— Нам ведь миль шесть добавилось, правильно? — сказал Крис. — И теперь Хаджриджа поведет нас известной ей дорогой, чтобы мы попали в Завик с черного хода, так? — Да. — Тогда почему бы нам в ожидании темноты не обойти этот блок-пост и не пойти дальше по дороге? Решение было настолько очевидным, что Дохерти подивился, почему это не пришло ему в голову. Пришлось утешить себя мыслью, что инки, например, даже колеей не могли придумать. — Кто-нибудь видит в этом плане изъяны? — спросил он. — Мне нравится, — сказал Клинок. — Есть одна проблема, — неторопливо сказал Дама. — Пока мы будем ошиваться здесь в ожидании темноты, кто-нибудь обнаружит наши следы, и у них будет время поймать нас. — Здравая мысль, — согласился Дохерти. — Придется держать ушки на макушке. Остаток дня ушел на то, чтобы обойти сербский блок-пост. Ну а если бы кто-нибудь и вздумал их преследовать, у него бы тоже быстрого движения не получилось. Наконец они выбрались на позицию среди последних деревьев над дорогой, которая теперь огибала восточную сторону долины. Крис вернулся назад ярдов на пятьдесят, чтобы предупредить попытку возможного преследования, а остальные ушли в глубь леса, чтобы передохнуть и привести себя в порядок. Поскольку было еще светло, Дохерти рискнул воспользоваться гексаминовой печкой, чтобы вскипятить воду для супа и чая. Им необходимо было сохранять все возможное тепло организма. Небо очистилось от туч, и температура стремительно падала. После тяжкого пути по снегу ноги нуждались в отдыхе, но не подвергался сомнению тот факт, что только при ходьбе они смогут согреться, и как только стемнело, они не стали терять времени и двинулись дальше. Минут через двадцать звук приближающегося сзади по дороге автомобиля заставил их поспешно скрыться среди деревьев. Несколько мгновений спустя по дороге прогрохотал грузовик, в кабине которого сидели двое и с полдюжины человек — в кузове. Людей выдавали желто-красные огоньки сигарет. — Наши приятели с блок-поста, — заметил Клинок. — Свиньи, — презрительно сказала Хаджриджа. Они продолжили свой долгий путь по дороге. Звезды ярко сияли в небе над долиной, речка журчала по камням. В любой другой ситуации атмосфера была бы просто волшебной. Вот так он мог бы прогуляться по долине в канун Нового года, чтобы нанести визит в теплый и гостеприимный паб на берегу озера. Мечты, мечты... Дохерти обернулся проверить, все ли в порядке у Йены, идущей ярдах в пяти позади него. Похоже, она крепко держалась на ногах и даже изобразила слабую улыбку. Дохерти знал, что она всегда была крепкой, и сейчас, насколько он видел, выпавшие на ее долю испытания не сломили ее физически. А вот что с духом? Он попытался представить себе реакцию Рива на то, что жена подвергалась множественным изнасилованиям, и понял, что даже приблизительно не может себе представить, что будет. Рив в прошлом частенько удивлял его, реагируя совсем противоположно тому, что ожидал от него Дохерти. И теперь оставалось надеяться, что реакция может оказаться совсем неожиданной. Эта женщина и так хлебнула больше чем нужно. Спустя четыре часа и двенадцать миль пути они обогнули две маленькие деревушки, — хотя огни там не горели, и непонятно, был ли там вообще кто-нибудь, — и осторожно приблизились к тому месту, где, как их предупреждали, находился очередной блок-пост, но обнаружили лишь пустой отрезок дороги. Вскоре они дошли до той точки, где на восток сворачивала дорога, известная Хаджридже. Теперь им предстояло пройти пару километров до первой знакомой ей деревушки. Кое-кого она там знала, и потому была надежда разжиться информацией о том, что происходит в Завике. Через полчаса они вышли на небольшой подъем, откуда открывался вид на деревню. Луна стояла высоко, отражаясь в черепицах крыш и поверхности речки, прижимающейся к большинству жилищ. Свет нигде не горел, да и трудно было ожидать, что кто-то не спит в такой час. Они осторожно начали пробираться к первому дому, держась в тени у обочины дороги. Сгоревшая «лада» рядом с домом свидетельствовала, что война не миновала этих мест. «Похоже, тут вообще никого не осталось», — подумал Дохерти. Он вспомнил такие же пустые деревушки Дофара. Двери в первый дом были открыты. Клинок осторожно вошел внутрь и обошел помещения, освещая их фонарем. Там не было никого — ни живых, ни мертвых. Осмотр следующих двух домов принес тот же результат. — Они ушли, — сказала Хаджриджа, — Нет смысла осматривать все дома, — решил Дохерти. — Займем один из них, поспим и двинемся дальше с первыми же лучами. Мы должны быть в Завике к полудню. Караульная смена Криса была предпоследней, и, когда Дохерти пришел сменить его где-то за полчаса до рассвета, он решил, что лучше прогуляться по лесу, чем поспать какие-то несколько минут. Вскоре вокруг него защебетали зяблики, однако же общий рассветный хор разочаровал. Из лесу