— Санча. — Разве Папе не пригодилось бы влияние в Неаполе? — с дерзкой усмешкой спросил Хуан, приняв бокал от слуги. Вскинув его в воздухе в знак почтения, он отпил белое лигурийское жадным глотком. Санча Арагонская — незаконнорожденная дочь короля Ферранте, которую он до сих пор не выдал замуж, ибо утратил разум, а нерадивый сын Альфонсо, видимо, не до конца понимал, сколь ценным козырем в игре за власть была его сводная сестра. — Брак между тобой и Санчей был бы весьма выгоден, — проговорил понтифик, просчитывая в уме те привилегии, что подобный союз мог бы принести папскому престолу. — Отец, вы оглохли? Это же полукровка! Родриго спокойно обратил взор на сына, ничуть не рассердившись. Хуану всегда дозволялось больше остальных детей. Между тем, герцог осушил свой кубок и с размаху поставил его на рабочий стол отца. Он пружинисто развернулся на каблуках и скорчил презрительную мину: — Незаконная дочь старого дурака, — Хуан мотнул головой с таким видом, что понтифику сразу стала ясна вся глубина его протеста. — Пусть Джоффре женится на ней, — сын сверкнул улыбкой, обнажив ряд белых ровных зубов. — Я либо женюсь на настоящей принцессе, либо буду наслаждаться свободной жизнью! Он церемонно раскланялся лишь для того, чтобы соблюсти весьма условные приличия, и вышел из зала, не дожидаясь позволения понтифика. Что же, наверное, Хуан прав, для него стоит подыскать невесту поблагородней, а идея женитьбы Джоффре и раньше приходила Родриго на ум, но он отметал ее, надеясь потянуть время. Все же младшему едва исполнилось тринадцать лет. Александр добродушно ухмыльнулся, подошел к столу, отщипнул от крупной грозди и отправил сочную виноградину в рот, наслаждаясь ее сладостью. В уме его зрел очередной хитроумный план. На город медленно спускался вечер, пламя в камине плясало на сквозняке, согревая душу и приковывая внимание. Удивительно — сколь бы прекрасны не были фрески Пинтуриккио, они не могли соревноваться с великолепием пламени. Огонь — то непостижимое таинство, как и течение воды, на которое можно взирать бесконечно и бесконечно восхищаться, не уставая от этой красоты. Никогда дело рук человека не превзойдет творения Господа, подумалось Родриго. Однако, человек всегда будет стремиться приблизиться к Богу, красоте, к озарению, к тому, что питает и возносит душу. А душу Родриго нынче питало искусство и политика. И, разумеется, La Bella. *** Джулия была не только красива, но и довольно умна, что удивляло, если брать во внимание ее юный возраст. Но Родриго уже не один раз получал от нее дельный совет по вопросам, выходящим далеко за пределы обычной женской мудрости. Она отлично разбиралась в дипломатии и философии, и при этом считала дукаты ничуть не хуже папского казначея. Такое хорошее образование для женщины ее положения было и впрямь редким явлением. Видимо, в подобной учености сыграло роль природное стремление к знаниям. Но, благодаря своим талантам, она, помимо искусной любовницы, была очаровательной собеседницей, и понтифик часто делился с ней планами и мыслями. Вот и сейчас, размягченный ласковыми руками, массирующими его плечи, он решил поведать о планах на Неаполь. — Санча Неапольская, — произнес он, склонив голову в одну сторону, позволяя Джулии размять тот участок спины, где у него уже давно застряла ноющая колючка. — Что с ней? — поинтересовалась Фарнезе, заботливо растирая спазмированные мышцы шеи любовника. Ее руки обладали колдовством, в том не было сомнений. Каждое прикосновение дарило приятное расслабление. — Она красива? Джулия усмехнулась у него за спиной и чуть жестче, чем требовалось, надавила на плечо Родриго. Она вздохнула: — В неаполитанском смысле — да. — Что это значит, любовь моя? — Родриго чуть потянулся назад, и уткнулся затылком в мягкость ее грудей под ночным халатом. Джулия чмокнула его макушку и прошлась бархатистыми пальцами вдоль скулы, вниз к горлу. — Смуглая, — промурлыкала