Невинная игра. Часть третья Лукреция Борджиа просыпалась по утрам в чудесном настроении. Она привыкла, что каждый новый день приносил ей нечто прекрасное. Сегодня дочь вице-канцлера долго нежилась на шелковых простынях в полудреме, прислушиваясь к пению птиц за окном, прежде, чем лениво потянуться и сесть на постели. Легкий порыв бодрящего ветерка сквозь распахнутое окно принес терпкий аромат свежескошенной травы. Похоже, садовник уже справился с лужайками во дворе. Ей хотелось еще поваляться в сладостной неге дремы, ведь вчера она долго не ложилась, поджидая возвращение брата, и даже уснула в его комнате, прямо за письменным столом. Когда Лукреция пробудилась, плечо ее затекло, и отвратительные мурашки ползли вверх по руке. Свеча догорела, и только бледный отсвет взошедшего месяца обрисовывал пределы комнаты. Она с тоской глянула на пустующую кровать, вспоминая, как в детстве засыпала здесь под добрую сказку, рассказанную сонным голосом Чезаре. Кому принадлежали ночи брата теперь? Все дни напролет он пропадал в Ватикане. Лукреция слышала разговоры — нечто важное ждет их семью. Нынешний понтифик серьезно болен, и отец готовится к конклаву. У нее накопилось много вопросов к старшему брату, а у него, она знала, всегда были ответы для нее. К тому же Лукреция скучала по нему: по его теплым объятиям, по низкому с хрипотцой голосу, по темной зелени проницательных глаз, в которых она изо дня в день видела любовь и заботу. Она не могла надолго расставаться с Чезаре. Но вчера Лукреция так и не дождалась его возвращения и в полной темноте почти на ощупь пробралась к себе. Она знала этот путь в комнаты Чезаре наизусть. Раньше, когда она была маленькой, стоило буре грянуть за окном, как она стремглав неслась к старшему брату — в его безопасных объятиях пережидать грозу было совсем не страшно. Но теперь все стало по-другому. Она хорошо помнила, когда все изменилось. Год назад Чезаре возвратился домой после обучения юриспруденции в университете Пизы. Он уезжал долговязым, безусым мальчишкой, а вернулся совсем взрослым и даже немного чужим мужчиной. Его не было дома почти полтора года, она тяжело переживала разлуку, хотя все это время брат и сестра держали связь перепиской, но, увидев его в день прибытия, Лукреция поняла — о слишком многом в своих письмах Чезаре умолчал. До чего же нелегко было свыкнуться с этим другим, таким по-новому серьезным, таким неожиданно мужественным Чезаре. Раньше они играли в одни игры, жили одними интересами, знали о друг друге все и даже больше, а теперь у него была своя новая, взрослая и, наверняка, очень интересная жизнь. Лукреции оставалось только смириться с этим. В дверь тихо постучалась камеристка, окончательно выдернув ее из сладкой дремы. Служанка помогла Лукреции умыться, накинула на госпожу роскошный атласный халат цвета спелого персика и, усадив ее перед зеркалом, принялась расчесывать густое золото волос широким гребнем. — Его Преосвященство не возвращался? — поинтересовалась Лукреция, протирая кулачком глаза, словно ребенок. — Его Преосвященство вернулся… — пробормотала горничная невнятно, — но велел не беспокоить, — она смущенно потупила взор. Лишь мгновение Лукреция недоумевала, отчего замялась служанка, затем ее щеки вспыхнули от смущения и негодования — он вернулся не один! Опять с девицей?! Когда, интересно, он пришел? Сразу, как она покинула его комнаты, или позже? Что бы он сделал, ворвавшись к себе с чужой женщиной и наткнувшись там на Лукрецию? Как брат смеет водиться с непристойными девицами?! Он же епископ, ведь он дал обет и не сможет жениться! Конечно, она знала! Знала, что он вовсе не жаждет быть священником. Сколько раз брат сокрушался, как ему претит носить юбки сутан, словно он девчонка, сколько раз он просил отца освободить его от сана для воинской службы. Вместо этого отец даровал брату епископство Валенсии. В тот день Чезаре печалился, словно похоронил кого-то, возвышение его совсем не радовало. Ах, ее голова была готова взорваться от всех этих мыслей! Сердце заколотилось от бессильной ребяческой ревности: ее рыцарь, ее принц из детских игр, больше не принадлежит ей одной. Лукреция нетерпеливо заерзала на скамье, ей захотелось скорее покончить с утренним туалетом и сию же минуту увидать брата. — Сделай самую простую прическу, и как можно быстрее, Фани! — велела она, и Стефания послушно достала жемчужные шпильки из комода. За два года, что девушка служила при дочери вице-канцлера, она привыкла к взбалмошной натуре госпожи. — И с платьем поможешь позже, сейчас только закончи с волосами, — Лукреция торопливо разгладила складки халата на коленях. Она, стиснув зубы, ждала, пока проворные пальцы горничной собирали медовые пряди от лица. Когда прическа была готова, госпожа, довольно улыбнувшись своему отражению в зеркале, наказала Стефании оставить ее одну. Лишь только хлопнула дверь за служанкой, Лукреция вскочила и со всех ног понеслась к распахнутому окну. Перегнувшись через подоконник, она умиленно зажмурилась от утреннего солнца, что заливало уютный дворик. Прикрыв ладошкой глаза, она устремила взгляд на круглое оконце спальни Чезаре. Оно было приоткрыто, и в юной голове девушки родился озорной замысел. Лукреция украдкой пробралась во двор, прислушиваясь к звукам дома — ничто не нарушало тишину утра, кроме воркующих птиц в плетеной голубятне. Осмотревшись по сторонам, девушка бросила голубям немного пшена. Убедившись, что ее никто не заметил, она подкралась под окно брата, словно шпион. Прежде чем что-либо увидеть, Лукреция услыхала то, чего опасалась. Сладострастные приглушенные женские стоны, и прерывистое дыхание брата. Она не ошиблась. Он снова привел девицу и снова занимался с ней тем, чему придаются мужья с женами за закрытыми дверями спальни. Лукреция была далеко не так наивна, как могло показаться со стороны. Она имела представление и о куртизанках, и о брачном ложе. Ради всех святых, ее мать в прошлом была куртизанкой! Лукреция не могла оставаться в неведении. К тому же в доме не было запрещенных книг или запретных тем, а девушка любила втайне от всех почитывать "Декамерон"[1]. Она не впервой заставала брата за утехами плоти. Похоже, вдали от дома, он успел изучить не одни только школьные науки. В прошлый раз это вышло нечаянно, она по привычке влетела в его покои без стука, чтобы рассказать очередную невероятную сплетню, но, оказалось, в то утро брат был не один. В память прочно врезались удивленные, потемневшие глаза Чезаре, бесстыжая улыбка на лице его любовницы, их нагие тела. Большего она не разглядела, тотчас покинув комнату, задыхаясь от возмущения и необъяснимого волнения. Вот и сейчас сладостные вздохи заставили ее сердце биться часто и гулко. Лукреция догадывалась о порочности своего любопытства, но не осознавала ее в полной мере. Мнилось, что это просто игра, а она разведчик на службе у Папы, и ей нужно выведать, кто занимает время и столь ценное внимание епископа Чезаре Борджиа. Лукреция ухватилась за подоконник и подтянулась повыше. Задержав дыхание, она плутовато заглянула в просвет окна. Причудливое сплетение смуглых тел в полумраке, гибкая, мерцающая спина девицы, до самых бедер укрытая черным водопадом вьющихся локонов. Крупная ладонь Чезаре