— Это ваша резиденция, кардинал? — Урсула откинула капюшон, стянула перчатки и с лихорадочным любопытством оглянулась по сторонам. — Сейчас — да, — Чезаре шагнул вперед, протянул руку, дабы поймать ее голую ладонь, но баронесса попятилась, ускользая от него: — У вас непритязательный вкус, кардинал. Он медленно ступал вслед за ней, забавляясь тому, как она краснеет и смущается, словно впервые оказалась наедине с мужчиной. Между тем, она права: после того, как из дворца перевезли всю утварь и украшения, здесь стало несколько пустынно, но такой аскетизм был по душе молодому Борджиа. А сегодня он отпустил почти всех слуг, и тишина в доме стояла пронзительная. Не сводя глаз с желанной гостьи, он вкрадчиво произнес: — Мне нужно лишь одно украшение. Урсула нервно усмехнулась, опустила ресницы и попятилась. Прислонилась спиной к колонне, глубоко вздохнула, сверкнув тонким ожерельем в низком вырезе платья. — Могу я… называть вас как-нибудь иначе? В один широкий шаг Чезаре оказался рядом, скользнул рукой между фалдами ее плаща, резко схватил за талию и властно притянул к себе. Она выронила перчатки, ахнув. Их губы почти коснулись, когда он полушепотом проговорил: — Зови меня… Чезаре. От неожиданной близости Урсула задохнулась, затрепетала всем телом, робко улыбнулась: ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Чезаре, — шепнула она, будто пробуя его имя на вкус. — Напомни, почему я здесь, Чезаре? Ее изумительные светлые глаза заискрились, жаркое дыхание обожгло ему уста. — Потому, что ты этого хочешь, — с жадным нетерпением проговорил Чезаре, касаясь ее губ, но она ловко увернулась, отклонилась чуть назад, будто желая продлить сладостный момент предвкушения. — Потому, что?… — задыхаясь, пробормотала она, уже вновь потянувшись к его устам. Чезаре сгреб ее в охапку, дразняще целуя приоткрытые, зовущие губы: — Твой муж сейчас в отъезде… — Потому, что… — обронила она, заметно вздрогнув под его ладонями, настойчиво скользящими по гибкой спине под покровом плаща. Мягкий бархат платья — единственная неверная помеха между его пальцами и шелком ее горячей кожи. — Пора перестать притворяться, — сказал он хрипло и, немедля больше ни секунды, накрыл ее губы алчным поцелуем. Она откликнулась, покорилась, но лишь на короткий миг, и вот, уже вновь ускользает от него. Сдавленно охнув, Урсула вырвалась из его плена и пробормотала сбивчивым полушепотом: — Я не доверяю своему сердцу… Чезаре тихо усмехнулся: — Доверяешь, — вновь крепко притянул ее к себе: — Иначе не пришла бы. Он низко склонился к изумленно распахнутым глазам, вгляделся в самую их непостижимую глубь. Что-то в ее доверчивом взоре показалось странно знакомым: словно тень былого, точно отголосок грядущего. Нестерпимо захотелось рассказать ей о прошлой ночи, о том, что теперь она полностью свободна. — Сможешь ли ты меня полюбить, Чезаре Борджиа? — Урсула взволновано закусила губу: — Или это всего лишь зов плоти? Она еще спрашивает? Да он пошел на убийство ради нее! Чезаре коснулся точеного подбородка, приподнял ее голову, пока их взгляды не встретились. — Боюсь, и то, и другое, — сказал он, чувствуя, как от самих этих слов по телу пробегает нервная, обжигающая дрожь. — С чем-нибудь одним я бы справился, — он судорожно сглотнул и обхватил ее лицо обеими ладонями: — Но с двумя сразу могу пропасть. Казалось, последняя преграда пала, растаяла в глубине колдовских светлых глаз, и, когда его жадные губы вновь нашли ее мягкие уста, она с готовностью отозвалась, запрокинула голову, выпростала руки из плаща, обвила его шею, зарылась гибкими пальцами в волосы. Чезаре сгреб Урсулу покрепче, поднял над полом и, почти не разнимая поцелуя, сделал несколько шагов вдоль коридора. Вес хрупкого тела в его объятиях отдавался приятным напряжением в мышцах, мучительной истомой внизу живота. С силой навалившись и толкнув плечом тяжелую дверь, он внес Урсулу в светлую, жарко натопленную