Хуан криво усмехнулся, ничуть не испугавшись. — Верно. И отец выбрал не того брата, — он высвободился, стоило Чезаре ослабить хватку, и дал знак подоспевшей охране, что все в порядке. — Ты же сам не хотел идти за полукровку! — с напором произнес Чезаре. Хуан отряхнулся, поправил ворот и с надменным видом вскинул голову: — Я ошибался, — он сверкнул белыми зубами в мимолетной ухмылке. — Она превзошла все мои ожидания. Но что толку… — он неопределенно махнул рукой и неверной поступью зашагал в сторону конюшни. Не оборачиваясь, он воскликнул в темноту: — Нашему младшему брату несказанно повезло! — Ты — мерзавец, Хуан! — крикнул Чезаре ему вслед. Тот остановился на мгновение, повернулся и, неуклюже разведя руки в стороны, расхохотался: — Ты бы и сам стал мерзавцем, окажись на моем месте. Полный бессильного возмущения, Чезаре наблюдал, как Хуан, пошатываясь, скрывается под навесом конюшни. В сущности, чего он ожидал? По-другому и быть не могло. Санча — порочная красавица неаполитанского двора, а Хуан — беззастенчивое дитя дома Борджиа. Тут не могло быть иного исхода. Естественное течение жизни. А отец и правда выбрал не того брата. Тягостное оцепенение Чезаре прервал Микелетто. Он привел коней и, подав поводья хозяину, проговорил: — Ваше Преосвященство, есть новости. Чезаре встрепенулся, надел перчатки и обратил все внимание к обеспокоенному слуге. — Говори. Тот, помедлив, хрипло произнес: — Нашли тело барона. Несколько часов назад. Его прибило к берегу течением. Под ложечкой заныло, в глазах потемнело. Только этого Чезаре не хватало. — Баронессе уже известно? — осведомился кардинал и быстро вскочил в седло. Микелетто отрицательно покачал головой. — Спасибо и на том, — сдавленно проговорил он прямо перед собой и пришпорил коня. Но следующим утром Урсула не пришла. Дождь закончился, и на чисто вымытом небе впервые за долгое время выглянуло солнце. Оно не обрадовало Чезаре. Когда утром вместо баронессы прибыл посыльный с письмом, Чезаре сразу понял — она все узнала. Дрожащими пальцами он вскрыл печать и, сдвинув брови, пробежался взглядом по неровной строчке, написанной в явной спешке. “Дождитесь меня в Соборе после мессы”. Внутри похолодело. Она обращалась к нему на “вы”, а это само по себе было плохим знаком. Вероятно, узнав о смерти мужа, Урсула испытала потрясение, и сейчас ее душа требует раскаяния в лоне церкви. За эти недели Чезаре почти забросил свои обязанности кардинала. Отца не было в городе, и все заботы о делах Ватикана кардинал передал вице-канцлеру Сфорца. Сам же, точно нерадивый ребенок, избежавший зоркого ока родителя, предавался запретным удовольствиям. Но от грядущей торжественной мессы уклониться не представлялось возможным, он и так пропустил два воскресенья к ряду, и настоятель потребовал от кардинала Валенсийского явиться к сегодняшнему полудню без всяких проволочек. Богослужение проходило будто в тумане. Чезаре пытался сосредоточиться на словах молитвы, но мысли сами собой возвращались к тому, что ожидает его вечером. Что скажет Урсула? Зачем ей встреча под сводами церкви? Разве теперь, зная о смерти барона, она не вольна делать, что пожелает? Возможно, сегодня, обретя благодать в молитве, она останется в его доме на ночь, и завтра они, наконец, проснутся вместе. Открыть глаза утром и первым делом увидеть рядом любимую женщину — что может быть лучше? Разве только… вновь проснуться в отчем доме вместе с Лукрецией… Чезаре стоял на второй ступеньке алтаря, смиренно сложив ладони перед собой и бездумно затягивая выученные наизусть псалмы: — Introibo ad altare Dei (Подойду я к жертвеннику