она у его уха, — сицилийка, почти мавританка, — она легонько коснулась губами его виска и отстранилась. Послышались мягкие шаги и шелест шелка, Родриго оглянулся. La Bella грациозно опустилась на край постели, явно ожидая, что он присоединится. Обольстительно улыбнувшись, она добавила: — И я слышала, что нрав у нее тоже сицилийский. Понтифик хмыкнул себе под нос и вернулся к созерцанию пляшущего в очаге камина пламени. Он не спешил к Джулии, зная, что стоит ему оказаться рядом с ней, мысли его больше не смогут хранить трезвость. А он все еще колебался в своем выборе для одного из сыновей. И размышляя, Родриго проговорил, не отрывая глаз от огня: — Из нее получится хорошая невеста для… Он умолк, предлагая Джулии продолжить свое размышление, и она, уже не первый раз играя с ним в подобную словесную игру, подхватила: — Хуана? — Фарнезе замешкалась. — Брак, заключенный… — Где? Она вздохнула: — Где обычно заключаются такие браки? В ее тоне Родриго послышался укор. Видимо, она намекала на недавно заключенный союз Лукреции и Джованни. Ему было известно, что любовница не одобряла сей брак, она видела в нем отражение своего собственного неудачного замужества. Понтифик, однако, не придавал этому большого значения. — Нет, не для Хуана, — Родриго усмехнулся. — Хуан всегда будет поступать по-своему. — Чезаре? — удивленно отозвалась она и замялась: — Это было бы… — Нет. Ты же знаешь, Чезаре никогда не женится, — он вздохнул и, решив, что игра затянулась, поднялся со своего мягкого кресла. — Нет, — повторил он и направился к прекрасной Джулии. В золотистом отблеске свечей она напоминала мраморное изваяние Галатеи. — Для Джоффре, — сказал он, приблизившись к своей музе, чувствуя себя Пигмалионом, мольбам которого вняла Афродита. Его восхитительная статуя ожила, и глаза ее расширились от смятения: — Боже милостивый! Родриго уселся рядом с Джулией и, молча улыбаясь, мягко потянул поясок на ее роскошном халате. Она невольно подалась вперед, все еще пораженная его словами. — Ты когда-нибудь остановишься? Он открыл полы тяжелого шелка и принялся за шнуровку корсажа. Методично расправляясь с серебристыми лентами, он проговорил: — Никогда! Она выразительно ахнула и увернулась от настойчивых рук только для того, чтобы раззадорить любовника. Но ей не ускользнуть от цепких объятий — одна за другой летели тесемки лифа. — Ты… — Джулия затрепетала под его прикосновениями, — собираешься захватить всю Европу с помощью своих детей? Ее слова пришлись Родриго по нраву и подсластили вкус разгорающегося желания. — Ну, а зачем еще нужна семья? Он властно притянул ее к себе за тонкую талию. Нетерпеливо дернул шнуровку, и ослабленные ленты, наконец, открыли его взору ослепительную наготу La Bella. Паоло. Часть пятьдесят шестая Он стянул рваную рубаху и набрал воды из колодца. Плеснул прямо из ведра на лицо, и ручейки прохлады потекли по смуглой, лоснящейся от пота широкой груди вниз к плоскому, крепкому животу. Штаны из грубой кожи низко обхватывали узкие бедра, подчеркивая их стройность. В лучах ласкового осеннего солнца он выглядел сильным, юным, красивым. Разве может быть, что такой красавец всего лишь конюх? Паренек мог бы легко найти место камердинера в доме какого-нибудь герцога или барона, а если его научить игре на лютне, он бы мог стать музыкантом. Такие приятные лица всегда в цене при дворе. C первого дня в Пезаро конюх лорда Сфорца вызывал любопытство Лукреции. Он был молод. Вероятно, на лет пять старше нее самой и при этом очень хорош собой. Даже несмотря на неприглядные, изношенные одежды слуги, его высокая и стройная стать не могла не привлекать внимание. Лукреция и сама не отдавала себе отчет, что нередко следила за мальчишкой: как он снаряжает ее благоверного на охоту, как возится с лошадьми по вечерам, как подметает внутренний двор. Вот и сегодня, спрятавшись в арке ворот, Лукреция с замиранием сердца наблюдала