спальню и тут же плотно прижал спиной к захлопнувшейся створке. Осыпал короткими поцелуями припухшие губы, прохладные щеки, скользнул вниз к бархатной коже шеи, соблазнительно выгнутой навстречу его ласкам. Где-то там, в глубине комнаты, их ждала огромная, пышно застеленная постель. Точно райские кущи, она сулила дурманящие возможности, но сейчас ему было невмоготу сделать и шаг в сторону. Чезаре торопливо дернул кожаный ремешок у себя на горле, отбросил плащ прочь и вновь приник к сладким губам. Он целовал многих, обладал многими, он знавал и страстное вожделение, и дикую похоть, но лишь сегодня, только сейчас, Чезаре познал истинный вкус поцелуя, рожденного движением не одно плоти, но души. И сердца. Этот терпкий вкус он ощущал в своих снах, в тех потрясающих до самой глубины мечтах о Лукреции. Неужели теперь его сердце смогло открыться кому-то еще? Неужели он способен не только обеспечить счастье той, которую любит, но и сам обретет настоящее блаженство взаимной любви? Первый раз он взял ее прямо там, у дверей, приподняв над полом, закинув стройные ноги в алых чулках себе на бедра, вжав в тяжелые резные двери. Лицом к лицу, глаза в глаза, хватая губами каждый ее вздох и стон. И лишь после того, как дикий, неодолимый порыв был утолен, Чезаре подхватил Урсулу и отнес ее на белые простыни. Его умелые пальцы быстро расправились с хитроумной шнуровкой на платье, пока он целовал ее разгоряченную шею, ямку между ключицами, кусал нежное ушко с вдетой в мочку тяжелой сережкой. Он вновь желал Урсулу, но теперь без спешки, без алчности. Медленно наслаждаться каждым мгновением. Всю жизнь Чезаре испытывал любовь, которая не могла найти настоящего выхода, ибо он никогда бы не позволил себе показать Лукреции свои истинные чувства. За эти годы в нем накопилась нежность — страсть, что шла от самой души, не от плоти. И теперь весь этот нерастраченный огонь обрушился на Урсулу. Ведь ее можно было любить без всякой оглядки, без мучительного стыда, без вины. И она отвечала тем же. И баронесса тоже страдала — рядом с мужем, который не сумел оценить то сокровище, что ему досталось по чистой случайности. Потребность любить и быть любимой была дарована ей от природы, как и всякой женщине, и рано или поздно она нашла бы возможность утолить естественный голод сердца. Между тем, Чезаре мог бы поручиться, что до сего дня Урсула не изменяла мужу. В страсти она была неумела, в ласках робка, она отдавалась с готовностью, даже с благодарностью, но ей будто не хватало опыта. Что же, тем лучше, ему по душе была такая девичья невинность, это гораздо лучше умелых ласк куртизанок. Он поможет ей снять оковы, научит ее искусству страсти, и сам вместе с ней познает подлинную любовь. Идеальная Метафора. Часть шестьдесят третья В начале зимы соглашение о браке между Санчей Арагонской и Джоффре Борджиа было достигнуто, и Александр отправил Хуана в Неаполь в качестве эмиссара, дабы уладить все необходимые формальности перед свадьбой. Еще в свою бытность вице-канцлером, Родриго ратовал за добрые отношения с королем Ферранте. Он хорошо усвоил суть этого зыбкого равновесия: пока Неаполь силен, он угрожает папским областям, а значит, необходимо дружить с Неаполем. Опасность со стороны Франции, однако, вынуждала к более решительным шагам, и укрепить дружбу браком было весьма кстати. Церемонию бракосочетания назначили на весну, а распорядителем без всяких раздумий объявили папского церемониймейстера Иоганна Бурхарда. Он замечательно справился со свадьбой Лукреции, устроив ее прямо в стенах Ватикана. Невероятным образом обойдя все противоречия и легко переступив через тот вопиющий факт, что выдавалась замуж дочь понтифика, которой в природе и существовать не могло. А теперь Бурхарду предстояло обстряпать свадьбу тринадцатилетнего мальчишки и шестнадцатилетней герцогини Сквиллаче — смуглой красавицы, взращенной в вопиющей аморальности неаполитанского двора. Джоффре