— Его Святейшество велел проводить вас к кардиналу, — ответил слуга и, спохватившись, добавил: — К кардиналу Валенсийскому. Педро нервно сглотнул. Он немало слыхал о старшем сыне понтифика и даже пару раз пересекался с ним в коридорах замка Святого Ангела, но до сих пор не имел чести быть лично представленным Чезаре Борджиа. Что же, рано или поздно это должно было случиться, ведь весь Рим знает — старший сын являлся правой рукой Александра в делах. Когда Педро очутился внутри помещения, что, по всей видимости, служило гостиной, там никого не оказалось. Слуга откланялся и удалился прочь, а Педро остался стоять посреди затемненного зала, под низким полукруглым сводом потолка. Все его тело ныло от усталости, а на зубах, несмотря на выпитую воду, до сих пор скрипела пыль дороги. Между тем, сесть на один из мягких диванов без приглашения господина было совершенно немыслимо, и Педро терпеливо стоял на месте, переминаясь с ноги на ногу. Наконец, за дверью послышались шаги, и через минуту на пороге появился тот, кого за глаза называли молодым дьяволом с ликом Христа. Кроваво-алый шелк мантии зловеще полыхнул в отблеске факела. — Ваше Преосвященство, — почтительно поклонился Педро и лишь затем посмел вновь поднять глаза. Кардинал с легкой, прохладной усмешкой на губах внимательно буравил взглядом гонца, словно желая разом узнать все его мысли. Свечи выхватывали из тени высокую фигуру и гордо вскинутую голову. Тихо, но отчетливо он произнес: — Представься. — Педро Кальдерон, милорд. К вашим услугам! Гонец снова порывисто поклонился, а затем, невольно содрогнувшись, достал из седельной сумки послание, привезенное из Сиены. Он и сам не понимал, что за малодушное волнение охватило все его существо при встрече с Чезаре. Служить понтифику было огромной честью, и Педро уже научился не трястись от страха каждый раз, когда переступал порог Ватикана. Однако чего ожидать от сына, о котором ходили мрачные легенды? Говорили, Чезаре жесток, в любых спорах превращает черное в белое, а когда дело касается защиты интересов семьи — не знает ни жалости, ни милосердия. Между тем, лик его будто сошел с полотна гениального художника. Великолепная грива темных волос, благородная смуглость кожи. Большие, проницательные глаза под густыми черными бровями, прямой, удивительно красиво вылепленный нос и четко очерченные губы. Длинный, поросший щетиной подбородок смягчала ямочка. Рядом с ним Педро, до сих пор воображающий себя красавчиком и сердцеедом, вдруг остро ощутил собственную ничтожность и глубокую провинциальность. Не говоря ни слова, Чезаре протянул руку, и Педро, сделав пару шагов навстречу, передал запечатанный свиток. Молниеносным движением кардинал выудил клинок откуда-то из красных складок сутаны и ловко вскрыл печать. Быстро пробежав послание глазами, он удовлетворенно хмыкнул, швырнул письмо на стол, а затем снова внимательно уставился на Кальдерона. В глазах Чезаре мерцал невидимый огонь, который, казалось, прожигал собеседника насквозь, не давая тому ни малейшего шанса на двоедушие. — Когда ты готов снова отправиться в путь? Святой Отец говорит, ты можешь скакать день и ночь без устали. — Так и есть, милорд! — смущенно пробормотал Педро, хотя он с трудом стоял на ногах от утомления. — Я готов отправиться сейчас же, Ваше Преосвященство! Чезаре рассмеялся: — Ты же едва дышишь, Перотто. Прибереги эту жертву для подходящего случая. Шутливый тон несколько успокоил внутреннее волнение Кальдерона. А то, как господин дружелюбно назвал Педро на итальянский манер, вселило в юношу надежду, что необходимая благосклонность получена. Чезаре подошел к столу, выхватил с него лист пергамента, исписанный четким, убористым почерком, свернул письмо в свиток и аккуратно запечатал сургучом. — Нужно доставить это послание в Пезаро, — он повернулся к Педро и жестом указал тому подойти. — Моей сестре, Лукреции Борджиа. При этих словах взгляд Чезаре на короткий миг потеплел, будто ему вдруг вспомнилось нечто приятное, но уже в следующую минуту в темных глазах вновь прорезался холодный металлический блеск. — Ты должен передать письмо лично в руки. Кальдерон остановился в шаге от господина и неслышно перевел дух. — Удостоверься, что сестра прочтет его при тебе. Ответ получи там же, устно. Запомни каждое слово, а затем по возвращению все в точности передай мне. Педро