– Спасибо, что заметили, когда мне стукнуло двадцать четыре, – огрызаюсь я. Мама накручивает на палец локон светлых волос. Накрашенные ярко-красной помадой губы растягиваются в улыбке. – Доченька, женщины скрывают свой возр… – Что у вас случилось? – перебиваю я. Срок демоверсии любезностей истек. – Командировка, – объясняет папа. Мама обнимает его за плечи. – Я расскажу, Карл, – мигом серьезнеет она. – Милая, мы должны проверить кое-что важное. Тебе ведь известно, как нам дорога эта работа. А потом мы заберем Эллу домой. Как ни странно, я рада такому повороту событий. В последние месяцы мы с сестрой мало общались, и я соскучилась. А она? По серым равнодушным глазам не понять. Я в сотый раз восхищаюсь тем, как Элла похожа на маму. Обе низкого роста, обе круглолицые. Обе блондинки. – Вы надолго? – прерываю я затянувшуюся паузу. – Недельки на две, не больше, – отвечает мама, как мне кажется, слишком беззаботно и весело. – Надеюсь, исследования того стоят. Мои родители – биологи, а я ничего не смыслю в митозе, мейозе и прочих научных премудростях. – Конечно, стоят! Ты ведь не против, солнышко? – умоляюще шепчет мама. Солнышко. «Я не причиню тебе вреда, солнышко», – сказал тот, чьи грубые руки до сих пор ощущаются на губах. – А почему именно «солнышко»? В голове свистит, как в сломанном аккордеоне. Не играйте на мне, не играйте… Я массирую виски. – Не нравится? – Сквозь маску беззаботности на мамином лице проступает тревога. – Дорогая, у тебя все в порядке? Ты так побледнела… Я опираюсь на стол. Уши закладывает, будто под водой. Под водой, умеющей противно визжать. Мир наполняется ватой, и я не вижу ни родителей, ни кухню. – Шейра! – Это голос папы. – Твой индикатор! Когда ты в последний раз принимала карму? – Вчера… – мямлю я. Вата везде. Скоро она забьет мне нос и рот. Скоро я задохнусь и, как рыба, всплыву кверху брюхом. Мелькают картинки привычных кошмаров. Пара вдохов – и они защекочут рыбку лезвиями. Остается надеяться, что… «…Я Дори. И у меня беда с краткосрочной памятью». Что ни завтра, ни через год я не вспомню того, что мне приснится. * * * Ко мне тянется длинная рука. Чья она? Папина? Нет. Я смотрю на чужие ладони и кисти. Вены просвечивают сквозь тонкую белую кожу, и я, словно по тропе, следую взглядом выше. Миллиметр за миллиметром. Мне страшно, я задыхаюсь, но не могу, не имею права закрывать глаза. Внутри меня, под ребрами, сидит голодный червь, жаждущий ужаса и слез. Я – марионетка. Рассматриваю чужое плечо. Медлить нельзя. Я не знаю, кого увижу, но этот кто-то выдавливает из меня жизнь, как зубную пасту из тюбика. Миг – и я закончусь. Испарюсь. Я резко поднимаю глаза – это единственный шанс не задохнуться от ужаса. Рывком Утешители вправляют вывихи, рывком же и я преодолеваю себя. Все просто. И до изнеможения сложно, потому что передо мной – Ник. Высокий, сильный, но с детским и наивным лицом. Как пятнадцать лет назад. Он не изменился. Он по-прежнему мне доверяет. – Ты… жив? – спрашиваю я. Мы в палате. Я – пациентка, на мне белая футболка и штаны. Я топчусь у кушетки, а рядом – мой друг. Взрослый. – Конечно, – смеется он. – Сомневалась? – Нет. Где ты был? – Искал. – Ник теребит карман брюк. Он в черном костюме с белой рубашкой, будто мы не в больнице, а на празднике. В своей бесформенной одежде я чувствую себя рядом с ним неловко. – Кого искал? – Смысл жизни. Оказывается, Ник вырос философом. – И как? – спрашиваю я и отворачиваюсь к окну. Мне легче разговаривать, не видя детского, не изменившегося лица. – Нашел, – шепчет он мне на ухо. Я дергаюсь. Ник приблизился тихо. Без единого звука. – Рада за те… Что-то холодное и острое впивается в шею. Пламя отнимает у меня голос. Кажется, я в аду. Струйки тепла прокладывают дорожки на коже. На футболке расцветают ярко-красные розы. Спасибо за цветы, Ник. Они прекрасны. Я заслужила. Боль ослепляет. Я не могу стоять. Мне нужно двигаться, прыгать, бить посуду и окна. Чтобы отдать часть огня. Чтобы выжить. Зачем, Ник? Мы ведь были друзьями. Я ведь нечаянно сломала твою жизнь. Я устремляюсь к окну, но тут же падаю. Боль сменяется ватой. Я вновь марионетка, слабая и беззащитная, но моими нитями никто не управляет, потому что я почти мертва. Я собираю в кулак последние силы и нащупываю два кольца и лезвие. По полу стелется туман. Различимы только силуэты. Рядом со мной опускается Ник. – Теперь мы квиты. – Он гладит меня по щеке. – Шейра, Шейра… Прости. Ник заводит руку за мою голову. Я каждой клеточкой ощущаю, как он дотрагивается до ножниц. Давай, вытащи их, пожалуйста… – Прости, – повторяет он и сжимает два кольца. Я ничего не чувствую. Меня нет.