Борджиа, меж тем, еще сохранял детскую наивность, играя с куклами своей старшей сестры. Разговоры о том, как он будет справляться со строптивой невестой, смаковались на каждом углу, сопровождаясь при том бестактными остротами и колкостями. Но Родриго Борджиа плевать было на злые языки. Провернув очередную выгодную сделку, он приобрел не только двести тысяч дукатов приданого, но и утраченную радость бытия. А еще Александр с нетерпением ждал встречи с Лукрецией, которая, без всяких сомнений, будет приглашена на церемонию бракосочетания своего младшего брата. Понтифик безмерно скучал по дочурке и уже давно ругал себя за то, что не приказал Джованни Сфорца оставаться в Риме вместе с новоявленной женой. С установлением сухой погоды, дабы скрасить скуку зимних месяцев и проверить состояние оборонительных сооружений вокруг Рима, Александр задумал отправиться в небольшое путешествие по папским областям. Будучи кардиналом, он любил разъезжать по итальянским землям с дипломатическими миссиями. Ему нравилось осматривать города, крепости и замки, но не только из праздного интереса, а скорее с тем, чтобы изучить их стратегическое значение в игре за власть. К тому времени, как Родриго достиг престола Святого Петра, в его руках сосредоточились ключевые позиции на подступах к Риму. К северу контроль над Виа Кассиа обеспечивали крепости Сориано, Непи и Чивита Кастеллана. На юге владение в аббатстве Фоссанова позволяло влиять на все передвижения не только по Аппиевой дороге, но и на путях в Неаполь. А за существенную поддержку в конклаве 1471 года, Сикст IV даровал Родриго аббатство Субьяко — колыбель бенедектинского монашеского ордена. В преддверии французского вторжения Борджиа намеревался укрепить фортификации во всех принадлежащих ему крепостях. На время отсутствия понтифика в Риме за делами церкви присмотрит Чезаре. Хотя Родриго предпочел бы его компанию в этом путешествии — старший сын на диво хорошо разбирался в фортификации. Однако тот наотрез отказался ехать, ссылаясь на незаконченные работы по укреплению замка Святого Ангела. Впрочем, из донесений соглядатаев Родриго знал, что истинная причина в новом любовном увлечении Чезаре — даже под кардинальской рясой он оставался мужчиной. Ничего удивительного, молодая кровь всегда возьмет свое. Было решено объехать северную часть Кампании, начиная от Витербо, затем отправиться на побережье в Чивитавеккье, оттуда вернуться вглубь полуострова и посетить города Орвието и Питиглиано, где у Борджиа также имелись свои владения и доходы. На несколько дней было решено задержаться в Каподимонте. Джулия на протяжении вот уже нескольких месяцев мягко, но упорно намекала, как мечтала бы посетить родные края, ведь она безмерно скучала по матери и братьям, живущим в поместье семьи Фарнезе на берегу озера Больсена. Родриго и самому хотелось побывать там, где родилась и расцвела его юная красавица. Увидать озеро, в водах которого она училась плавать и вместе с братьями ловила угрей голыми руками. Пока Джулия рассказывала ему об этих трогательных детских воспоминаниях своим обволакивающим голоском, он представлял ее себе эдакой сказочной Ундиной, вышедшей из глубин темного омута. Какое счастье, что у этой восхитительной русалки вместо рыбьего хвоста имелись две изящные длинные ножки. Ясным декабрьским утром многочисленный кортеж, в который входили слуги, актеры и музыканты, вооруженные наемники и знатные кавалеры, а также любимые папские повара, двинулся через Латеранские ворота на север, под оглушительный перезвон колоколов всех церквей Рима. Александр осознанно, намеренно и с чрезвычайным наслаждением сделал из этого выезда настоящее шествие. Красуясь перед публикой дорогим платьем, являя народу свое величие и достаток, Борджиа укреплял престиж папского двора в целом. Ибо издревле таков был порядок вещей — простолюдины видели в роскоши признаки благородства, и, умело пустив пыль в глаза, можно