Нена Рив надавила ложечкой на пакетик с заваркой, пытаясь выдавить из него все и в то же время не порвать. Интересно, что пьют в Завике? Вероятно, талый снег. Она уже приготовила вещевой мешок к походу, положив его на узкую койку. Эта комнатка, одна из многих пустующих в старом корпусе для медсестер, была размером шесть на восемь футов, с единственным маленьким окошком. Апартаменты далеко не шикарные, но, поскольку Нена возвращалась обычно из госпиталя с единственной мыслью поспать, удобства ее мало заботили. За окошком открывался вид на крыши внизу и горные склоны на той стороне долины Мильд-жяка. На площади справа раньше стояла мечеть, окруженная зарослями акации, и ее хрупкий минарет с надеждой тянулся к небесам, но горожане порубили деревья на дрова, а сербский снаряд срезал верхнюю половину изящной башенки. Послышался стук в дверь, и Нена впустила подругу, Хаджриджу Меджру. — Готова? — спросила Хаджриджа, плюхаясь на койку. На ней были толстое поношенное пальто поверх армейских камуфляжных брюк, армейские башмаки и зеленый шерстяной шарф. Длинные черные волосы, собранные в пучок под черной вязаной шапочкой, со всех сторон выбивались прядками. Лицо Хаджриджы, которое Нена всегда находила красивым, теперь осунулось, как и у нее самой, глаза ввалились, скулы торчали. Что ж, Хаджридже еще не перевалило за тридцать. И ничего еще особенного не произошло с ними, что нельзя было бы восстановить с помощью хорошего отдыха и полноценного питания. И чудо не в том, как они выглядят, а в том, каким образом городу с населением в 300 тысяч человек еще удается держаться. Нена натянула пальто, надеясь, что два свитера и джинсы не подведут, и взялась за вещевой мешок. — Готова, — неохотно сказала она. Хаджриджа собралась с духом, глубоко вздохнула и поднялась. — Я думаю, нет смысла уговаривать тебя не ходить? — Нет, — сказала Нена, открывая дверь перед подругой. — Расскажи еще раз, что этот англичанин сказал тебе, — сказала Хаджриджа, когда они миновали первый лестничный пролет. Лифт уже несколько месяцев не работал. — Он пришел в госпиталь, да? — Да. И был немногословен... — Он назвал свое имя? — Да. Торнтон, как мне показалось. Он сказал, что явился из британского консульства... — А я и не знала, что тут есть британское консульство. — А его и нет, я проверяла. — Так откуда же он взялся? — Кто знает? Больше он ничего не сказал, только расспрашивал о Джоне и о том, знаю ли я, что происходит в Завике. Я ответила: «Ничего не знаю. А что происходит в Завике?» Он сказал, что и он бы хотел знать. В общем, разговор был наподобие того, что в одном из венгерских фильмов. Там два крестьянина обмениваются загадочными замечаниями посреди бескрайнего поля... — Только вы-то не были посреди поля. — Нет, я при этом еще пыталась разобраться с дюжиной пулевых и шрапнельных ранений. Они спустились к дверям и осторожно их открыли. До рассвета оставалось еще с полчаса, и сербские снайперы, затаившиеся в высотных зданиях за рекой, наверное, еще глубоко спали, но испытывать судьбу не хотелось. Эти пятьдесят ярдов открытого пространства между общежитием медсестер и средневековой стеной были самым опасным отрезком их путешествия. За последние шесть месяцев при попытке пересечь это пространство были подстрелены двенадцать человек, трое — насмерть. — Готова? — спросила Хаджриджа. — Вроде бы. Женщины вылетели из дверей и что есть духу, петляя, помчались по открытому месту. Нагруженная вещмешком, Нена вскоре отстала. Она почувствовала, как желудок ее сжался, как напряглось тело в ожидании пули. Осталось тридцать метров, двадцать, десять... Задохнувшись, она врезалась в старую турецкую каменную кладку. — Выбилась из формы, — полушутя сказала Хаджриджа. — Весь этот чертов мир выбился из формы, — ответила Нена. — Пошли. Они двинулись по узкой улочке, закрытые от снайперских глаз. Было пустынно, и тишина казалась жутковатой. Обычно в это время уже начинали падать первые снаряды ежедневных обстрелов. «Странно, как все быстро привыкли к этим артналетам, — подумала Нена. — Отчего так? От человеческой способности быстро восстанавливать духовные силы? Или от упрямого нежелания смотреть в глаза реальности? Вероятно, от того и другого понемногу». Она вспомнила о той очереди, что