Чезаре, словно часовой, караулил голубятню день и ночь. Весточка из Ватикана прилетела в полночь после первого голосования, и в ней описывался план, который поразил своей изощренностью даже богатую фантазию епископа Борджиа. Начинить дичь предложением о подкупе — сие могло прийти в голову лишь столь коварному и беззастенчивому человеку, как их отец. Не без балагурства и потехи Чезаре с Хуаном в точности последовали предписаниям Родриго, и блюда в тот же вечер были доставлены под своды Сикстинской капеллы, запеченными и начиненными. Однако черный дым на утро известил — Папа не избран. На исходе дня голубь принес очередное письмо на площадь Пиццо-ди-Мерло. Собрать золото и богатства со всех церквей, дворцов и приходов Борджиа — такая работа была вполне под силу Хуану, и он с большим азартом помчался по заданию отца. К вечеру девять мулов, груженных золотом и серебром, направились по адресам, перечисленным в послании. Наутро епископ Борджиа вновь был у голубятни с письмом, в котором он докладывал отцу о проделанной работе. Он более не терзался размышлениями о правильности происходящего, где-то глубоко внутри он даже начинал ощущать смутные надежды на большое будущее для себя самого. Что, если ему удастся выбраться из пут священнослужителя и пойти, наконец, по столь желанному пути солдатской славы? От этих тщеславных мыслей его отвлек певучий голос сестры за спиной: — Что это за голубь, Чезаре? Он обернулся к ней с улыбкой. Лукреция приближалась, шурша подолом юбки, озадаченно рассматривая птицу в руках брата. — У него двойное предназначение, — ответил Чезаре, окинув ее взглядом, полным обожания. Она, как и всегда, выглядела обворожительно: золотые кудри собраны от ангельского лица и по-девичьи распущены по плечам, кремовое платье, отороченное красными кантами, оттеняет белоснежную кожу, ясные глаза прищурены от недоумения. — Как многое в этой жизни, — продолжил Чезаре, переводя взор на бьющегося в руках голубя, — он и символ, и посланник. — Символ чего? — с жадным любопытством спросила Лукреция, остановившись за спиной брата. — Неиспорченной души, — улыбнулся ей Чезаре вполоборота, голубь в его руках отчаянно пытался расправить крылья. Епископ сдерживал птицу мягко, но прочно. — И посланник чего? — Испорченности, — ответил он с оттенком легкой иронии в голосе, постукивая по лапке голубя, к которой было прикреплено письмо — держалось надежно. Чезаре выдохнул в облегчении. С почтовыми голубями возиться он никогда не любил, унимать их трепыхающееся тельце, пока крепишь послание к этой крохотной лапке — не самое приятное занятие. — Он принес новости о том, сколько голосов на выборах Папы нам нужно купить? — ошарашила его неожиданно точной догадкой Лукреция. — Ты преступно хорошо осведомлена, сестрица, — невесело усмехнулся Чезаре, про себя размышляя о том, кто успел посвятить ее в такие подробности. — Но я верю, что твоя душа все еще чиста. Голубь, выбившись из сил, наконец, притих в его ладони. Он развернулся к сестре, всматриваясь в ее дерзко-зеленые глаза, в них читался неподдельный интерес и замешательство. — Сколько голосов нам нужно купить ему, Чезаре? Он смотрел на нее пару мгновений, борясь с желанием посвятить сестру во все подробности интриг Ватикана, но, вовремя спохватившись, произнес: — Ты и так уже слишком много знаешь, разве нет? — Ты ошибаешься, — с жаром возразила Лукреция, — я знаю слишком мало! Чезаре неодобрительно качнул головой и отпустил голубя на волю. Тот восторженно захлопал крыльями навстречу свободе и взмыл над ними, скрываясь за рыжей черепицей крыши. — Чудо, что за голубь! — звонко рассмеялась Лукреция. — Как он знает, куда лететь, Чезаре? Он, наконец, обнял сестру за плечи. Ему хотелось это сделать с того момента, как он увидел ее. Широкая улыбка невольно расплылась на лице Чезаре. Чудо, что за сестренка, хочет знать все на свете. С такой жаждой к знаниям вскоре она станет настоящей богиней мудрости, настоящей Минервой. — Они всегда возвращаются домой, любовь моя. Находят родное гнездо отовсюду. Глаза сестры распахнулись от изумления, она силилась уразуметь путь птахи в небесах. — Так значит, дом этого голубя в Ватикане? А те птицы, что прилетают к нам, живут в нашем птичнике, — наскоро рассуждала сестра. — Верно, — она быстро схватывает, подумал про себя Чезаре. — Ты умница, Лукреция, — рассмеялся он, гордый ее догадкой, и коснулся губами нежной бархатистой ладошки в своей руке. Сестра, довольная похвалой и его лаской, засияла улыбкой. Как же он любил ее прекрасные большие глаза и очаровательно пухлое личико, на котором уже обозначились благородные скулы, и ангельские уста, тронутые безмятежной улыбкой. Чезаре на многое был готов, только бы она чаще улыбалась, только бы всегда была столь же беспечной и счастливой. Однако неясный страх в глубине сердца нашептывал, что чем пышнее расцветает красота сестры, тем ближе тот день, когда ей придется исполнить свое предназначение: выпорхнуть из семейного гнезда и стать чьей-то женой, укрепив новым альянсом положение их семьи. Такая судьба уготована всем знатным дамам, и его возлюбленная сестра — не исключение. Победа. Часть девятая Утренняя молитва не принесла покой в мятежные мысли Родриго Борджиа. Победа была так близка, что его пробирала дрожь. Он занес шаг над пропастью и готов был либо разбиться о скалы, подобно самонадеянному глупцу, либо воспарить над целым миром словно птица. Все, к