быстро кивнул и почувствовал, как голова идет кругом. Это не обычное дипломатическое задание. Ему доверяют дело семьи. — И еще. Самое главное, — Чезаре приблизился и, понизив голос, нарочито медленно произнес: — Мне нужно, чтобы ее муж, Джованни Сфорца, ничего не узнал. Ни о письме, ни о вашей встрече. Кардинал внимательно взглянул на гонца: — Ты меня понял? Он протянул свиток, и Педро, уняв внутреннюю дрожь, уверенно кивнул, а затем взял письмо и сложил в сумку. — Справишься с таким? — Да, милорд! Без всяких сомнений! — страстно воскликнул Педро и для пущего эффекта поклонился, чуть не до пола. Он еще не представлял, как именно осуществить возложенное на него дело, но был уверен, что найдет способ. Чезаре сдержанно улыбнулся и хлопнул юношу по плечу: — Отправляйся на рассвете. А сейчас Микелетто проводит тебя. Низким, с густой хрипотцой голосом кардинал позвал слугу. Неожиданно дальняя стена с гобеленом пришла в движение, за искусной росписью открылась фальш-дверь. Педро слыхал о многочисленных тайных ходах и скрытых туннелях Ватикана, но не ожидал увидеть их воочию. Из-за отодвинутой панели появился невысокий, худощавый мужчина со светло-рыжими волосами. О верном наемнике Чезаре ходили зловещие толки. Встретиться с ним было равно несчастью. У Кальдерона похолодели ладони, когда Микелетто подошел ближе и сухо поприветствовал его. Глаза, серые волчьи глаза — вот, что было самое страшное в этом человеке. В них, казалось, не было блеска жизни, а лишь ее блеклое отражение. Водная гладь без глубины. На какой-то миг Педро застыл в полной растерянности, чувствуя, как земля плавно уходит из-под ног. Усталость с дороги да изнуряющая жара, по-видимому, сыграли с ним злую шутку, он пошатнулся и только вовремя подставленное плечо Микелетто, спасло его от позорного падения. — Спокойнее, парень, — сипло проговорил убийца, грубовато хлопая Педро по щеке, точно малого непослушного ребенка. — Я не причиню тебе вреда, — он метнул многозначительный взгляд в сторону Чезаре и холодно рассмеялся: — Пока мой господин не пожелает иного. — Простите! — спохватился Педро и, уже полностью придя в себя, вновь откланялся: — Ваше Преосвященство, это все жара! Кардинал снисходительно улыбнулся, да с такой теплотой, что Педро вдруг решил: он готов жизнь отдать за этого замечательного человека. — Ты должен выспаться, Перотто, — бросил Чезаре, усаживаясь за рабочий стол. — А потом отправляйся в путь. Но помни, я жду ответ из Пезаро как можно скорее. И снова пыль дороги въедалась в кожу и плотным слоем покрывала его плащ, но свежесть раннего утра сладко наполняла легкие и даровала надежду на недурной денек. Короткой ночи крепкого сна Педро, конечно же, не хватило, чтобы полностью восстановить силы, но какое это имело значение, когда на кону стояла столь высокая награда, как доверие семьи Борджиа. Доверие Чезаре, а вместе с ним и самого Папы. До Пезаро он намеревался скакать без остановок для отдыха, меняя загнанных лошадей на почтовых станциях. По расчетам Кальдерона, при хорошей погоде и послушных конях он достигнет ворот прибрежного городка к завтрашнему утру. Сейчас же он был рад наблюдать погожий рассвет, хоть оранжевый шар восходящего солнца на чистом, без единого облачка небе и означал нестерпимую жару в полдень. А сейчас, пока мягкий ветерок обдувал кожу, а лошадь под ним шла ровно и быстро, Педро ощущал восторг, охватывающий его каждый раз, когда перед глазами простиралась извилистая лента дороги и бескрайние холмы Кампаньи. Надо признать, что нешуточного волнения добавляла скорая встреча с донной Лукрецией. Юный Кальдерон видел ее лишь раз, пока девушка гостила в Ватикане летом. Он запомнил золото густых волос и белизну кожи. А еще прекрасную улыбку. Лукреция тогда пролетела мимо, точно видение, под руку с Чезаре, увлеченно слушая то, что брат шептал ей на ухо. А Педро стоял там, словно вкопанный, не в силах отвести взгляд от прелестной красавицы. Он не стал тешить себя надеждами привлечь ее внимание, ибо в том не было бы и малейшего смысла. Лукреция — сокровище Ватикана, любимая и единственная дочь понтифика. Куда скромному гонцу до такой принцессы? И вот он мчится вперед, быстрее ветра, чтобы лично передать златовласой, юной богине важное послание. Педро догадывался, что письмо касалось предстоящего нашествия французов, однако его