* * * Мне было пять лет. Обычно сцены из детства стираются, превращаются в картинки, но я помню все. До тошноты отчетливо. Твою полуулыбку, вечные колкости Альбы, наши игры – я помню все. Ножницы… Как же нелепо. Мы стали частью совсем не детской игры. Ты не проронила ни слова. Твоя полуулыбка завяла в один миг, а лицо окаменело. И до сих пор ты считаешь, что недостойна быть. Две недели я пролежал в коме. Не знаю, что со мной делали, как лечили, да это и не важно. После того как травма сошла на нет, меня отвезли в третий блок. Мой организм, и без того обезвоженный планемией, приближался к черному порогу. Никакие восполнения кармы не помогали. Я медленно обнулялся. Таких, как я, прячут в специальном отделении. Мы опасны для общества, ведь любой стресс может стать последней каплей. К тому же самые маленькие сущности ненасытны, сколько бы кармы ни «съедали». Их учат. Долго, упорно учат тому, чему не научились даже некоторые взрослые. А родителям… Родителям пишут письма, что их дети на лечении. Я балансировал на грани девять лет. За это время многое изменилось. Во мне проснулось желание программировать. Увлеченный кодом, я забыл о болезни и почувствовал себя лучше. Но чутье иногда обманывает. Когда ждешь чего-то страшного, а дни проходят один за другим, начинаешь верить, что так будет вечно. Что ничего не случится. Что если ты пережил эти двадцать четыре часа, то обязательно переживешь следующие. А ведь такие мысли следует гнать. Нещадно. Без раздумий. Потому что это – проделки болезни. Она усыпляет бдительность, чтобы потом, когда ты сложил оружие, прикончить тебя. Был обычный день. Я проснулся рано утром и услышал, как пищит индикатор. Тело покрылось гематомами. Я обнулился. Меня перевели в отделение сущностей. Звонить родителям, Альбе, тебе было выше моих сил. Мне исполнилось четырнадцать. Я имел полное право набрать выученный наизусть номер. Но как бы вы повели себя? Да и кому сдался человек, потерявшийся под толщей лет? У всех была своя жизнь, и я прекрасно это понимал. К тому же в отделении сущностей жилось не так уж и плохо. У меня был друг. Марк разделял мое увлечение программированием. Мы могли целыми днями изучать базы данных. – Если бы мне подарили свободу, я бы отказался. Честно! – клялся он. Я был погружен в хитросплетения вайлов и форов[11]. Для меня не существовало ничего, кроме кода. А Марк любил в нашем маленьком мирке под названием «отделение сущностей» абсолютно все – от накрахмаленных простыней до молоденьких Утешительниц. Я предложил взломать одну из закрытых баз данных. Ничего сложного, но последствия могли быть серьезными. Мне хотелось развлечься, и он поддержал мою идею. Мы выискивали лазейки в коде, но тот был отшлифован до идеала. Прошло дня четыре, прежде чем нашелся узелок, который не заметили программисты третьего блока. Мы потянули за него. Все вышло… банально. Я даже слегка разочаровался. Зато Марк был в восторге. К сожалению, наш триумф продлился недолго: увлеченные победой, мы забыли сменить айпишник, и на следующий день меня (взламывали мы с моего планшета) вызвали на беседу к Семерке. Я не оправдывался и понимал, что ничего хорошего ждать не следует. Но меня спас Оскар. Тогда он работал в нашем отделении и предложил неплохую сделку. – Я уволился. – Он был так же невозмутим, как и сейчас. – И мне нужен смышленый программист. Напарник. Я согласился. Оскар поведал мне много чего о специфике индикаторов. К примеру, что карма – это код, заставляющий наш организм подчиняться компьютерам. – Впервые я рад сотрудничать с преступником, – увлеченно бормотал Оскар. – Я улажу формальности с документами. Ты станешь другим человеком с новыми базой данных и индикатором. Мы пили чай в его кабинете. Он то и дело прислушивался к шуму в коридоре. – Сущностей не пускают в город, – повторял я слова тех, кто все детство учил меня трем правилам обнулившихся: быть Человеком, быть Силой и… быть Тенью. Отражением. Право жить дано лишь людям по ту сторону. – Если соблюдать строжайшую диету, тебя не отличат от здоровых. Пройдешь краткий курс хирургии. Будешь раз в неделю менять индикатор… Я спросил у него только об одном. – Зачем? Почему вы уволились? Он долго молчал, а затем тихо произнес: – Меня здесь никто не держит. До Семерки я так и не дошел. Оскар им что-то наплел, а на следующий день в третьем блоке умер больной номер тысяча восемьдесят один. Ник Рейман. Вместо