Божию (лат.)), — пели его уста. — Ad Deum qui laetificat juventutem meam (К Богу радости и веселия моего (лат.)), — подхватывал хор псаломщиков по обе стороны от молодого кардинала. Его душа полнилась тревогами и тяжестью. Чезаре не был чист ни перед собой, ни перед Небесами. Он мог повторить хоть тысячи молельных слов и ни на йоту не приблизиться к блаженному отпущению. Да он и не нуждался ни в каком отпущении! Поскорей бы покончить с этим рутинным обрядом, от которого у него развивалась одна лишь смертная скука. Литургия закончилась. Прихожане, получив прощение, — каждый у своего духовника, — овеянные благодатью, шли прочь назад к своим грешным занятиям. Ремесленники, лавочники, купцы, нищие и бездомные, бродячие студенты и паломники, добропорядочные матроны и девицы на выданье — все они вернутся к Богу через неделю, в специально отведенный для этого день. В смирении склонят голову и будут вновь истово молить о пощаде. Приделы церкви пустели, а Урсулы все не было. Шел третий час, зимнее солнце неумолимо клонилось к закату. Косой золотистый луч медленно тянулся по гладкому, натертому до блеска мраморному полу. Одинокий монах-доминиканец беззвучно творил молитву в боковом нефе храма. Чем тише становилось вокруг, тем громче кардинал Валенсийский слышал голос собственного смятения. Он сидел на скамье, в первом ряду от алтаря, и нетерпеливо теребил кольцо с крупным алым рубином. За те благостные дни, когда ему не приходилось рядиться святошей, Чезаре было отвык от перстня: позабыл его вес, нажим и ту тяжесть, с которой кольцо сидит на пальце. Красноречивый символ власти и, одновременно, символ подчинения. Ярмо могущества, которое он так мечтал навсегда сбросить. Гулко стукнула входная дверь, и до него долетела свежая прохлада зимнего вечера. Глоток свободы в удушливом мареве ладана и мирры. Чезаре оглянулся и замер в нерешительности. Баронесса стояла в главном приделе собора, подняв лицо, покрытое темной вуалью, к сводам церкви, туда, откуда струился золотистый свет угасающего дня. Чезаре догадался: она молилась. Он был безмерно рад видеть Урсулу, но ее извечное благочестие порядком выводило из терпения. Но вот она опустила голову, оглянулась в замешательстве, подняла вуаль и нашла кардинала взглядом. Мгновение Урсула стояла там, словно в нерешительности, а затем порывисто устремилась к Чезаре, на ходу опустив вуаль. С того расстояния, что он успел разглядеть ее лицо, стало ясно — она проплакала всю ночь. На душе заскребли кошки. Сердце ушло в пятки. Меж тем, она стремительно приблизилась и, пряча лицо в шаль, опустилась на сиденье рядом. На него дохнуло сладкими духами и студеным вечером. Глаза — зеленые, окаймленные розовым, — припухли и выцвели от слез. Она быстро отвела взгляд и горестно стиснула руки, будто собираясь с мыслями. — Я попросила о встрече, — начала она глухим, почти чужим голосом, — потому что нашли моего мужа. Тело прибило к берегу Тибра… Он три недели, как мертв! Ему перерезали горло! Урсула шумно набрала воздух в легкие, и голос ее задрожал от подкативших слез: — И эти три недели я отдавалась вам! — она горестно всхлипнула. — Я нарушила брачные обеты! Ее упреки выбили из Чезаре дух. И эти слезы. Горло сковало внезапным спазмом. Зачем она зовет его на “вы”? Словно и не было вчерашнего дня, и всех предыдущих, когда единственное, что могли вымолвить ее обессиленные усладой губы это: “О, Боже”. Вот она — расплата! Но ведь Урсула просила об освобождении. Просила! Как еще она думала получить свободу? Каким иным образом надеялась обрести счастье? — Я думал… — он запнулся. — Надеялся, ты по доброй воле. — Вы купили эти три недели ценой убийства! Чезаре прикрыл глаза, переводя дух. Ее слова, точно раскаленные спицы, прожгли сердце. Между ними вновь выросла неосязаемая преграда. А ведь он был уверен, что с преградами покончено. — Я рассказала вам, что в тот вечер он поедет в Остию, — Урсула повернулась к Чезаре и, подняв вуаль с лица, впилась в него леденящим душу взглядом: — Признайтесь, кардинал! — Мне не в чем признаваться, — сдавленно ответил Чезаре. — Но преступление написано у вас на лице! — воскликнула она, подскочив на месте. — Это было не убийство! Он сражался и проиграл! Она вся обмякла, издав короткий глухой крик. Обхватив рот ладонью, беззвучно зарыдала и сквозь слезы сбивчиво пролепетала: — Я молила вас… не встречаться с ним! Чезаре зло посмотрел на пунцовое от слез лицо, на дрожащие губы, на обручальное кольцо, поблескивающие на ее пальце. Быстро глянул в полные недоверия и ужаса глаза. Впервые за всю жизнь он узнал, что значит любить и ненавидеть одновременно. В тот момент ему в равной степени хотелось заключить ее в объятия и задушить. — Ты молила меня не подвергать себя опасности, — тихо прошипел он, склонившись к ней, вдыхая пленительный сладкий запах, от которого даже сейчас у него замирало сердце. Урсула горестно простонала, пораженная: — Я и подумать не могла, что вы способны на такое! Чезаре в отчаянии отвернулся: — А я-то думал, ты знаешь меня. — Я думала, что знаю человека, который разрывается между миром и Господом. Но не убийцу! Он глубоко вздохнул, стараясь не давать воли ярости, что неумолимо закипала в его душе. Как жестоко он ошибался. Зачем впустил любовь в сердце? — Разве защищать честь матери — преступление? — проговорил Чезаре уже спокойнее. — Обеспечить свободу той, которую любишь… Даже больше, чем честь матери. Если да, — он поднял глаза к сводам церкви, — то я убийца по рождению. Урсула покачала головой. Она прекратила всхлипывать и утерла слезы быстрым, нервным жестом. Голос ее все еще дрожал, когда она произнесла: — Может, Господь и простит вас, но я вряд ли смогу. Чезаре помрачнел. Как быстро трещина между ними превратилась в пропасть. Как же он был слеп и глуп, думая, что сможет всецело завладеть сердцем этой женщины. Все, что ему досталось, это ее слабая плоть. Сколь самонадеянно было думать, что Урсула сможет полюбить его. Она всего лишь хотела легкой интрижки, пока муж в отъезде. Желала временного утешения в объятиях ласкового любовника. Ей не нужна была вечность рядом с кардиналом Борджиа. — Думаешь, мне нужно прощение Господа? — спросил он и болезненно поморщился. — Я забочусь о твоем счастье, твоем будущем! — он нашел хрупкую холодную ладонь Урсулы и горячо сжал в своей. — И я тебе его дал. Ты же просила освободить тебя! На короткое мгновение показалось, в ее взгляде мелькнула оттепель, но уже в следующий миг она высвободила руку и вновь залилась горькими слезами: — Вы дали мне не будущее! Вы дали мне пожизненную кару! Я соучастница вашего преступления. Будто через силу, она вновь подняла глаза на Чезаре, с прежней было мягкостью скользнула взглядом по его лицу. Ее голова дремотно склонилась к нему, будто на миг забылось все сказанное, точно вокруг не было никого, кроме них двоих, будто ее влекло к нему неведомой силой. — У меня все еще есть к вам чувства… — она резко встрепенулась, точно очнувшись ото сна. — Но я не знаю это чудовище возле меня! — Урсула зажмурилась и порывисто вскочила с места. Нет, он не позволит ей уйти вот так. Схватив за руку повыше локтя, Чезаре с силой усадил баронессу обратно. — Позволь рассказать тебе! — потребовал он.