– Не страшнее, чем умереть. – Обнадеживает. – Еще как. – Ты носил маску, чтобы мы тебя не узнавали? – Я поднимаюсь на носочки, но дотягиваюсь лишь до подбородка. – Зря переживал. Ты очень изменился. – У меня страшная паранойя. – А волосы? Ты мог бы их перекрасить! – Тебе не нравится моя прическа? – шутливо обижается Ник. – Нравится! – заверяю я, но сразу же серьезнею. – Что скажешь Альбе? – Ничего. По крайней мере, сейчас. – Ничего? – Это… – Он закрывает глаза. На лбу образовывается едва заметная морщинка. – Это сложно. – Это не сложно, Ник. Это жестоко. – Я отступаю. Ты – особый вид сущностей, обнуляющий души. – Я рада. Я безумно рада, что ты жив. Но ты опоздал. На пятнадцать лет. Нам с Альбой, мягко говоря, тяжело находиться рядом. – Дай мне время. – Хорошо. Две недели. Хотя… Уже меньше. – О чем ты? – Не сейчас, – передразниваю его я и тут же затихаю: над полем несется черная кабина. Утешители прибыли. Мы возвращаемся в мир пустых зеркал. На крыльце топчется Ольви. Мне стыдно. В то время, как он скорбел о матери, я позволила себе на миг наполниться жизнью. Ольви кивает Нику, затем – мне. Опускает глаза, и я понимаю: он просит помолчать, чтобы наши соболезнования не стали последней каплей и его боль не вырвалась на свободу. В таких случаях лучшее, чем можно поделиться, – тишина. И я с радостью отдам ее, если это поможет. Кабина опускается в колосья. В дверях появляются Утешители с носилками. Ольви безвольно пропускает их в дом. – Холодно как-то, – ежится он, заглушая голосом шаги людей-роботов. – Где вы были? – В поле, – вздыхает Ник. – Прости меня, я… – Нет! – Ольви треплет челку. – Молчи. Ни слова о боли. Нельзя, нельзя. Сейчас не время. Кто же тычет палкой в свежую рану? – Что там Альба? – меняю тему я. – Очнулась, но я ей… не объяснил. Не смог. – Я разберусь, – обещает Ник. Утешители выносят тело Марфы. – Мы свяжемся с вами, – бросает один из них. В полумраке кабины тают седые волосы той, что любила зеркала. Захлопываются двери. Медленно угасает Ольви. Хватит ли тебе сил, друг мой? Умоляю, будь выносливее меня. Будь тверже. Будь мужественнее. Не позволяй отчаянию отравлять мысли. Не заставляй делиться пустотой. У тебя есть шанс, а я без нее умру. * * * Я открываю дверь своей квартиры. Не верится, что страшная ночь позади. Мы бы остались у Ольви, но тот выпроводил нас, бормоча невнятные объяснения. Не жалей, если не хочешь ранить сильнее. Простое правило, но как же тяжело ему следовать. – Встретимся завтра. Попытаюсь что-нибудь нарыть на Ларса. Съезжу к автомату и выужу айпишник[8] сервера. А там и до адреса доберусь, – обнадежил Ник, когда мы ждали кабину. – Тем более Альбе нужно отлежаться. Оскар подождет… …пока мы научимся дышать под водой. Я не снимаю толстовку, не бегу в ванную. Мне плевать, что я не ела двенадцать часов, а индикатор краснеет с неимоверной скоростью. Я падаю на диван и с радостью погружаюсь в кошмары. У меня нет сомнений: после того, что произошло, они не исчезнут, а обретут новые оттенки. И это хорошо. На несколько часов я отвлекусь. Забуду, что гнила напрасно. Наконец я обмякаю в крепких объятиях сна, но что-то болезненно-громкое и настойчивое не отпускает меня окончательно. Я тянусь к планшету и включаю громкую связь. – Привет, Сова, – наполняет комнату голос Кира. В нем нет ни капли привычного веселья. – Чего тебе? – хриплю я, переворачиваясь на бок. – Извини, лады? Я… вспылил. Куда мне, дураку, без своей Совы, а? Ты там как? Я тебя очень прошу, будь осторожна! И возвращайся… живой. Хорошо? – тараторит он. – Я дома, Кир. Пока что. – Можно я приеду? – Что-то не припомню, когда ты в последний раз об этом спрашивал. – Тогда обведи в кружочек сегодняшний день, Сова! Больше такого не повторится! Он отключается, а я вновь погружаюсь в тревожную дрему. Хотя бы на пятнадцать минут. А после у меня появятся силы рассказать обо всем Киру. * * * – Сова, доброе утречко! – Кир бесцеремонно забирает подушку. Я нехотя поднимаюсь. – Доброе утречко для сов наступает в час дня. Откуда ты?.. – Кое-кто страдает плохой памятью и забывает о предназначении дверных замков! Я ковыляю к зеркалу. Кожа отдает синевой, дорожки сосудов оплетают лицо. Индикатор начинает попискивать, и мне не остается ничего другого, кроме как взять со стола флешку и «влить» в себя десять гигов кармы. Кир тем временем падает на диван и укутывается в одеяло. – Я тебя слушаю, Сова. – У Ольви умерла мама, а Ник жив, – отвечаю я слишком спокойно, чтобы скрыть истерику. Затем сажусь рядом с Киром, прячу лицо в ладонях и рассказываю о случившемся. – Что будешь делать? – спрашивает Кир, когда мои всхлипы затихают. – То же, что и планировала. Вроде бы я должна радоваться, что Ник жив, да? – Я хватаю ртом воздух. – Но я так привыкла к тому, что виновата… Как вести себя с ним? С Альбой? О чем думать, чего бояться? – А ты не думай. Тебя Элла ждет. – Кир… – я упираюсь лбом в его плечо. – Мне очень стыдно, что Карину из-за нас уволили. Я отдам ей карточку. – Ты с ума сошла? Вас поймают! Не смей! – А как же… – Она найдет работу, не сомневайся. А пока я о ней позабочусь.