него появился никому не известный парнишка Матвей. Не сущность. Хоть Оскар и запретил рассказывать об этом Марку, я не смог оставить друга без объяснений. Ранним утром, пока он спал, я спрятал в его шкафу записку, что со мной все в порядке, и ушел. С тех пор мы с Оскаром живем в заброшенном офисе. Продаем проги и экспериментируем с кармой. Мы сделали нечто похожее на индикатор и базу данных обычного человека. Все аналогично. Разница в одном: мы использовали собственный сервер. Я согласился на роль подопытной мышки, и Оскар вшил мне в левое запястье маленький чип. Ночи напролет мы исследовали принципы работы «нашей кармы». Спустя несколько неудачных попыток у нас получилось. Мы создали алгоритм излечения. Сначала удаляется код, привязанный к человеку, а потом – чип. Все просто. Это натолкнуло меня на мысль о программировании души. Собрав тонкий планшет, я попытался через него «превратить» себя в код. Оскар не одобрял мои занятия, но помогал, когда я просил совета. У Ларса я прояснил некоторые моменты – о небеса, неужели кто-то еще пишет души?! – И теперь жду не дождусь, когда снова сяду за код. Было в моей жизни и кое-что другое. Эти шесть лет, свободные шесть лет я думал о вас. О родителях, об Альбе… о тебе. Марк оказался неправ. Жизнь в городе лучше. В тысячу раз. Даже я, повернутый прогер, это заметил. Мне исполнилось семнадцать. Было начало лета, и мы с тобой случайно столкнулись на улице. Лицом к лицу. Нет, правильнее – маска к маске. Но я узнал тебя. Как-то… вспомнил. По каштановым волосам и неразборчивому «простите». По неуверенным, но быстрым шагам. Ты бежала. И до сих пор не можешь остановиться. Я проследил за тобой. Вычислил, где ты живешь, потом нашел Альбу. Мне было интересно за вами наблюдать… Ник Рейман для вас умер, но меня привлекала жизнь, частичкой которой я мог бы быть. Утром ты ездила в магазин за печеньем, иногда навещала родителей, днем снимала пранки с вечно веселым толстячком. Смотреть на вас было забавно. Я выучил твое расписание наизусть. Издалека ты казалась счастливой… Как жаль, что я не разглядел тебя вблизи. Я уговорил Оскара взять на квест вас с Альбой, хоть и понимал, что вы не очень ладите. Мне хотелось изучить вас, ваши жизни. И только в день испытания я осознал, как ошибся. Вы заперлись в окровавленной комнате и никак из нее не выберетесь. Прости меня, Шейра. И прости себя. * * * Мне нечего ответить Нику. Слова исчезли, а я осталась одна, наедине комком под ребрами. Его трепещущее волнение заставляет кожу покрываться мурашками. Мой друг был рядом, но прятался в тени, когда меня съедал самый страшный садист – чувство вины. Я тонула с каждым днем все быстрее. А он видел во мне счастье. Я металась в панике и отчаянии. А он боялся напомнить о себе. Я умирала. А он наблюдал. Нет, я не зла на него. Я заслужила такую жизнь, и это мое наказание. До нас доносится крик Ольви. Повалив истерично хохочущую Альбу в воду, он пытается от нее сбежать. – Покажи руку, – прошу я, хватая Ника за левое запястье. В кисть вшит темный чип, маленький, непохожий на тот, что следит за кармой. – Теперь ты ненавидишь меня? – спрашивает он. В его голосе столько горечи и печали, что я не сдерживаюсь: – Нет, себя. Ник выводит пальцем на песке мое имя. – Не нужно было сталкивать вас с Альбой. – Он сглатывает. Еще и еще. Колючие оправдания прочно засели в горле. – Я пытаюсь. Честно. Я пытаюсь быть рассудительным. Чтобы выжить, я просчитываю все до мелочей, но иногда… не выдерживаю. Я просто хотел познакомиться с вами заново. Без прошлого. Но тогда я и не представлял, что вы в нем живете. Как жаль, что я оставила биомаску в электричке. Что-то горячее и пульсирующее обжигает щеки. Глаза наполняются предательской влагой. – Это жестоко… я скучала. Ник обнимает меня за плечи и упирается подбородком в мой висок. – Пойми кое-что. Я – другой человек. – Ты Ник, – хриплю я. Мне страшно на него смотреть. Я до сих пор не привыкла к бойким ударам его сердца. – Ты дрожишь, – вздыхает он, обнимая меня сильнее. Я тону в нитях, связывающих нас, и ужасаюсь мысли, что мне это нравится. Ник слишком, слишком близко. – За что ты так добр? – беззвучно лепечу я. Вот-вот произойдет что-то непоправимое. То, чего не должно быть никогда, ни при каких обстоятельствах. «Чего ты боишься?» – стучит в висках. Я с трудом вырываюсь из его объятий. – Чуть больше, чем через неделю мы с Альбой обнулимся.