чему он стремился на протяжении жизни, сейчас находилось в шаге от него — в невообразимо длинном шаге. Кардинал допускал мысль, что не являл собой образец достойнейшего из людей, но он уж точно был способнее других кандидатов на этом конклаве. Да, Родриго недостаточно смиренно служил церкви и в жизни совершал поступки, о которых вспоминал со стыдом. Однако же эти маленькие слабости, свойственные многим людям, не должны были помешать ему занять престол Святого Петра. А зная о положении нравов в стране, ведая, какие непотребства творилось в монастырях и домах священнослужителей, он и вовсе мог считать себя праведником. Даже самый лютый враг Борджиа, кардинал делла Ровере, не мог не признать таланты Родриго в управлении церковью. Но Джулиано не учел, что таланты каталонца идут многим дальше, он способен управлять и целым государством, если потребуется. Кто еще может навести порядок в Риме, погрязшем в преступности, кто установит равновесие в раздираемой на куски Италии? Милан, Флоренция, Неаполь и так с трудом удерживают видимость мира, после смерти Лоренцо Великолепного внутри их союза произошел раскол, и распри множились с каждым днем, а над всем этим довлела Венеция, страстно желающая господства, и не стоило забывать про извечные притязания Франции на Неаполь. Амбиции Родриго Борджиа относительно власти были весьма благочестивыми, он намеревался установить мир, порядок и равновесие на всем полуострове. В сложившихся условиях он вполне понимал, что цель оправдывает средства, и, возможно, придется пожертвовать благом отдельных особ ради общего блага, но даже в таких случаях он намеревался полагаться на справедливость, как на главную твердыню. Что же до тех добродетелей, которых, по мнению делла Ровере не доставало кардиналу Борджиа, то Родриго как никто другой знал — на посту Папы сии добродетели могут сыграть злую шутку и породить слабость там, где нужна твердая рука. Ведь помимо управления церковью Папе приходилось заниматься и земными делами, разрешать государственные распри, даровать благословения на трон. Да и к тому же что до добродетелей, то у делла Ровере их было еще меньше, чем у Борджиа. Просто генуэзец научился тщательней скрывать свои нечестивые поступки и мысли. Он, в отличии от Борджиа, наслаждался жизнью в тайне, скрытно, избегая шумных компаний и двусмысленных увеселений. Теперь, когда Родриго опустошил свои церкви и приходы, раздал почти все стратегические бенефиции, у него остался единственный, но, между тем, самый ценный козырь в этой игре — должность вице-канцлера. Эту последнюю карту он намеревался разыграть с наибольшей пользой. *** Родриго прикрыл тяжелые двери читальни и, развернувшись к своему союзнику (и до недавних пор, другу) — Асканио Сфорца, сходу приступил к делу: — Кардинал Сфорца, всему конклаву известно, что я не могу быть одновременно вице-канцлером и римским Папой, — промолвил он с легким оттенком сарказма. Лояльность миланцев нынче оказалась под большим вопросом, и Родриго беззастенчиво буравил взглядом собеседника, стараясь распознать, что таят хитро прищуренные глаза и плотно сжатые губы итальянца. — Значит, вы не будете больше вице-канцлером, — заметил Асканио, метнув красноречивый взгляд на кардинала Борджиа. Этот давний товарищ Родриго был весьма неглуп, можно даже признать в нем тот же холодный ум и расчет, что был присущ самому Борджиа. Отдавать свой голос бескорыстно, даже несмотря на ранее заключенный союз, Асканио не намеревался. Что же, испанец и не ожидал другого от представителя рода Сфорца. — По-вашему я еще могу стать Папой? — притворно замялся Родриго, приподняв брови. — Если найдете подходящего вице-канцлера, — Асканио отвел взгляд в сторону, губа его дернулась не то в ухмылке, не то в сомнении. Давая собеседнику время осознать сказанное, он медленно устремился вперед по проходу меж полками заполненными книгами и свитками пергамента. — И как бы вы описали качества необходимые для вице-канцлера, кардинал Сфорца? — Прозорливость, — ухмыльнулся Асканио, глядя перед собой. Родриго одобрительно кивнул, мерно вышагивая рядом. — Верность, — продолжил Сфорца, намеренно пряча глаза от кардинала Борджиа, и после некоторой паузы добавил: — И известная доля мудрости. Он замедлил шаг, выхватив свиток с полки, притворно заинтересовавшись его содержанием. Своим поведение он, конечно же, хотел указать Родриго, что вполне осознает высокую цену собственного голоса. — А поточнее? — спросил кардинал Борджиа, проходя вперед и невидящим взглядом рассматривая роспись на стене — растительные узоры, вензеля и орнаменты. Переплетения — хаотичные вблизи, но отойди чуть в сторону и увидишь целую, выверенную картину. Он нетерпеливо сложил руки на груди и, подперев большим пальцем подбородок, весь обратился в слух. И Асканио не заставил себя ждать. — Тот, кто достоин стать вице-канцлером, — начал он, намеренно растягивая слова, — должен быть достаточно мудрым, чтобы поддержать вице-канцлера, который станет Папой. Родриго довольно хмыкнул и, развернувшись к собеседнику, с учтивой улыбкой развел руки в стороны: — Должен сказать, мы нашли взаимопонимание. Кардинал Сфорца не без удовольствия улыбнулся в ответ. *** Голосование того дня принесло Родриго Борджиа столь ожидаемую победу. Вице-канцлер слушал монотонный голос, зачитывающий итоги выборов, медленно перебирая четки. — Кардинал Джулиано делла Ровере получает семь голосов.