Милый дом. Часть шестая Перед тем как войти в дом, Чезаре отдал приказ стражникам усилить охрану. Он обещал заплатить вдвое больше, чтобы те караулили всю окружность палаццо и патрулировали вокруг квартала. Краем глаза он заметил Хуана, плетущегося к дому — ни тени раскаяния на его лице, только самодовольная ухмылка. Не дожидаясь брата, Чезаре вступил в спасительную прохладу темной прихожей. Он был зол на Хуана. Ратовать за честь семьи похвально, но о чем только думал герцог Гандийский, ввязываясь в драку с шайкой Орсини? Как он собирался одолеть их один, и где был бы он сейчас, не подоспей подмога вовремя? Рим опасный город, особенно для чужаков, к которым, несомненно, причисляли и семью Борджиа. Чезаре всю свою жизнь чувствовал скрытую зависть к младшему брату, ту зависть, за которую сам себя ненавидел. Она впервые зародилась еще в раннем детстве, когда он стал замечать особое покровительство отца к Хуану. Он никак не мог смекнуть, чем тот заслужил большую благосклонность, будучи капризным и непослушным ребенком. Хуан, баловень судьбы, всю любовь отца и матери получал без труда и усилий. Ему не приходилось грызть гранит науки, не приходилось исполнять их наставления, он мог сказаться больным, только бы избежать поручения, и тогда Чезаре ничего не оставалось, как отдуваться за бездельника. Хуан частенько подтрунивал, сравнивая рясы старшего брата с юбками Лукреции, чем невероятно злил Чезаре, ведь он и сам ненавидел эти балахоны. Но с детства он привык слушаться отца и не смел перечить ему. Раз тот решил превратить его в слугу церкви, что же, сын станет лучшим и в этом. Образование с детства обоим братьям давалось превосходное, но Хуану не по нутру было проводить дни в скучных классах, и он частенько сбегал с уроков, в то время как Чезаре с усердием внимал наукам. Богословие ему давалось с той же легкостью, что и математика. Он настолько преуспел в учебе, что, закончив образование в университете Пизы, защитил диссертацию по юриспруденции, о которой говорили, что она лучшая из написанных за последние годы. И несмотря на все успехи Чезаре, отец в непостижимом упрямстве продолжал благоволить Хуану в большей степени, чем кому-либо из своих детей. Даже Лукреция, этот ангел во плоти, не могла соревноваться с братом в одобрении отца. Чезаре не то, чтобы не любил Хуана, нет, он скорее состязался с ним за внимание родителей, а также ревностно относился ко всем похвалам в сторону брата. Епископ считал, что амбиции младшего брата к военной службе не соответствуют способностям, его чрезмерное бахвальство и самоуверенность ничем не были подкреплены, кроме выдающейся физической силы, которой щедро наградила матушка-природа мужчин семьи Борджиа. Зато Чезаре был уверен в собственных талантах. Он бы преуспел во всем, за что бы ни взялся, а за военное дело ему хотелось приняться куда больше, чем за служение церкви. Чезаре миновал просторные коридоры и поспешно влетел во внутренний дворик, где в благодатной тиши, за садовым игровым столиком, сидели мама, Лукреция и младший брат Джоффре. Они перекидывались в карты и о чем-то мило беседовали. Завидев Чезаре, сестра приветственно заулыбалась. — Ты слышала? — с порога спросил Чезаре и в два широких шага оказался у стола. — Даже Джоффре слышал, — ответила мать невозмутимо, она даже не подняла глаз от карт. — Ты слышал? — переспросила она младшего брата. Донна Ванноцца больше не волновалась за старших сыновей. она не спрашивала, куда они шли и когда вернутся. Ее сердце больше не тревожилось, когда братья не возвращались домой к ночи. Она знала: сыновья в силах за себя постоять. — Да, Папа умер, — послушно ответил младший из братьев. — Ты знаешь, что это означает? — спросил Чезаре. Джоффре неуверенно мотнул головой. Младшему едва исполнилось