У русских, сидящих на кровати, широко раскрылись глаза. — Кто вы? — снова спросил смуглый. Дохерти проигнорировал вопрос. — Мы хотим знать, где вы оставили женщину и американца, — сказал он. — Скажете правду, вас пальцем никто не тронет. Будете продолжать лгать... — Он пожал плечами. — Как вы можете устраивать такое в гостинице? — полувыкрикнул светловолосый русский, словно оскорбившись за международную репутацию отеля. — Это Сараево, — сказал Дохерти. — Мы туг можем делать все, что нам заблагорассудится. — Мы оставили их в Бугойно, — сказал смуглый, и они оба уставились на Дохерти с вызывающим видом. «Хаджриджа была права, — подумал Дохерти, — они лгали». Он задумался, насколько далеко готов зайти в том, чтобы силой выбить из них правду, и понял, что и сам не знает. Эта война уже повлияла на все его предыдущие взгляды. Он мысленно покачал головой и задумался над следующей задачей. «Если они лгут, то почему? Чтобы скрыть собственное преступление? Сомнительно. Чтобы скрыть позор? Более вероятно». — Мы заинтересованы только в том, чтобы отыскать эту женщину, — сказал он. — И все, что вы расскажете, останется между нами. Я обещаю вам это. И еще обещаю, что если вы не расскажете правду, то один из вас — ты, я думаю, — указал он на светловолосого, — вылетит из окна. И тогда твой друг, чтобы избежать подобной же участи, все равно все расскажет нам. — Вы не сделаете этого, — сказал смуглый. — Ребята, — сказал Дохерти, подзывая Криса и Даму и при этом отмечая встревоженное выражение лица Клинка. Два сасовца схватили русского и поставили его на ноги. Дохерти с каменным лицом наблюдал за происходящим. «Говори же, — мысленно взмолился он, обращаясь к русскому, — ну говори!» Русского потащили к окну. — О’кей, о’кей, я расскажу, — раскололась потенциальная жертва. — Нам сказали, чтобы мы оставили женщину... Крис и Дама толкнули его назад на кровать и отвернулись, чтобы скрыть вздохи облегчения. — Рассказывай все, — приказал Дохерти. Светловолосый бросил укоризненный взгляд на коллегу и принялся излагать происшедшее. — Ты знаешь это место? — спросил Дохерти у Хаджриджы, когда русский дошел в повествовании до контрольно-пропускного пункта. — Да, — сказала она, не сводя злобного взгляда с двух русских. — В тридцати километрах на запад. Наблюдавший за ней Клинок заметил одинокую слезу, скатившуюся по ее щеке, когда она услыхала о смерти американца, слезу, которую она даже не стала вытирать, а может быть, просто не заметила. Выражение лица ее не изменилось, словно та часть ее души, что горевала, не имела ничего общего с ее остальным «я». Его вдруг поразило, насколько же она красива, и Клинок задумался, разве возможно в такой вот момент испытывать чувства, подобные желанию? Он вспомнил, как мать некогда говорила ему, что у него нежное сердце и это так странно, что он выбрал жизнь военного. Русский закончил свою историю и поднял глаза, в которых таился немой вопрос: а вы бы что предпочли, смерть или бегство? У Дохерти не было для него ответа. Он убрал браунинг и направился к двери. Зато у Хаджриджи был. — Трусы вы, — сказала она. — И не потому, что сбежали, а потому, что солгали мне о моей подруге. — Она повернулась и широким шагом вышла из Номера. Все собрались в номере Дохерти и Клинка. — И где она теперь может находиться? — спросил Дохерти у Хаджриджи. Женщина глубоко вздохнула. — Есть три варианта. Первый: она мертва. Второй: эти свиньи продолжают удерживать ее там же, где и захватили. Третий: они отправили ее в один из борделей в том районе. — Она провела ладонью по волосам, лицо ее выражало муку. — А этих борделей, — мягко спросил Дохерти, — их много? Ты знаешь, где они находятся? — Некоторые нам известны. Один в Висо-граде, что на границе с Сербией, и один в Во-госке, что расположена лишь в нескольких километрах от противоположного склона горы. Есть и много других. Сербы решили, что каждая мусульманская женщина должна выносить ребенка от сербов... — Она покачала головой, словно пытаясь отогнать мысль о том, что ее подруга находится в руках этих скотов. — Можно как-то выяснить, куда она все-таки попала? — спросил Дохерти, размышляя, насколько далеко они могут зайти в этих поисках. Ведь такие поиски могут означать конец всей затеи. Но ведь это же поиски друга. «Да, — сказал он себе. — Но вот еще три человека, которые с ней ни разу даже не встречались. Может ли он рисковать их жизнями ради того, что имеет лишь косвенное отношение к их миссии?» — Я попробую, — сказала Хаджриджа. — В город постоянно прибывают новые люди, и они всегда приносят с собой какие-то новости. Но что толку? Не можете же