он вышел у другого края деревни, на возвышенность, и на минутку остановился под прикрытием деревьев понаблюдать, не обнаружатся ли внизу признаки жизни. Все было тихо, лишь высоко в рассветном небе парили несколько огромных птиц. Крис навел на одну из них бинокль и разглядел светло-серую голову, едва выдающуюся из желто-коричневого тела. Голова заканчивалась большим изогнутым клювом, а хвост оказался коротким, квадратным и темным. Сип белоголовый. Крис несколько минут смотрел в бинокль, поражаясь ширине крыльев птицы. И тут до него дошло — птицы собрались вместе, чтобы устроить трапезу над падалью. Крис двинулся вдоль домов к центру деревни, над которой и кружились хищники. Он отыскал здание, а полузасыпанные снегом обугленные деревянные полумесяц и звезда подсказали ему, что тут произошло. Он прошел дальше, ожидая худшего, и увидел присыпанную снегом груду обугленных и полуобглоданных трупов. На том месте, где некогда стояли входные двери, лежал большой металлический висячий замок, все еще удерживающий вместе две скобы. Время и зима вытравили запах из этого холодильника для стервятников. Он обошел все место, помня о птицах, кружащих вверху. «Около пятидесяти трупов, — прикинул он. — Возможно, все жители деревни». Крис вернулся к дому, который они выбрали для ночлега, и рассказал Дохерти о находке. КГ на секунду прикрыл глаза, затем посмотрел в землю. — Давно это случилось? — спросил он. — Трудно сказать. По крайней мере несколько недель назад. А может быть, и месяцев. Двадцать минут спустя все члены группы оцепенело таращились на место резни. Не было времени разбирать останки для похорон. «Если время скорби вообще проходит, — подумал Дохерти, — то для тех, кто пострадал здесь, оно уже прошло». По грунтовой дороге они двинулись из деревни в девственную чистоту леса. Утреннее солнце, пробиваясь сквозь ветви высоких сосен, искрилось на чистом снегу, покрывающем открытые пространства между деревьями, и у Дамы, вновь идущего впереди, создавалось впечатление, что он входит в огромный храм. Образы сожженной мечети в деревне, женщин в автобусе, вылетающего из окна снайпера проходили перед его мысленным взором и поглощались красотой леса, как накатывающими небесными звуками реквиема. Идущий в десяти ярдах Дохерти никак не мог избавиться от потрясения. «Это же Европа», — говорил он сам себе. И дом, в котором они останавливались, был европейским домом, связанным электричеством, радио, телевизором и автомобилями с остальным континентом. Там стоял проигрыватель, а рядом — набор пластинок с записями — от Рахманинова до Элтона Джона. И эта семья, которая слушала «Крокодил-рок», вероятно, оказалась среди тех, кто попал в какое-то временное искривление, вернувшись в те времена, когда людей сгоняли в мечети и сжигали заживо. «Почему? — спрашивал он сам себя. — Что происходит в этой стране? Неужели проживающие здесь люди так отличаются от людей остального мира? Или, может быть, здесь просто такое место, где треснувшая поверхность выпустила вверх всю скопившуюся внизу гниль?». Впервые в своей жизни Дохерти ощутил дружеское чувство к умершему отцу. Старик частенько говаривал, что люди все больше и больше получают того, чего хотят, но все меньше и меньше того, что действительно надобно. А поскольку они все больше получают желаемого, они никак не могут понять, почему же они несчастливы. И потому злятся. И такой мир старику не нравился. Хотел бы Дохерти ощутить злость, но почему-то ощущал чувство, близкое к отчаянию. Пройдя несколько миль по лесу, дорога вывела их к возвышенной долине. Они благоразумно подождали несколько минут, осматривая окрестности в поисках врага, но в этом пустынном месте никого не было. Они двинулись вдоль зарождающегося ручейка, струящегося между широкими заснеженными, поросшими елями склонами. С полмили или около того пришлось нелегко, но затем они миновали небольшую возвышенность и стали спускаться в другую, более укромную долину, где вдоль уже расширившегося ручья группами стояли обнаженные деревья. До следующей и последней на их пути деревни оставалось около мили, и никто из отряда особо оптимистически не настраивался в отношении картины, которую они могли там обнаружить. Из двух женщин Хаджриджа сильнее переживала увиденное в предыдущей деревне, несмотря на все те смерти и жестокость, с которыми она уже столкнулась в Сараеве. — Это же совсем другое дело, — говорила она Нене. — В городе мы сражаемся боец против бойца, а снаряд, ну, он обезличен как-то. Но вот так захватить людей... видеть их лица, слышать их... — Она помотала головой, отгоняя слезы. Нена обняла Хаджриджу за плечи, но ничего не сказала. Перед ее глазами стояли ее дети, которых загоняют в мечеть в Завике. Идущий позади Клинок размышлял об отношениях с Хаджриджой и о том, выпадет ли им шанс побыть вдвоем. Если они выберутся из этой заварушки живыми, он уедет домой, в Англию, а она... может быть, вернется в Сараево, а может быть, останется и в Завике, если город еще стоит на земле. Впрочем, вряд ли он будет писать ей любовные письма по тому или другому адресу. Да и она вряд ли навестит его, когда антиснайперское подразделение распустят на летние каникулы. «Вот же размазня, — подумал он. — Да и в любом случае, ну как его назвать, если он переживает о своих любовных делишках, и это после того, что они недавно видели? Неужели же он такой бесчувственный? А может, его просто больше интересует жизнь, чем смерть? Кто же знает?» Идущий в сотне ярдов впереди Дама поднял руку, давая Дохерти сигнал к остановке, и осторожно на коленях подполз к гребню последней на пути возвышенности. Оказавшись там, он распластался на снегу и принялся осматривать в бинокль раскинувшуюся внизу долину. Дохерти наблюдал за ним, ожидая поднятого вверх большого пальца, сигнализирующего, что врага не видно. Вместо этого он увидел, как Дама мгновенно вжался плечами в снег и застыл неподвижно на минуту или больше, а затем приложил руку к голове, показывая, что он подзывает к себе Дохерти. КГ пополз вперед и вскоре уже осматривал открывшуюся впереди панораму холмов. В четверти мили внизу, в долине, раскинулась деревня. Движения там не наблюдалось. Дохерти повернулся к Даме и увидел, что у того по щеками бегут слезы. Чувствуя недоброе, Дохерти взялся за бинокль и осмотрел деревню внизу. Крайние дома выглядели нетронутыми, но дальше попадались только обугленные остовы, а в центре деревни вновь чернели лишь останки того, что некогда было мечетью. «Надо запечатать сердце наглухо, — подумал Дохерти, — пока не появится иммунитет против скорби». А затем он увидел трупы, как увидел их Дама, сваленные у сарая, и почувствовал, как слезы обожгли его лицо. Они спустились в деревню и, не имея времени копать могилу в мерзлой земле, просто засыпали трупы снегом. В конце концов, почему эти заслужили могилу, когда те, в сожженной мечети, остались непогребенными? Не могут же они, в самом деле, похоронить всех мертвых этой войны! Как и раньше, над деревней, рассекая воздух, кружили стервятники. Дорога отсюда уходила дальше по долине на юг, они же выбрали тропу на восток, которая должна была их провести через последнюю гряду холмов и вниз, к долине Завика. Наступил полдень, небо вновь затянули тучи, ветер понес на людей мелкую снежную крупу. Женщины уже чувствовали усталость. В отличие от сасовцев им не доводилось бегать тридцатимильные кроссы через Брекон-Биконз, да и башмаки, немного великоватые, натерли им ноги. Но они не жаловались, продолжая выдерживать темп. Погода все ухудшалась. Когда Дохерти дал команду остановиться, чтобы определить по карте, где же они теперь находятся, ибо вокруг только круговерть снега и тумана да сумрачные сосны, Хаджриджа подошла к нему и пояснила, что они в сотне ярдов от гребня последней гряды. Когда они забрались на гребень, вид открылся неутешительный, лишь белая пелена, сквозь которую виднеется белое поле внизу да угадываются очертания встающих впереди деревьев. — Отсюда город не виден, — сказала Хаджриджа, — но он там, внизу. А сюда обычно многие горожане приезжали зимой по субботам покататься на лыжах, — добавила она. — Сразу за деревьями находится сторожка, единственное здесь убежище. Они медленно двинулись вниз по склону, ожидая, что вот-вот из сумрака выступит сторожка. Когда она наконец появилась, осмотр в бинокль не обнаружил признаков жизни. Тем не менее они двинулись вперед с осторожностью, посматривая, нет ли намека на какие-нибудь следы. Внутри пахло плесенью, но трупов не было. Пол покрывали окурки и бутылки из-под пива, а у одного из окон на подоконнике аккуратной шеренгой лежали патронные гильзы. Какие-то бойцы здесь побывали, но недолго. «Если это единственное убежище на холмах за городом не занято в такую погоду, — рассудил Дохерти, — то вряд ли между нами и долиной есть какие-нибудь вражеские подразделения». Эта мысль успокаивала. Он изложил это соображение Хаджридже, и она согласилась. — А в таком случае, — сказал Дохерти, — вероятно, наш первый контакт произойдет с обороняющимися отрядами Завика. А если так, где они могут быть? Хаджриджа пожала плечами. — Вниз ведет только один удобный путь. И он очень — как вы говорите? — Она нарисовала в воздухе волнистую линию. — Извилистый, — предположил Дохерти. — Да, как у «Биттлз». Длинная извилистая дорога. Только эта короткая, крутая и извилистая. — А другого пути нет? — Есть еще Лестница, — сказала Нена. — Только не зимой, — не согласилась Хаджриджа. Нена пожала плечами. — Может быть, и нет. Есть длинный спуск вдоль водопада, — сказала она Дохерти. — Мы лазили там вверх и вниз детишками в основном потому, что родители нам запрещали это делать. Зимой там скользко и, вероятно, спуск невозможен.