было обрести власть над сердцами и умами. Расточительство и внешний блеск считались не просто допустимыми, но и необходимыми правилами хорошего тона, как для вельможных особ, так и для князей церкви. И Родриго был счастлив соответствовать этому тону. Едва лишь город с его шумом и сутолокой остался позади, воздух сделался чище, а благостная тишина открытого простора холмистой дороги показалось самым сладчайшим звуком для ушей Борджиа. Он путешествовал верхом на породистом жеребце, тогда как его любовница решила ехать в роскошной золотой карете. Там было тепло и уютно, стены и потолок перед отъездом выстлали бархатом и атласом, а все щели и прорехи плотно законопатили. Вместе с La Bella в карете находилась служанка и музыкант, развлекающий красавицу игрой на свирели. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Развлекать же Александра было дозволено придворному шуту Габриэлитто. То был молодой полоумный актер-комедиант из Хативы с живым подвижным лицом и на удивление острым языком. В дорогу он обрядился в ядовито-желтый бархатный колет и облегающие штаны мипарти: одна штанина была ярко-красной, другая — полосатой. Изящные пулены с острыми загнутыми носками, вышедшие из моды лет десять назад, придавали его образу немалый драматизм. Вместо шутовского колпака Габриэлитто водрузил на голову не менее комическую турецкую феску с шелковой кисточкой. Он балагурил от самого начала пути: распевал песенки до хрипоты, насвистывал популярные мелодии на самодельной дудочке, подначивал то одного, то другого участника процессии, отпускал бессмысленные замечания о погоде, цитировал Овидия и Петрарку. Но, оказываясь рядом с Александром, шут смирнел, принимал чрезмерно серьезный вид, хмурил брови, точно от мучительных раздумий. — Наш кардинал Асканио был потрясен до глубин души, — бросил Родриго в сторону Габриэлитто, щурясь на яркое зимнее солнце. — Джан Галеаццо упал замертво прямо за герцогским столом. — Неудивительно, — живо отозвался шут, и черные глаза под крутыми бровями озорно блеснули. — Ведь я слыхал, он умял целого фазана в один присест! — Габриэлитто плутовато осмотрелся по сторонам и, понизив голос, заговорил громким шепотом: — Или Ваше Святейшество подозревает отравление? — он зловеще прошипел: — Быть может — яд? — Скорее всего, — вздохнул Родриго. — Но возможно и обжорство. Итог-то один. Понтифик и шут переглянулись, и последний дико расхохотался, запрокинув голову, отчего кисточка на феске запрыгала взад-вперед. Асканио Сфорца был в Милане с важной миссией от самого Папы — убедить Людовико встать на сторону Рима, если войска Франции вторгнуться в земли Италии. А в случае отказа Александр грозился признать плененного Джана Галеаццо государем вместо Иль Моро. Однако, нынче этому хитрому плану не суждено сбыться. Основной козырь в игре бесповоротно утерян. — Значит, этот уродливый французский карлик Карл свободно пройдет через Милан? — отбросив смех и кривляния, точно маску, проговорил шут. Родриго смерил его одобрительным взглядом и снисходительно улыбнулся. За что он любил юркого актеришку, так это за поразительную смекалку. Возможно, он и вовсе не так безумен, как хочет казаться. — И единственной силой у них на пути будет Флоренция, — произнес Борджиа, задумчиво глядя вдаль. — А Флоренция вряд ли выстоит одна. Нет, — Родриго мотнул головой и нетерпеливо повел плечом, — мы дадим Неаполю то, что они хотят. — Союз, Ваше Святейшество? — бойко поинтересовался Габриэлитто. — Еще лучше, — Борджиа усмехнулся: — Свадьбу! Комедиант вновь расхохотался во все горло и, пришпорив гнедого мула, поскакал вдоль кавалькады, размахивая шутовской погремушкой с горохом и звучно выкрикивая на испанском: — Свадьба! Свадьба! Родриго невольно рассмеялся, глядя в след балагуру, но улыбка быстро померкла на его губах. Какая, должно быть, жалкая судьба: всю жизнь только и делать, что веселить безумными выходками своих повелителей. На