секретность вызывала неясную тревогу. По-видимому, мужчины Борджиа не вполне доверяли своему зятю-союзнику. Учитывая недавнее предательство Людовико Сфорца, в том не было ничего удивительного. “Я бы и сам выполнил поручение, — говорил Микелетто, провожая Педро вниз по лестнице. — Но господин нуждается во мне здесь. Так что слушай внимательно. У донны Лукреции есть верная служанка — Франческа. Пойдешь прямиком в дом ее мужа, скажешь, что прибыл из Рима по поручению Папы и за молчание вручишь ему вот это, — Микелетто достал из кармана увесистый мешочек с монетами и отдал его Педро. — Хорошенько пригрози, чтобы не болтал лишнего. Дальше, думаю, пояснять не стоит? Ты же славный малый, Перотто? Верно славный, раз господин верит тебе”. От одного воспоминания об этом разговоре у молодого юноши пробегал холодок по спине. Никогда прежде он не слушал совета хладнокровного убийцы. И никогда до этого не чувствовал столь явную угрозу своей жизни. Но он сам дал клятву верности понтифику. И сейчас, слушая стук копыт о высохшую за лето землю, Педро понимал, что пути обратно к спокойному и безопасному существованию у него больше не осталось. Только вперед! Пленница. Часть семьдесят четвертая Солнце едва поднялось над черепичными крышами Пезаро, а воздух уже набрал гнетущей духоты. В этом году лето не спешило заканчиваться, несмотря на середину сентября. Все окна в спальне Лукреции были распахнуты настежь, однако дышалось ей тяжело. В последнее время она постоянно чувствовала себя дурно. С самого утра ее мутило, днем часто случалась внезапная слабость, а по вечерам за ужином она едва прикасалась к пище. Все вокруг утратило краски и смысл. Даже Паоло больше не радовал ее. Но дело было не только в плохом самочувствии. Целый год страданий и горьких слез, ночи унижения и боли, которые она никогда не сможет забыть — все было напрасно. Джованни Сфорца предал Рим. Неделю назад за ужином супруг сообщил, что французская армия вступила на земли Италии. — Вы должны почитать за счастье, миледи, тот факт, что вы больше не Борджиа, — сказал Джованни, когда слуги подали десерт. — Что это значит, милорд? — встрепенулась Лукреция и подставила свой бокал слуге, чтобы тот плеснул ей цветочного, легкого вина. До этого они ужинали в полном молчании, и внезапные слова супруга не сулили ничего хорошего. — Французские войска миновали Милан. Мой кузен Людовико позволил им пройти через свое герцогство. И если Флорентийская республика не окажет сопротивления, ничто не остановит их от наступления на Рим. Лукреция удивленно поглядела на Джованни через стол. Никогда ранее он не считал нужным говорить с ней о подобных вещах. За месяц, что она провела в Риме, разговоры о притязаниях Франции на Неаполь не умолкали. Но выпитое вино уже разлилось по жилам приятным теплом, и полный смысл сказанного Джованни не сразу дошел до ее осознания. — Я плохо разбираюсь в политике, — осторожно проговорила она, в душе ощущая неясную тревогу. — Достаточно, — ледяным тоном оборвал ее Сфорца, — чтобы понимать — дни вашего отца сочтены. В ту минуту Лукреции захотелось оказаться где угодно, только не в замке ненавистного супруга. — Я всегда буду дочерью своего отца, сударь! — выпалила она. Взяв себя в руки, Лукреция откинулась на высокую спинку стула и, вскинув голову, проговорила: — И, если я не ошибаюсь, войска Сфорца — ваши и вашей кузины Катерины — были обещаны ему в помощь. Откуда только взялась твердость в ее голосе и смелость в душе? Лукреция все еще опасалась Джованни, между тем от былого страха перед мужем и следа не осталось. — Это обещание — одно из условий нашей помолвки, — с прохладной улыбкой отвечал Джованни. — И мой господин не откажется от своего слова! — Моя кузина Катерина уже отказалась, — равнодушно пожал он плечами. — Но вы, милорд! — воскликнула Лукреция, чувствуя, как от внезапного бессильного гнева у нее затряслись пальцы. — Вы ни за что бы не поступили подобным бесчестным образом! — Разве бесчестно помочь низложить Папу Борджиа? — изогнул бровь Сфорца, и стальной блеск его взгляда пронзил Лукрецию до основания. Она на миг задохнулась. Все ее старания, все уловки, желание помочь отцу и брату на деле оказались бесполезны. Ничего не вышло у маленькой шестнадцатилетней девчонки, возомнившей себя графиней. Между тем, супруг ее, никак не изменившись в лице, добавил: