— Я и правда очень испугалась, Хуан. — Ты побледнела, — он внимательно осмотрел ее лицо и улыбнулся. Редко доводилось Лукреции видеть такую теплую улыбку на устах брата. — Но ты не должна ничего бояться, сестренка! Твой брат, — он похлопал себя по широкой груди, усмехаясь, — капитан папской армии! Лукреция расплылась в ответной усмешке. Дурнота отступила, она снова смогла вдохнуть полной грудью. В залу впорхнула ее камеристка Стефания с двумя графинами на бронзовом подносе. В одном колыхалось рубиновое вино, в другом — чистая вода. — Оставь поднос и уходи, — строго бросил Хуан. Лукреция скорчила ему рожицу, показывая, что ей вовсе не нравится, как он распоряжается ее служанкой. — Ваша светлость, — присела Стефания в реверансе. — Миледи. Неслышной поступью она выскользнула за двери так же не заметно, как появилась. Хуан театрально хмыкнул, поднялся с дивана, скинул мокрый плащ с плеч и бросил его на спинку стула, затем разлил бордовое вино по кубкам. — Выпей, Лукреция, — протянул он ей бокал. — Это добавит краски на твои побледневшие щечки. — А что с кардиналом Орсини? — Лукреция с удовольствием отхлебнула ароматного вина. — Скончался на месте, — Хуан криво ухмыльнулся. — Чезаре уверен, что имел место заговор против нашего отца, а кардинал Орсини был одним из зачинщиков этих козней. Лукреция внимательно слушала его, хмурясь и желая проникнуть в саму суть произошедшего. — Чезаре говорил, что у нас появятся враги, когда отец станет Папой, — задумчиво произнесла она. — Но я и подумать не могла, что кто-то посмеет отравить наместника Бога не земле. Это же немыслимо, Хуан! — Напротив, — возразил он, — этого опасались все понтифики еще до нашего отца, ведь неспроста при Ватикане есть собственный дегустатор. Но, как видишь, сестрица, Господь на нашей стороне, а враг повержен, — он вскинул кубок: — Давай выпьем за здоровье и долгие лета нашего Святого Отца! Они тихо чокнулись серебряными боками кубков. — Мне нужно немедленно увидеть папу! — спохватилась Лукреция и, немного подумав, добавила: — И Чезаре! После нескольких глотков сладкого вина приятное тепло разлилось по всему телу, и силы вернулись к ней. — Я затем и прибыл, чтобы сообщить, что отец зовет тебя во дворец, — при этих словах Лукреция радостно захлопала в ладоши. — Едем уже, братец! — подскочила она на ноги, как ни в чем не бывало. — Я сейчас же прикажу Стефании сложить все необходимое. — Лукреция, — оборвал он ее ликующие возгласы, — мы поедем, но завтра! Отец ждет тебя на завтра. Она растерянно уставилась на Хуана невидящим взглядом. В голове снова пронеслись обрывки странного сна. Теперь та пугающая его часть, которую она силилась забыть, вдруг обрела смысл. Этой ночью угроза нависла над ее благополучием. И странное появление Чезаре в ее спальне среди ночи — она не придала этому значения с утра, ведь он часто заходил пожелать ей спокойной ночи. Теперь же Лукреция поняла, что он пришел сразу после ужина во дворце Орсини. Наверняка, он хотел рассказать ей о случившемся, но она уже спала, и он не стал будить. Ах, она должна поскорее встретиться с ним и выведать все подробности! — Ну, сестрица, что опять? — Хуан подошел к ней. Видимо, беспокойство отражалось на ее лице, он с несвойственной для него лаской обнял ее за плечи и мягко придвинул к себе. Она вымученно улыбнулась, потупив взор. Не станет Лукреция рассказывать герцогу про свои сны и тревоги. Чезаре бы рассказала — между ними не было секретов. Но с Хуаном все иначе. Непреодолимая пропасть, которую объяснить себе Лукреция не могла, всегда пролегала между братом и сестрой. — Все хорошо, брат. Завтра, так завтра, — сдалась она и, высвободившись из его объятий, снова вскинула кубок. — У меня есть еще один тост. Она только что поняла, что главное вовсе не то, кого она больше любит — Чезаре или Хуана. И сегодня неважно, кому она может доверить свои секреты. А значение имеет лишь то, что все они живы, могут наслаждаться вином, мечтать и строить планы на завтрашний день. В отличие от кардинала Орсини. — Выпьем за семью, братец! — сказала Лукреция, широко распахнув глаза. Хуан от души расхохотался, пораженный неожиданной метаморфозой настроения сестры и, подняв кубок, воскликнул: — За Борджиа! Благочестивая куртизанка. Часть двадцать пятая Фиаметта Бьянччи была единственной женщиной, к которой Чезаре Борджиа возвращался. Благочестивая куртизанка, фаворитка престарелого герцога Малатеста — божественно красива и дьявольски умна — она вела бурную и блистательную жизнь, подобающую ее положению. Просторный дом на площади Санта Мария в Трастевере служил ей жилищем и местом, где устраивались пышные балы и приемы для горожан, не