выстроилась перед православным собором, когда по воздуху прибыла первая гуманитарная помощь с продуктами. Снайпер подстрелил человека из очереди, но мало кто разбежался, ища укрытия. В очереди стояли, вероятно, несколько тысяч человек, и, подобно участникам матча в каком-то опасном виде спорта, каждый был готов считать, что если станет следующей жертвой, значит, ему просто не повезло. Такая психическая нечувствительность потрясала Нену, но все эго было понятно. Сколько раз ей самой приходилось совершать этот забег от дверей общежития? Сто раз? Двести? — Даже если ты права, — сказала Хаджриджа, — и даже если Рив действительно во что-то там ввязался, я все равно не могу понять, какая помощь от того, что ты примчишься туда? Да ведь ты и сама знаешь, насколько небезопасно такое путешествие, разве нет? Нет никаких гарантий, что ты вообще туда доберешься... Нена остановилась, как споткнулась. — Прошу тебя, Риджа, — взмолилась она, — ну не усугубляй. Я уже и так достаточно напутана, не говоря уж о чувстве вины за то, что бросаю госпиталь в такое тяжелое время. Но если Рив затеял там местную войну, вместо того чтобы приглядывать за детьми, то... — Она яростно помотала головой. — В общем, я должна разобраться. — Ну давай тогда и я отправлюсь с тобой. Хоть какая-то защита. — Нет, твое место здесь. — Но... — Не спорь... Иногда Нена никак не могла поверить, что ее подруга, которая шесть месяцев назад училась на журналистку, а затем какое-то время была медсестрой, теперь была ценным бойцом элитного антиснайперского подразделения. На ее счету уже была ликвидация нескольких снайперов, но она тем не менее не изменилась как личность. Иногда Нена начинала тревожиться, не отразится ли такой опыт на Хаджридже, и, может быть, это плохо, что на ней это не отражается, но все же отбрасывала эти мысли, списывая их на творившееся вокруг безумие. Может быть, спасение в том и состоит, чтобы пройти невредимым сквозь это безумие. Может быть, все направлялись прямиком в преисподнюю, но по крайней мере официально об этом еще никто не заявлял. — Со мной все будет хорошо, — сказала Нена. Хаджриджа посмотрела на нее усталыми глазами. — Ну а если не будет, то по крайней мере я буду знать, что хоть тебя с собой не потянула. — Я понимаю. Они шли вдоль проспекта Маршала Тито, два раза бегом пересекая особо опасные участки. На улицах уже стало более людно, при этом все по возможности держались поближе к стенам домов. Лица, укутанные в шарфы, выглядели изможденными. До гостиницы «Холидэй» они добрались почти уже в восемь, быстро проскочив мусульманские огневые позиции внутри и вокруг старого переднего двора. Сама гостиница походила на какое-нибудь здание в Бейруте в его худшие дни — стены были испещрены пулевыми отверстиями и кратерами от снарядов. Большинство окон были давно разбиты, но тем не менее гостиница еще служила приютом постояльцам, пусть это и был довольно ограниченный контингент, состоящий из зарубежных журналистов и мрачного вида представителей «военных делегаций». — Его здесь еще нет, — сказала Хаджриджа, оглядывая вестибюль. Нена тоже осмотрелась и заметила автомат АК-47, так символически возлежащий на стойке портье. — Вот он, — сказала Хаджриджа, и Нена повернулась и увидела молодого красивого американца, идущего к ним. Это был журналист Дуайт Бэйли. Несколько недель назад он вместе с подразделением Хаджриджи в поисках материала для статьи участвовал в их операции. Разумеется, Хаджриджа не была единственной женщиной, вовлеченной в деятельность такого рода, но, как догадывалась Нена, вероятно, одной из наиболее фотогеничных. И Бэйли был не первым, желавшим продолжить интервью в более интимной обстановке. Например, в его постели в гостинице «Холидэй». Пока, насколько Нене было известно, Хаджриджа стойко отвергала подобные приглашения. Бэйли одарил обеих женщин ослепительной мальчишеской улыбкой, демонстрируя превосходные «американские» зубы, и спросил Хадж-риджу об остальных членах подразделения. «Глядя на него, можно поверить, что ему действительно интересно, где же остальные, — подумала Нена. — Понятно, что с возрастом все журналисты становятся циниками, но этот-то слишком юн. И чересчур энергичен». — Дмитрий опаздывает, — объявил