вокруг тонкой женской талии, другая ласкает ее округлую ягодицу, его крепкие, жилистые ноги, сплетенные с мягкими и стройными ножками любовницы. Они колыхались в каком-то непостижимом ритме, словно танцевали неистовую пляску, и прерывистые вздохи служили им музыкой. Лукреция не могла видеть их лиц, но наверняка на них было блаженство. Их стоны становились чаще, и в тот момент ей показалось, она сама вот-вот вскрикнет от возмущения, что брата так увлекло это греховное занятие. Лукреция бесшумно спрыгнула вниз и, прижавшись спиной к прохладной стене, прикрыла глаза, силясь отогнать мысли об увиденном. Во внезапно наступившей тишине она слышала собственное сердце, бешено скачущее в груди, щеки ее пылали от неведомого смятения. Перед внутренним взором то и дело всплывали откровенные образы: бронзовые тела, жадные объятия, волнующие изгибы наготы… — Сзади дверь, что ведет на улицу, — прозвучал охрипший голос Чезаре спустя минуту. Лукреция вздрогнула, точно опомнившись, и прислушалась внимательнее. — Черный ход, — проворковала девица. — Ты священник! — воскликнула она удивленно. Ее мягкий выговор указывал на простолюдинку. Где он ее нашел, интересно? — А ты не заметила? — усмехнулся брат. — Вчера ночью в тебе не было ничего церковного. — Ночью? — переспросил он. — Ночью я тот, кем хочу быть, — Лукреция удивленно хмыкнула, — а днем я тот, кем должен быть. Она больше не желала слушать эти разговоры и, озорно постучав в окно, словно шаловливый ребенок, спряталась за угол. Спустя минуту Чезаре уже был на улице и, конечно, сразу же ее заметил. Босой, в черном подряснике, накинутом поверх длинной сорочки, он казался таким безобидным, таким домашний, совсем не тем взрослым Чезаре Борджиа, о котором говорили, что он безжалостен, хитер и вероломен. Нынче многие опасались ее старшего брата. Он завоевал себе недобрую славу, служа интересам отца, и все знали, что словом епископ способен ранить так же изощренно, как острой испанской рапирой, которую он всегда носил при себе. — Сееестра, — с шутливой угрозой позвал Чезаре, и она выпрыгнула из-за угла, не в силах больше прятаться. Он тут же устремился за ней вдогонку. — Я видела девицу! — крикнула Лукреция, убегая от брата по дворику. — Очередную! — она заскочила на крытую галерею, спрятавшись там, будто в домике. — Шпионок наказывают! — воскликнул он, охотясь за ней, озорная ухмылка играла на его выразительных губах. — Это как же? — она вынырнула из-за колонны и пустилась наутек по мягкой траве. — Сама знаешь! — в два прыжка он почти настиг ее с дурашливым рычанием. — Нет! — Лукреция расхохоталась, ловко увернувшись от него. Она успела сделать еще пару рывков, прежде чем крепкие руки Чезаре сгребли ее в охапку, и они оба повалились на зелень травы. Лукреция не боялась наказания. Она знала, что брат мог защекотать ее до мурашек или схватить на руки и кружить, пока она не заколотит своими маленькими кулачками по его широкой спине, чтобы он отпустил ее. Но он бы никогда не причинил ей настоящего вреда. — Я смогу прийти на твою свадьбу? — сквозь смех спросила Лукреция. Она и так знала ответ, но играть словами было весело. Чезаре навис над ней, закрывая ее от солнечного света, но широкая улыбка на любимом лице согревала жарче солнца. Как же она соскучилась по нему. — Ты же знаешь, у меня не будет свадьбы, — он опустился на локтях ближе. От него пахло чем-то родным и в то же время волнующим, пахло чужой женщиной и тем запретным занятием, от одной мысли о котором у Лукреции краснели щеки. — Нет, — сказала она, поглаживая прелестную ямочку на его подбородке, с обожанием вглядываясь в такое