чуждых чувственным наслаждениям и не тревожащихся о своей репутации. Куртизанка владела личными сбережениями, которыми могла распоряжаться по своему усмотрению. Участница литературных кружков, меценат художественных салонов, она обладала определенной независимостью и даже сама увлекалась искусствами в меру способностей. Вращаясь в обществе вольных художников, она позировала скульпторам и живописцам, становилась музой для поэтов. Донна Бьянччи получила образование наравне со знатными дворянами Рима и к своим двадцати годам говорила и читала по-французски, по-испански и на латыни, знала историю, интересовалась научными открытиями. Воистину жизнь богатой римской куртизанки могла показаться притягательнее жизни герцогини. Вот только в высшее общество вход ей был заказан. Важным преимуществом, по мнению самой содержанки, являлась привилегия выбора с кем проводить дни и ночи. С епископа Фиаметта платы за свою компанию не брала, но он никогда не оставался в долгу. Чезаре был одним из ее тайных любовников, ведь престарелый герцог не мог удовлетворить пылкую страсть этой гетеры. У нее имелись и другие кавалеры, а Чезаре не был частым гостем в доме Бьянччи. Привязанность к подобным девицам не входила в его планы. Но возвращаться время от времени к рыжеволосой плутовке было чертовски приятно. Она знала толк в искушениях, знала, что нужно мужчине, никогда не задавала ненужных вопросов и не претендовала на особое расположение. Ко всем этим неоспоримым для куртизанки достоинствам она обладала живым умом и могла развлечь содержательным разговором. Пожалуй, в нее можно было даже влюбиться. Вот только его сердце принадлежало другой, и вряд ли кто-то способен это изменить. — Ты все-таки вернулся, — проворковала Фиаметта, плотно затворив дверь спальни. Она прислонилась к дверям, подняв на него большие глаза, наполненные не то радостью встречи, не то опаской, что он пришел без оповещения. Чезаре остановился у разожженного камина и окинул ее жадным взглядом с головы до ног. Роскошна. Копна красных, словно костер, волос распущена по плечам. В мерцающем пламени очага белая кожа отливает золотом, изумленные синие глаза в обрамлении пушистых ресниц широко распахнуты, маленький аккуратный рот маняще приоткрыт. Грудь, туго затянутая в корсет, часто вздымается и трепещет, а на груди, в такт неровному дыханию, поблескивает жемчужное ожерелье. Неужто девица так рада видеть Чезаре, что у нее дыхание перехватывает? — Я думала, ты решил следовать обету, — нарушила она затянувшееся молчание, щеки ее порозовели, будто от смущения. Она плавно двинулась к нему через комнату. — Я давал обет безбрачия, а не целомудрия, Фиа, — он криво ухмыльнулся. — А это не одно и то же. Она подошла к нему, медленно покачивая бедрами под широкими юбками платья. В манерах ее, в голосе, даже во взгляде сквозила порочность, но под его пристальным взором она краснела словно невинное дитя, заставляя безрассудно забывать обо всех ее предыдущих любовниках. Он шагнул к ней, провел ладонью по зардевшимся щекам, спустился вниз по обнаженной шее, прошелся пальцем по трепетно выпуклым ключицам. Фиаметта заметно вздрогнула под его прикосновением. Не говоря ни слова, он сгреб ее в охапку и потащил на ложе под широким балдахином из красного бархата. Куртизанка звонко расхохоталась, когда он бросил ее на мягкую перину, устланную золотистым атласом. Рыжие, словно расплавленная медь, волосы раскинулись по белым подушкам. Чезаре накрыл смеющиеся уста жадным поцелуем. Ее губы сразу отозвались, открылись, впустили его, словно домой. — Ты приятно пахнешь, — прошептала она, на короткое мгновение разомкнув губы под настойчивыми поцелуями. — Что за дивный аромат? — Подарок сестры, — выдохнул Чезаре. Он отстранился, дернув шнуровку тугого корсета. — Ты привыкла, что от меня пахнет ладаном, — подрагивающим от возбуждения голосом проговорил он, торопливо расстегивая застежки платья. — Ладан окутывает дымной тайной, — промурлыкала Фиаметта, запустив пальцы в непокорные кудри. — Как и ты, Чезаре, — она охватила его лицо прохладными ладонями. — Ты загадка для меня. — О чем ты? — хрипло произнес он, потянув шнурок корсета зубами. — Ты пришел без предупреждения, накинулся на меня, подобно голодному зверю. Она ловко извернулась и оказалась над ним, завела его руки за голову, цепко удерживая запястья на постели. — Что случилось, Чезаре? Ты сам на себя не похож, — прошептала она у его лица. — Я изменился, — он облизнул пересохшие губы, его злило и одновременно будоражило то, как властно она удерживает его руки. — Насколько? — вскинула Фиаметта четко очерченные брови, медные локоны рассыпались вокруг миловидного