он, пританцовывая на месте. — Он и Виктор — наши телохранители, — сообщил он Нене. — Русские журналисты. Отличные парни. Сербы по возможности стараются не ссориться с русскими, — пояснил он. — Потому что, кроме русских, у них и друзей-то не осталось. Произнес он это так, словно сам не мог поверить в подобное. — А, вот они, — воскликнул он, когда русские показались на лестнице. У обоих мужчин были классические русские лица под меховыми шапками; оба были бородаты и одеты так, что можно было выдержать и морозный день в Сибири. Виктор был светловолосый, с едва заметной ниточкой бровей, а у Дмитрия брови были широкие, кустистые, как у Брежнева. Оба казались в высшей степени общительными. Женщины обнялись. — Будь осторожна, — наставительно сказала Хаджриджа. — Не допускай ни малейшего риска. И возвращайся быстрее. — Она обратилась к американцу: — А ты позаботься о моей подруге, — приказала она. Тот коснулся краешка шляпы и поклонился. Четверо путешественников прошли через гостиничную кухню на задний двор к черной «тойоте», припаркованной подальше от глаз снайперов. Двое русских уселись впереди, а Нена и Бэйли — сзади. Два отдаленных разрыва, последовавших один за другим, возвестили о начале ежедневного артобстрела. Оба снаряда разорвались по крайней мере в паре километров отсюда, прикинула Нена, но это вовсе не означало, что следующий не приземлится на крышу «тойоты». Виктор тронул автомобиль с места, вырулил со стоянки и поехал, все время прибавляя газу. Наиболее опасный участок дороги тянулся от гостиницы «Холидэй» до аэропорта, и потому, коща автомобиль оказывался на открытом участке, приходилось мчаться со скоростью более шестидесяти миль в час. По тому как, крутым виражом объезжая сожженные останки автомобиля, которому не повезло, Виктор небрежно достал из бардачка сигарету и на ходу прикурил, видно было, что он не первый раз проделывал этот путь. Нена подавила желание сжаться за водительским сиденьем, и ей удалось рассмотреть старушку, выискивавшую на заснеженной обочине листочки одуванчика и не обращавшую никакого внимания на проносившийся мимо автомобиль. Тридцать секунд спустя они уже миновали «смертельную милю» и притормозили у первого из череды контрольно-пропускных пунктов. На этом заправляли боснийские полицейские, и они дали знак проезжать, даже не взглянув на журналистские удостоверения. Через полмили, на окраине Илидзы, пригорода, захваченного сербами, их остановили. Мужчины, стоявшие здесь, были одеты в форму Югославской народной армии. Они были вежливы, чуть ли не извинялись. — Трудно разглядеть в них исчадий ада, — с усмешкой сказал Бэйли. «Да», — подумала Нена. Иногда действительно слишком легко представлять всех сербов чудовищами, если забыть, что их в Сараеве было около 80 тысяч и они так же страдали от всех невзгод и обстрелов, как и мусульмане. И тем не менее невозможно было понять, как люди с холмов над Сараевом намеренно в качестве целей для своей артиллерии выбирали госпитали, расположенные внизу, а снайперы хладнокровно подстреливали на улицах детишек даже дошкольного возраста. Они спокойно миновали еще один сербский контрольно-пропускной пункт. По дороге русские расспрашивали Бэйли о шансах эмигрировать в США, а дорога взбиралась вверх, из долины, и параллельно, слева, карабкалась железная дорога, а справа вниз стремительно мчалась к городу река. Темные хвойные посадки сменились обширными заснеженными вересковыми пустошами, когда автомобиль забрался на перевал, а затем устремился вниз по дороге, петляющей к Санжичу. Здесь, над крышами маленького городка, примостившегося в долине, возвышался минарет, и пока они проезжали по улочкам, Нена отметила, что мечеть выжила не за счет христианских церквей, также оставшихся нетронутыми. Санжичу как-то удалось избежать войны, до сегодняшнего дня по крайней мере. Нена надеялась, что так же живут и в Завике. — Вот так, наверное, и все в Боснии выглядело до войны, — сказал сидящий рядом Бэйли. В голосе его звучала неподдельная печаль, и Нена подумала, что, пожалуй, поторопилась с оценкой его как человека. — Вы давно здесь? — спросила она. — В начале ноября приехал, — сказал он. — А на кого вы работаете? — Ни на кого особенно. Я свободный журналист. Нена посмотрела в окно.