– Ты кого приволок? – морщится она, пуская кольца дыма. – Они заплатят, птичка моя, – ласково отзывается Грэди. – Мне только трупов и не хватало. – Этим займусь я. – Ладно уж. С вас пятьдесят гигов кармы. И без фокусов. Иначе вы составите компанию вашему другу. – Он нам не друг, – хмуро чеканит Ник. – Мне плевать. Пойдемте, покажу вашу комнату. Труп отдайте Грэди. Он все уладит. Правда же? – С издевкой спрашивает Эмили, туша сигарету. – Выполняй обещание. В пропитанном никотином доме тепло и чисто. На второй этаж ведет винтовая лестница, напротив нее – кухня, а чуть поодаль покачивается от сквозняка розовая дверь. Наверное, в детскую. – Девушки могут отдохнуть в спальне моей дочери, – сообщает Эмили, подтверждая мои догадки. Мы оказываемся в маленьком помещении. Кажется, даже мебель в комнатке лишняя – настолько здесь тесно. – Кто-то поспит в кровати, кто-то – на раскладном кресле, – разводит руками хозяйка. – Парни, для вас есть чердак. Или вы хотите вместе с барышнями?.. – Нет, – перебивает ее Альба. – Вот и славно. Располагайтесь. Душ на втором этаже. Ребята во главе с Эмили удаляются. Сейчас я бы отдала многое, чтобы отдохнуть на чердаке без Альбы. А в детстве – за ночевку вместе. Как странно. Я кидаю рюкзак на кресло и достаю планшет. – Что, со своим дружком никак не можешь расстаться? – фыркает Альба. – Матвею нужна биомаска. Я отправляю сообщение Киру. Друг онлайн, но сейчас я не в состоянии позвонить ему. Меня выпили до дна. Кир присылает мне миллион вопросов. Я ищу в Сети номер связного ящика деревни и отвечаю сухими цифрами. А о том, что я опустела чуть больше, чем до конца, он узнает, когда я вернусь. Если вернусь. Получив координаты, Кир обещает добыть еду в ближайшее время и снова начинает заваливать вопросами. Я не готова, прости. Прости то, что от меня осталось. Я отключаю планшет. Извлекаю из рюкзака припрятанный пакет каши. Аппетита нет. Во рту пересохло, желудок сжался, но я пересиливаю себя и ем. Все происходит как под водой: я ковыряю вилкой еду, шторы колышутся в такт ветру, ворвавшемуся через форточку, по комнате маячит Альба. Этот молчаливый разговор меня раздражает. Нам хватает опущенных ресниц и морщин на лбу, чтобы окунуться в прошлое. Вот только Альба там ищет свет, а я тону во тьме. Внезапно хрупкое спокойствие нарушает крик. Дикий, безумный. Словно он давно мечтал о свободе и наконец получил ее. Точно так же визжала Карина. Ее перекошенные губы были накрашены ярко-красной помадой. Она будто чувствовала, что я запомню их на всю жизнь, и выбрала цвет горячей, жгучей жидкости, от запаха которой меня тошнит до сих пор. Альба выбегает из комнаты. Я следую за ней. Пару секунд – и мы на кухне. Сейчас, видя в чем дело, я бы растянула эти секунды в вечность. Я бы сфотографировала миг, а затем поселилась бы в нем навсегда. За столом сидит мужчина с гематомами по всему телу. Сущность. Да это и не важно, потому что левой рукой он держит нож, а правая, вместе с индикатором, – отрублена. Незнакомец истекает кровью. Кап-кап. На полу краснеет лужица. В оцепенелую, мертвенно-тяжелую тишину просачиваются голоса Эмили и ребят. – Ольви, выведи их!.. – Вилли, старый черт, что же ты натворил… – Да выведи же их! – Дорогая, я… д… должен был… – Дайте мне рюкзак! Ольви берет нас с Альбой под локти и увлекает за собой. Я иду монотонно, неестественно, как робот. Я и есть робот, программа