лица. — Перестань задавать вопросы, — прорычал он, усмехаясь, — и займись делом, — Чезаре, наконец, вырвался из плена ловких пальцев. — Да, Ваше Преосвященство, — произнесла она и взвизгнула, когда он с силой рванул корсет, позволяя полной груди выпрыгнуть на свободу. Зарываясь лицом в шелк ее грудей, пробуя на вкус терпкую горячую кожу, внимая обрывистому дыханию и тихим стонам, он, наконец, забывал. И забывался. В сладком дурмане растворялись тревоги, доводящие его в эти дни до грани безумия. Отступал во мрак голос совести, царапающий сердце, будто когти по стеклу. Он отравил кардинала, собственными руками всыпал яд в вино, а потом с холодным удовлетворением наблюдал, как тот испускает последний вздох. Не испытав при этом ни тени сожаления, ни малейшего милосердия. А теперь отец желает сделать из него кардинала. Плевать. Под ворохом юбок пальцы уже отыскали горячую скользкую плоть, бедра куртизанки поддались на встречу, а с губ сорвался сладострастный стон. К дьяволу всех кардиналов. Он опрокинул Фиаметту на спину, скинул расстегнутый ее проворными руками дублет, стянул сорочку и, наконец, избавившись от остатков одежды, словно от шелухи, набросился на мерцающее атласным блеском великолепное тело куртизанки. Он потерял счет времени, прерываясь лишь на то, чтобы смочить горло вином из графина, предусмотрительно оставленного на туалетном столике рядом с кроватью. Он снова и снова погружался в водоворот похоти и страсти. Чезаре жаждал довести себя до изнеможения, чтобы в буйной голове не нашлось больше и следа разъедающих мыслей, пусть их снесет волнами вязкого животного наслаждения, пусть мышцы нальются приятной усталостью, а голова заполнится оглушающей пустотой. Гибкая спина Фиаметты извивалась в такт его бедрам, кожа ее блестела от испарины, мягкие перекаты мышц красиво змеились под кожей, а ему виделась исполосованная спина его наемника в кровавых ранах, лопнувшая кожа пузырилась рваными лоскутами. Чезаре на мгновение зажмурился, отгоняя мрачное видение, он порывисто перевернул любовницу на спину. Навалившись на хрупкое тело всем своим весом, он уткнулся носом в раскинувшиеся по подушке рыжие локоны. Она лишь еще громче застонала, произнося его имя. — Чезаре… Чезаре, — стоны Фиаметты напомнили ему, как его имя произносила Лукреция. В ее устах «Чезаре» звучало по-особенному сокровенно, будто она ласкала, перекатывала звуки его имени на языке. Ни у кого другого так получиться не могло. Проклятье, он снова думал о сестре, невольно представлял, что это ее руки обвили его спину, впиваясь в кожу острыми ноготками, что с ее губ срывались сладкие стоны с его именем. Чезаре накрыл рот куртизанки ладонью, вжимаясь пальцами в ее влажные губы, заставляя прекратить шептать его имя. Он не мог больше этого выносить. Или это Лукреция взывает к нему, чтобы он спас ее от замужества с незнакомцем, с чужаком. С напыщенным знатным герцогом или ни на что не годным изнеженным принцем. Он не верил, что отец найдет ей достойную партию. Главным мерилом будет власть и влияние, а также поддержка папской армии. Однако, для Чезаре всякий кандидат покажется недостаточно хорошим. Сама мысль, что ему придется выпустить любимую Лукрецию из своей жизни, оторвать ее от сердца с плотью и кровью и вручить другому, отзывалась в душе тупой ноющей болью. Кто сумеет ухаживать за столь нежным цветком, кто сможет дать ей ту любовь, что она заслуживает, ту преданность, ласку, заботу, защиту? Кто, кроме него? Чезаре уже всей душой истово ненавидел неизвестного соперника. Волосы Фиаметты пахли знакомым до боли ароматом розовой воды, заставляя сердце сладко замирать в груди. Зарывшись лицом в густые локоны этой порочной женщины, он вспоминал любимые золотые кудри, снова и снова погружаясь в горячее лоно куртизанки, он, наконец, ощущал ту легкость и опустошение, за которыми пришел. Жить на грани, идти по краю лезвия остро заточенного клинка, прикрываясь сутанами церковника, найти равновесие, взять от жизни все, что она может предложить. Ведь власть никому не дается, ее нужно брать. И он не станет больше терзать себя сомнениями, он найдет выход из любого положения, как и всегда, находил. И пускай отец не предоставит ему в распоряжение армию, зато у Чезаре теперь есть Микелетто. Этот мрачный человек, похоже, готов служить верой и правдой, а один такой преданный наемник может стоить целого отряда. Ночь была на исходе, сквозь плотные шторы пробивалась серость утра, камин догорал, но жар в теле молодого Борджиа не угасал. Он опустошил кубок с вином одним ненасытным глотком, небрежно улыбнулся и снова шагнул к постели, на которой вальяжно растянулась бесстыдно голая куртизанка.