исходе дня, когда тени уже сделались густыми и длинными, пестрая кавалькада достигла замка Борджиа в старом городке Непи. Здесь была первая остановка в том многодневном путешествии, что задумал Родриго. Роскошный дворец был выстроен внутри древних стен старого замка. Вокруг крепостных башен журчали чистейшие ручьи и водопады, а под кронами вековых деревьев летом было приятно укрываться от зноя. Каждый год понтифик вместе с семьей проводил здесь те недели весны, когда в Риме бушевала болотная лихорадка. Но этому мирному пейзажу нынче угрожало нашествие вражеской армии, а посему Александр распорядился выстроить вокруг замка новую крепостную ограду и сторожевые башни. План строительства разработал Антонио да Сангалло — талантливейший инженер, поступивший на службу к понтифику совсем недавно, но уже проявивший себя в перестройке замка Святого Ангела. Проверить ход фортификационных работ Родриго намеревался следующим днем, сегодня же, утомленный дорогой, он желал одного лишь отдыха и, разумеется, сытного ужина. Огромные залы и комнаты дворца легко вместили путников и гостей, специально приехавших из близлежащих областей на вечерний прием, а просторные конюшни дали кров и пищу трем десяткам лошадей. Слуги заранее подготовили дом для встречи знатных господ, и ближе к ночи в бальном зале был устроен пир с танцами и пасторалями. Распорядительницей вечера и его безоговорочной королевой стала Джулия. Она порхала среди приглашенных гостей с неизменной улыбкой, преисполненная осознанием собственной важности: ни тени утомления на светящемся свежестью лице, ни единого признака усталости в отточенных манерах. Но при взгляде на рыжеволосую красавицу, танцующую под низкими, расписными сводами дворца, Родриго отчего-то ясно вспомнилась Ваноцца. Разом в памяти всплыли те счастливые, безмятежные вечера в этих же стенах, без всяких танцев, без гостей. Только нескладные еще Хуан и Чезаре, маленькая Лукреция, и прекрасная, раскрасневшаяся от вина и смеха Ваноцца. Раньше им не нужны были увеселения: ни шуты, ни жонглеры, ни менестрели, ни нахлебники-сановники, вечно норовящие приблизиться к Папе всеми правдами и неправдами. Странное дело, впервые за долгое время оказавшись вдали от Ватикана, Родриго ни минуты не тосковал по нему. Здесь, в Непи, им завладела острая ностальгия по былому безмятежному счастью в кругу семьи. Родриго решил, что по возвращению в Рим ему непременно стоит встретиться с бывшей любовницей и постараться как-то искупить вину перед ней. И первым делом он позаботится, чтобы на грядущей свадьбе Джоффре Ваноцце приготовили почтенное место, как в соборе Святого Петра, так и на вечернем банкете. Предаваясь сим благочестивым мыслям, Родриго быстро утратил интерес к пиршеству и покинул гостей, едва появилась такая возможность. И когда позже тем вечером, уже в постели, Джулия прильнула к нему всем телом, осыпая губы и шею любовника поцелуями, в нем не вспыхнуло привычное пламя желания. Возможно, то сказывалась усталость от дороги. Ведь он уже был не молод, и сколько бы Родриго не убеждал себя, что годы никак не отражаются на его силах, в глубине души он понимал — это не так. Разочарованно выдохнув, Джулия откинулась на высокую подушку и тихо пробормотала: — Искусство политики занимает тебя больше… чем… — Чем искусство любви? — тихо переспросил Родриго с легкой усмешкой. Она опустила ресницы и смущенно закусила нижнюю губу: — Разве я так сказала? Ее роскошное тело, прикрытое невесомым шелком сорочки, все еще волновало его, хотя и не с той силой, как в первые месяцы их страсти. Однако, было бы огромным упущением не внять ее нынешнему порыву. Отбросив все сомнения и раздумья, Родриго повернулся к Джулии и, приподнявшись на локте, окинул ее откровенным, раздевающим взглядом с ног до головы. — У них больше общего, чем может показаться, — он потянулся за поцелуем, но она извернулась, рассмеявшись, и отшатнулась в изножье кровати.