которого сократилась еще в тысячу раз. Скоро мой мир уменьшится до одного слова. И тогда я разучусь чувствовать. – Жгут, – бормочет моя бывшая подруга. – Ему нужен жгут. Стараясь не дышать и не думать о том, что творится за нашими спинами, я развязываю пояс. Красивый такой, с блестками. Подарок родителей за первую победу в шахматной игре. Клянусь, я отдам его вам, Вилли, если вы победите смерть. Альба хватает пояс и бросается к Нику. Я выключаюсь из реальности и смотрю фильм о том, как Ольви вбегает на кухню с рюкзаком. Как Ник трясущимися пальцами вываливает все содержимое из серой коробки. Как затягивает жгут Альба. Как держится за края жизни Вилли и как, упав на колени, плачет Эмили. Как тикают часы и на улице кто-то насвистывает веселую мелодию. Жизнь замерла лишь здесь, в этом доме, и вместе с ней замерла я. Кап-кап. Кап. – Шейра, найди аптечку! – вопит Ник. Следующие полчаса я мечусь по комнатам. Лекарства? Хорошо. Вата? Пожалуйста. Бинты? Я приносила их минуту назад. Все что угодно, только бы не видеть алую лужицу. Выполнив поручение Ника, я падаю на ступеньку винтовой лестницы и касаюсь ладонями пола. Холодный. Я погружаюсь в измерение звуков. Проходит вечность, прежде чем затихают крики Вилли. – Пусть отдохнет. К концу недели наведайтесь в третий блок, – хрипит Ник. – Иначе он… умрет. – Почему? – Эмили спокойна, но в этом спокойствии больше отчаяния, чем в слезах. – По понедельникам обновляются базы данных. Вашего мужа в ней не найдут, и программа слежения остановит его сердце. Для нее Вилли – преступник, который уклоняется от ответственности. – Он… он мечтал о свободе! Понимаете, он обнулился два года назад, когда забрали нашу дочь! Я договорилась с Утешителями, – всхлипывает Эмили, – и теперь он дома. О небеса, зачем? Зачем?! – Он думал, что избавится от индикатора, но вышло наоборот, – произносит Ник. – Индикатор едва не избавился от него… – Где ваша комната? На втором этаже? – уточняет Ольви. Я вжимаюсь в стену. Сливаюсь с тенью. Мимо ковыляет Эмили. Вслед за ней ребята проносят Вилли – неестественного, изуродованного гематомами, непропорционального. Растерявшего себя еще до того, как случилось это. Вы победили? Пояс ваш. Берегите его для следующей игры. Через несколько минут в мой молчаливый мирок вторгаются звук шагов и свежий запах одеколона. – Как ты? – почти беззвучно спрашивает Ник, опускаясь рядом и пряча мою ладонь под своей. – Лучше, чем ты. – Сомневаюсь. Стрессы при планемии недопустимы. Тебе нужно поспать. – Где ты научился оказывать первую помощь? – Как, по-твоему… – Он слабо улыбается и укоризненно качает головой. – Человек, с детства борющийся с болезнью, имеет право на ошибку? – В нашем городе никто не имеет такого права, – говорю я и упираюсь щекой в его плечо. – Именно. – Почему ты рассказал мне? Мне, а не Альбе? – Я заглядываю ему в глаза. Вот бы увидеть снег, а не яркость линз… Теперь он меня не пугает. – Не кори себя. Я виноват, что не признался раньше. – Виноват? – Да. Ты иногда так смотришь… и внутри становится пусто. – Он гладит меня по руке и, поднимаясь, скользит кончиками пальцев по моей шее. Наша связь, старая связь, обрастает новыми нитями. Теплыми, трепещущими, но такими же страшными. Такими же неправильными. Моя суть противится этому, и лишь частичка, до сих пор не утонувшая в прошлом, надеется и… ликует. Я не понимаю ее радости и неуверенно отстраняюсь.