куда девается солнце ночью? Лукреция научилась говорить и теперь вопросов у нее великое множество, но отвечать на них одно удовольствие, ведь так отрадно чувствовать себя взрослым и всезнающим… *** Ранней теплой весной они играют на поляне у дома. Множество одуванчиков усеивают зеленую сочную траву желтыми пушистыми головками, их так и хочется собрать в огромный букет. Лукреция срывает целую охапку цветов, и брат, усевшись прямо в высокую траву, показывает ей, как ворох одуванчиков можно превратить в цветочную корону. Изумленная, она берет готовый венок и водружает его на кудри Чезаре, ослепительно улыбаясь. — Тебе идет, братец! Он добродушно смеется в ответ, стягивая венок, и надевает его на белокурую голову Лукреции. — Нет, тебе он идет больше, — уверенно заявляет Чезаре, любуясь ярко-желтыми цветами на медовых локонах. — Ты настоящая принцесса, — добавляет он. При этих словах ее подбородок взлетает вверх, а на губах расцветает торжественная улыбка. Она изящно касается ладошкой венка, поправляя его. Настоящая королева. — А ты будешь моим принцем, Чезаре, — она игриво наклоняется к нему: — Или ты хочешь быть рыцарем? — Я буду тем, кем ты пожелаешь, сестренка, — решительно отвечает он, глядя в лучистые глаза Лукреции. — И даже моим мужем? — спрашивает она, положив крохотные ладошки на его щеки. Ее ангельское лицо в обрамление желтых цветов сияет против ярко-голубого неба, от волос пахнет терпким ароматом одуванчиков, а в груди Чезаре ноет такое же терпкое чувство, которое выказать невозможно. — Нет, — качает он головой после недолгого молчания, — брат и сестра не могут быть мужем и женой, — он хмуро опускает глаза. — Это недозволенно. К тому же, ты знаешь, я дал обет. — Но ведь ты любишь меня? — она мягко приподнимает лицо брата и внимательно заглядывает в его глаза. — Больше всего на свете, Лука, — с нежностью отвечает Чезаре. Он зовет ее Лукой, когда они играют. — А я люблю тебя, — пылко заявляет Лукреция и порывисто целует его щеку, бросаясь на него с объятиями, со всей своей детской неистовостью. Он сгребает ее в охапку и нежно укачивает на плече, бормоча куда-то в пшеничные волосы: — Я больше, чем принц или муж для тебя, — его дурманит травяной горьковатый запах короны из одуванчиков — аромат весны и робкой надежды. — Я навсегда останусь твоим братом. *** — Чезаре, — услыхал он приглушенный голос Лукреции и разомкнул веки. Видимо, он задремал, предаваясь воспоминаниям. Она гладила его щеку и сонно улыбалась. — Почему ты здесь, Чезаре? Что произошло? Он окончательно проснулся и протер глаза тыльной стороной ладони. За окном брезжил тусклый рассвет. Стража, верно, уже прибыла к воротам, ему нельзя было медлить, ведь Микелетто ждал в назначенном месте. — Все хорошо, — произнес он, безотчетно отводя глаза, будто испугавшись, что они могли выдать тревогу. — Просто заходил пожелать тебе спокойной ночи, но ты спала, и, видимо, я так устал, что тоже задремал. Он нехотя снял ее ладонь со своей щеки и ласково поцеловал ее пальцы. — Ты спи. Еще очень рано. Лукреция несколько недоверчиво поглядела на него, но веки ее быстро отяжелели и сами собой прикрылись. Убедившись, что сестра уснула, Чезаре сбросил оцепенение и быстро направился к выходу.