красивое и родное лицо. — Ты повенчан с Господом, — брат ласково потрепал ее за ушком, не сводя с нее глаз. — Ты ведь любишь Господа, Чезаре? — он сделал вид, что призадумался, шутливо подался ближе и ни то ответил, ни то спросил прямо в ее лицо: — Больше чем тебя? — горячее дыхание приятно обожгло кожу. Его глаза и губы были так близко и в то же время так далеко. Эта странная и обманчивая близость между ними, волнительная тяжесть сильного тела… Вот бы взять и поцеловать его, но не понарошку, как обычно, а по-настоящему. Она ни разу в жизни не целовалась. А любопытство съедало уже далеко не первый день, ведь в стихах, поэмах, песнях и сонетах — повсюду, в каждой строчке, писали о любви, о ненависти, о ревности, страсти, блаженстве и торжестве чувств над разумом. И о поцелуях, само собой. Она неосознанно касалась пальцами смуглой груди в распахнутом вороте сорочки и корила себя за вздорные мысли, ведь Чезаре ее родной брат. Удивительно, что они так не похожи между собой. Возьми хоть цвет его кожи — чудесный бронзовый оттенок — не в пример ее белоснежному, почти прозрачному. А его густые кудри — черные, будто смоль — в то время как волосы Лукреции с самого рождения светло-золотистые. И между тем нет сомнений, что они — одна кровь, и она искренне любит брата, но с какой-то странной, порой тревожащей примесью. Нехотя, почти через силу, она вынырнула из упоительных объятий. — Не грусти, братец, — Лукреция приподнялась на локтях рядом с Чезаре. — Может отец станет Папой, — она игриво потеребила шнурок на его сорочке, — и тогда ты будешь тем, кем пожелаешь! — Если он станет Папой, — вздохнул Чезаре, — я стану тем, кем пожелает он. — А Папа может иметь детей, Чезаре? — конечно, она знала, что может. Брат с умилением поглядел на нее. — Я слышал, — он снова приблизился к ее лицу так близко, что у нее дыхание перехватило, — у Папы Иннокентия их двенадцать! — Чезаре дурашливо мазнул ее носик кончиком своего носа. Лукреция расплылась в улыбке от неожиданности, позабыв, о чем еще хотела спросить. Впрочем, она быстро вспомнила: — А я слышала, что он при смерти. — Он уже несколько недель при смерти, — ухмыльнулся Чезаре. Его взгляд мягко, с нежностью, скользил по ее лицу: от глаз вниз по скулам к губам и обратно к глазам. — Если он умрет, его венец получит наш отец? — допытывалась она, наслаждаясь его трепетным вниманием. Их лица оказались снова в предельной близости, точно их влекло друг к другу неведомой силой. Чезаре снисходительно улыбнулся и деликатно погладил ее щеку. От прикосновений его, на душе как и всегда, сделалось легко и тепло. — Новый Папа будет избран коллегией кардиналов, — объяснил он, — и один Господь знает, кого выберут. В его тоне сквозила ирония. Лукреция поняла, он просто недоговаривает до конца, ведь она уже догадывалась, как делаются такие дела, и не раз слышала разговоры в доме. Отец больше ни перед чем не остановится, дабы занять престол Святого Петра. — Ну, — вздохнула она, подхватив шутливый тон брата, — раз у тебя не будет свадьбы, — она улеглась на траву, глядя то в густую синеву неба, то в глубокую зелень глаз Чезаре, — я буду молиться, чтобы Господь избрал нашего папу! Он прилег рядом, не спуская с нее взгляда. — На его коронацию я хочу надеть прекрасную белую вуаль с жемчугом! — мечтательно проговорила Лукреция, уже вовсю представляя себя в одеждах настоящей принцессы. Чезаре усмехнулся, взял ее ладонь в свою и мягко сжал: — Тогда нужно будет помочь Господу! Она заворожено глянула на него. Брат должно быть всемогущ, раз собирается помогать самому Богу. Я знаю, что делать, отец! Часть четвертая