десять лет, и епископ любил его с тем же теплом, что Лукрецию. Вот только теплом чувства Чезаре к сестре не ограничивались. — Я знаю, что будут выборы, — ответила вместо Джоффре мать, все еще делая вид, что увлечена картами. Лишь подоспевший Хуан заставил ее поднять голову от игры. — И до их завершения в городе будет бардак, — подхватил разговор герцог Гандийский. Чезаре обернулся на голос брата и недовольно смерил его взглядом. В городе может и будет бардак, но их семья под надежной защитой, пока за это отвечает Чезаре. — Хуан, думаешь, наш отец может победить? — поинтересовалась Лукреция. Мать бросила на нее беглый, но выразительный взгляд порицания. — Мы ведь можем мечтать, мама? — отозвался Хуан, заметив осуждение Ваноцци. Чезаре с размаху уселся на свободный стул напротив матери. Подглядывая за картами Джоффре, он украдкой смотрел на Лукрецию. Его забавляло, как потешно она хмурилась, стараясь одновременно уследить и за игрой, и за двусмысленным разговором. — До сих пор ваш отец любил нас и заботился о нас, — философски отметила Ванноцца. — Но я не уверена, что он сможет это делать, став Папой. — Став Папой, он сможет делать все, что пожелает, — возразил Хуан и направился к сидящим за столом. — Ты уверен? — мать, наконец, подняла взгляд на сына. — Короли, Папы, императоры принадлежат своему народу, а не своей семье. Хуан неуверенно улыбнулся ее словам и с блаженным выдохом улегся прямо на мягкую траву лужайки в тени навеса. — Так что? — усмехнулся Чезаре маме, изгибая бровь. — Позволим выборам идти своим чередом и тогда он не станет Папой? На него мигом устремились удивленные взоры сестры и Джоффре, а Хуан хмыкнул, развалившись на траве с ленивой улыбкой на губах. Чезаре покосился на брата с легкой завистью. Он бы также прилег где-нибудь, а может и вздремнул бы — весело проведенная ночь давала о себе знать головной болью и усталостью. — А есть другой вариант? — с иронией спросила мать. — Все в руках Божьих. — Все в руках коллегии кардиналов, мама, а это не одно и то же, — Чезаре наклонился к картам Джоффре, приметив, как тот совсем растерялся с игрой. Мать лишь вздохнула. — Вот эту, — прошептал епископ братику, отмечая верную карту, и заговорщицки подмигнул Лукреции. Конклав. Часть седьмая Конклав собрался в начале августа тысяча четыреста девяносто второго года. Впервые кардиналы закрылись под живописными сводами Сикстинской капеллы, новой церкви, построенной по заказу Сикста IV, и расписанной талантливейшим руками Боттичелли, Перуджино и Пинтуриккьо. Родриго отправлялся на конклав уже в пятый раз, и в затруднительной для других изолированности от мира он чувствовал себя как рыба в воде. В стенах капеллы Борджиа знал каждый глухой закоулок и каждый уютный альков, где можно было вести переговоры, обещать, убеждать, умасливать и вить сети интриг. А без интриг, как он знал, не обойдется, ибо он не мог больше ждать милостей от судьбы. За жизнь, наполненную не только достижениями и свершениями, но и долгими размышлениями о сути бытия, Родриго Борджиа пришел к пугающему выводу — никакой судьбы нет. На этой земле ты сам кузнец своего счастья. Он не разуверился в промысле Божием для каждой души, но испанец всегда знал — трусливо отсиживаться по углам не его удел. Он привык брать от жизни все, что пожелает. Первый напряженный день, как и ожидалось, не принес результата, зато хорошо обозначил расстановку сил. Борджиа собрал всего четыре голоса, а это было непозволительно мало, он рассчитывал как минимум на шесть на первом же голосовании. И целых семь приверженцев смог переманить на свою сторону его соперник, Джулиано делла Ровере, но отчаиваться было рано, ведь игра только началась. Сегодня испанец успел четко сложить в своем изощренном уме план дальнейшей предвыборной