за ним, плещущимся в чистой, колодезной воде. Раньше она осуждала неверных жен, будучи полностью уверенной, что такому греху нет оправдания. Но как же, оказывается, она ошибалась. Если твой муж — грубое и мерзкое животное, разве мысли о другом, куда более приятном мужчине на его месте, не являются естественными? Случись Лукреции быть чуть наивнее, она возможно бы решила, что именно таким и положено быть брачному союзу — днем супруги ведут себя словно чужие люди, а ночью жена, стиснув зубы, терпит, пока благоверный удовлетворит потребности плоти. Но она, по счастью, знала, что все может быть иначе. Видела своими собственными глазами. Те девицы в постели с Чезаре стонали не от боли, они испытывали блаженство, в том не было сомнений. А значит, ей просто крупно не повезло с супругом. Теперь она в точности знала, что происходит между мужчиной и женщиной на брачном ложе, и могла с другой стороны взглянуть на то, что ей довелось увидать тогда, будучи еще невинной девушкой. Огонь, что горит в мужчине, хорош, лишь когда он подкреплен лаской и определенным искусством. Наверное, это можно сравнить с танцем? То единение смуглых тел в полумраке комнаты Чезаре, свидетелем которого Лукреция стала, выглядело как танец, дикий и бесстыдный, но приносящий радость обоим. Ее брат танцевал великолепно, а Джованни — просто чудовищно. Каково это оказаться в руках умелого любовника — так же чудесно, как в руках умелого танцора? Или еще лучше? Этот прекрасный юноша с дивной загорелой кожей, узким станом и крепкими руками — умеет он танцевать? Вряд ли, ведь он всего лишь конюх. Однако, возможно, его руки еще не успели загрубеть от тяжелой работы? Лукреция слишком долго не беседовала ни с кем по-настоящему приятным, и хотя общение с конюхом показалось бы дикостью еще совсем недавно, сейчас ее снедало странное любопытство. Она смело вышла из укрытия, тихо подкралась к юноше и произнесла у него за спиной: — Мой супруг… Он вздрогнул от неожиданности и испуганно глянул на Лукрецию: — Миледи! — Прости, что напугала тебя! — она улыбнулась и невольно залюбовалась — вблизи он был еще привлекательней и, судя по ровной, гладкой коже лица, еще моложе. Совсем мальчишка. И его растерянный вид немало позабавил Лукрецию. Она медленно проговорила: — Мой супруг на охоте? Юноша быстро отряхнул воду с глаз, проведя по ним широкой ладонью и, вспомнив об учтивости, опустил взгляд: — Госпожа желает, чтобы я подготовил для нее коня? — он стремительно зашагал под навес, где держали лошадей. Лукреция двинулась вслед, любуясь игрой мышц на загорелой спине. — Нет ничего, чего бы твоя госпожа желала меньше, — громко произнесла она, нагоняя конюха. Внутри приятно пахло свежим сеном и чистыми лошадьми. Он хорошо справлялся со своими обязанностями. Тут и близко не было обычного зловония, присущего неряшливым конюшням. Мальчишка торопливо накинул на мокрые плечи рубаху, по виду скорее напоминающую лохмотья. Он, очевидно, был смущен неожиданному появлению новоявленной хозяйки. Знал бы он, с какими мыслями она пришла, смутился бы еще больше. Но Лукреция была даже рада немного позабавиться его смятению и, смело осмотревшись вокруг, она спросила: — Твой хозяин хороший охотник? — Оленю не скрыться, — юноша повернулся к ней в прежней растерянности. — Жалко оленя, — протянула Лукреция. — Но их агония хоть прекращается. — Да, — посмотрел он оробело, — он идеальный убийца. Она сделала шаг вперед и без всякого стыда окинула мальчишку внимательным, изучающим взглядом с головы до ног. Славное лицо итальянского типа в обрамлении темных волос, большие янтарно-карие глаза, правильной формы нос, красиво очерченный рот, гладковыбритый крупный подбородок и высокие скулы. Что за самородок! Лукреция никогда ранее не встречала столь приятной и замечательной внешности среди слуг. И он наверняка не догадывается, как хорош собой. — Как тебя зовут? — беззастенчиво спросила она.