вы просто так вот отправиться и поговорить с ней. — Если она в нескольких милях отсюда, можно попытаться, — сказал Клинок. Час спустя Хаджриджа, Клинок и Дама обозревали внутренности того, что некогда было городским катком. Дохерти нехотя признал право на очередность двух других членов группы на выход во внешний мир. Ну а в качестве переводчика у них была Хаджриджа. «Что же это творится?» — думал Клинок, оглядывая открывшуюся перед ним сцену. Там, где раньше по глади льда скользила веселая толпа, а на тысячах сидений вокруг сидели зрители, теперь раскинулся лагерь беженцев. Расположившись прямо на растаявшем льду, на трибунах и ступеньках в проходах, люди маленькими группами апатично сидели вокруг многочисленных небольших бутановых печек, от которых и поступало тепло. На большинстве из них стояли кастрюльки, в которых тихо булькали лишь вода да жалкие кусочки зелени. Большинство взрослых пусто таращились в пространство, и только детвора проявляла какой-то интерес к происходящему и друг к другу. — Большинство из них — городские, — пояснила Хаджриджа. — Из высотных зданий или из домов, уничтоженных снарядами. А нам нужны люди, прибывшие из других мест. Они принялись за дело, методично обходя зал и расспрашивая, откуда прибыла та или иная группа. Кое-кто отказывался отвечать, большинство же с радостью вступали в разговор — «да и какая теперь разница», казалось, было написано на их лицах. Но пока не попадался никто из Завика, и никто из прибывших недавно с сербских территорий не признавал Нену Рив по фотографии, которую вручил им Дохерти. Наконец Хаджриджа остановилась поговорить с двумя женщинами, которые сидели, привалившись к бортику катка, с низко склоненными в задумчивости головами. На звук голоса Хаджриджа обе подняли усталые лица. И тут же, увидев позади нее Клинка и Даму, они словно вжались в бортик. — Мы подождем вон там, — сказал Клинок, кивая на пустые сиденья. Он с Дамой отошел туда и уселся в унынии. — Прямо какая-то библейская сцена, — сказал Дама. — Да, — согласился Клинок. Он не спускал глаз с кивающей головы Хаджриджа, беседующей с женщинами. Даме припомнилась брачная церемония и та еда, которую затем выбросили за ненадобностью. И все те мелкие проблемы, которыми были полны люди на том празднике. — Что ты думаешь о ней? — спросил Клинок. Дама проследил за его взглядом и слегка улыбнулся. — Не мой тип, — сказал он. — И не мой, — сказал Клинок. «А может быть, и мой, только непривычный», — подумал он. Хаджриджа внезапно опустила плечи, словно только что услышала плохие вести. «Там, где дело касалось Нены Рив, отсутствие новостей не является хорошей новостью, — подумал Клинок. — Скоро узнаем». Но прошло еще минут десять, прежде чем Хаджриджа выпрямилась, медленно подошла и села рядом с ними. Она плакала. — С тобой все в порядке? — спросил Клинок, кладя руку ей на плечо. — Нет, — сказала она, прислонясь к нему, и стала всхлипывать. Но примерно через минуту она резко выпрямилась и вызывающе провела ладонью по волосам. — Извините, — сказала она. — Да что там, — сказал Клинок. Закрыв глаза, Хаджриджа глубоко вздохнула. — Я кое-что узнала, — сказала она, вновь открывая глаза. — Нена в Вогоске. Эти женщины, они оттуда, и они как раз уходили, когда привезли Нену. — Когда это было? — спросил Клинок. — Они думают, дня три назад, но не уверены. — А почему сербы их отпустили? Хаджриджа издала странный звук — полусмех, полувсхлип. — Потому что у них беременность на шестом месяце. Понимаете? Аборт делать поздно. В гостинице Дохерти выслушал, что сообщили женщины Хаджридже. В Вогоске находилось около сорока женщин, большинство в возрасте от четырнадцати до двадцати пяти лет, хотя были и постарше, и даже пара женщин в возрасте за сорок. Держали их в спортзале «Партизан», но каждую ночь различные группы женщин — как правило, помоложе и посимпатичнее — отвозились в мотель «Соня», находящийся примерно в миле, для развлечения сербских вояк. Женщины, с которыми разговаривала Хаджриджа, понятия не имели о количестве охранников возле спортзала или мотеля, но видели, что сам город полон солдат как регулярных подразделений, так и партизанских отрядов. — За сколько туда можно добраться? — спросил Дохерти. — Не попадаясь на глаза неприятелю, — добавил он. Хаджриджа задумалась. Если они смогут незамеченными проникнуть сквозь сербскую линию фронта — большое «если», учитывая скудость знаний о сербских позициях, — то доберутся до города часа за четыре, за пять. Однако, продолжила она, размышляя вслух, если не удастся извлечь оттуда Нену без переполоха, то сербы будут поджидать их на обратном пути.