кампании. Все сходилось, как следует: кардиналам Версуччи, Пиколоммини и Сансеверино, известным своей алчностью до денег, Борджиа сделает предложения, от которых они не смогут отказаться. Той же ночью Родриго отправил почтового голубя с подробными указаниями для сыновей. Теперь предстояло поработать с остальными прелатами, на чью благосклонность он был вправе рассчитывать. С теми же, кто мнили себя неподкупными, будет чуть сложнее, но и тут вице-канцлер не видел преград. Не зря он славился даром убеждения, к тому же немного хитрости не помешает в игре со столь высокими ставками. Накануне вечером у Родриго состоялся прелюбопытнейший разговор с Джулиано делла Ровере. Борджиа как раз направлялся в свою келью вдоль слабо освещенного коридора капеллы, когда на примыкающем к стене возвышении из двух ступеней обнаружил генуэзца за чтением слова Божьего. Тот, заметив Родриго, поднял глаза от молитвенника и неожиданно обратился к нему: — Кардинал Борджиа. — Милорд кардинал, — учтиво кивнул Родриго и уже было продолжил свой путь, как Джулиано прибавил ему в след: — Кто бы ни выиграл это состязание… — Выборы, — выразительно поправил его вице-канцлер, подняв перст в назидание. Кардинал Борджиа остановился и, обернувшись, с легкой иронией смерил делла Ровере долгим взглядом. Достойный соперник, стоило признать. Блестящий ум в нем сочетался с почти фанатичным стремлением к власти. Уверенность в собственной непогрешимости, наверняка, придавала сил этому князю церкви, с резкими, но по-своему привлекательными чертами лица. — Будь вы другим человеком, — вымолвил генуэзец, — я бы проголосовал за вас. Родриго вопросительно кивнул, неловко польщенный внезапной прямотой. В какую игру с ним играет хитрый итальянец? — Вы прекрасно выполняли обязанности вице-канцлера, — признал делла Ровере, а кардинал Борджиа настороженно хмыкнул себе под нос. — Церковь нуждается в ваших организационных талантах. — Но? — подтолкнул к сути Родриго, подняв глаза в потолок. Его порядком коробил этот разговор. Ближе к делу, Джулиано. — У нее также есть иные нужды. — Какие, например? — Борджиа присел на ближайшую ступеньку, с нарочитым любопытством разглядывая соперника. Из-за соседней колонны на темном фоне выступал гордый, словно вырубленный из камня, профиль делла Ровере. — Честность, неподкупность, добродетельность, — не спеша перечислил Джулиано. — По-вашему, мне недостает этих качеств? — приподнял брови кардинал Борджиа, слегка озадаченный подобной откровенностью. — Да, — коротко отрезал делла Ровере, и недобрый стальной отблеск загорелся в его холодных, суженных глазах. — А посему я буду сражаться против вас до самого конца и любыми средствами. Родриго лишь спокойно кивнул. Он никогда не питал пустых иллюзий и, в сущности, был рад такому повороту событий. Открыто высказанная угроза противника предпочтительнее лести и фальшивого смирения, и в определенной мере такой вызов играл Родриго на руку. — Мне свойственно выигрывать все свои сражения, — тихо произнес Борджиа и неторопливо поднялся, решив окончить этот пустой разговор. — Но что толку говорить о битвах? — воскликнул он, пристально буравя взглядом поджавшего губы делла Ровере. Испанец театрально перекрестился и нарочито громко произнес: — Все в руках Божьих! — и уже с едва различимым снисхождением добавил: — Доброй ночи, милорд. Он зашагал прочь, не думая дожидаться ответа. Следующий день конклава укрепил позиции Борджиа на четыре голоса, а значит все, что Родриго потребовал в письме от Чезаре, было исполнено, он и не сомневался в преданности сына. Но дабы достичь успеха, необходимо удвоить усилия, о чем он сообщил в тот же вечер, а почтовый голубь донес столь ценное послание в роскошный дом на площади Пиццо-ди-Мерло. И символ, и посланник. Часть восьмая