– И как давно? Он поднял глаза. – Сколько себя помню. – Похоже на увлечение Уильяма открытками с достопримечательностями, – тихо произнесла она и огляделась. – Бриггс, ты разве не знаешь, что вы с сыном очень похожи? – Ему нравятся сооружения из камня, а мне цветы. Это разные вещи. – Совсем нет. Ты поэтому отреагировал именно так на обидевшего его мальчика. Люди плохо поступали с тобой в детстве? – Это не важно. – Очень важно. Твой отец обижал тебя, верно? – Обижал? – Бриггс горько рассмеялся. – Ты даже представить не можешь, как глубоко он мог ранить. – Не могу, потому что я не знала твоего отца. Ты мне расскажешь? – Он ненавидел все это. Ненавидел все, что меня увлекало. На этом закончим разговор. – Почему? – Тебе будет неинтересно. Да и мне опостылело видеть скуку на лице собеседника, когда я начинаю говорить о том, что меня волнует. Я не смогу больше выносить ненависть к собственной персоне. И не хочу. – Я не ребенок, Бриггс, и не стану смеяться над человеком, который говорит непонятные для меня вещи. У меня… никогда не было друзей, ни в детстве, ни позже. Может, мы могли бы стать друзьями? – Нет, Беатрис. Если бы ты не была изолирована от всех с самого детства, ты относилась бы к Уильяму так же, как остальные дети. Такова уж природа человека. Мы такие, с этим ничего не поделать. – Как это отвратительно и ужасно. – Человеческое общество отвратительно и ужасно. С этим не поспоришь. – И все же, Бриггс, я уже не ребенок. Я многое в состоянии понять, если ты со мной поделишься… – Я не желаю говорить о себе. – Это важно для меня. Мне необходимо знать. Ты мне не безразличен, потому меня волнует то же, что тебя. Я смогу понять, прошу, дай мне шанс. – Если жизнь чему-то меня и научила, так это пониманию одной истины: если отдаешь людям частичку себя, то вскоре найдутся те, кто захочет забрать остальное. Мой отец… – Я не твой отец, Бриггс. – Поверь, я бы вас не перепутал. – Расскажи, почему это занятие так тебя заинтересовало? – Беатрис, я не желаю теребить старую рану, и ее не исцелить, поверь. Я изменился и научился так жить. Но в свободное время я хочу заниматься тем, что мне нравится. – Прекрасно, но я ведь только хочу узнать тебя лучше. Если ты готов отвергнуть… – Хорошо, – перебил ее Бриггс. – Говоришь, хочешь узнать меня лучше? Он поднялся и подошел к ней так решительно, что она невольно отшатнулась. От него исходили флюиды такой силы, что несложно было предположить, какие сильные чувства он испытывает в данный момент. Беатрис больно задело его нежелание говорить с ней откровенно. Бриггс взял ее руку и прижал ладонь к своей груди. – Тебе жаль меня? – спросил он. – Я не понимаю… – пробормотала она. – Жаль моего сына? – Это… это не жалость. Я беспокоюсь об Уильяме. Он такой замечательный мальчик, не такой, как все, он особенный, уникальный. Не важно, причина в его увлечении архитектурой или болезни. Надо смотреть не на то, что снаружи, а на то, что внутри. Иногда одиночество мучает тебя так сильно, что с трудом выдерживаешь. Нет, я не испытываю жалости ни к тебе, ни к Уильяму. – Ты бы стала, будь тебе известна правда. – Так расскажи. – Мой отец всегда хотел сына. Когда родился мальчик, он счел себя и жизнь состоявшейся. А потом появился еще один сын – запасной вариант, так сказать. Но проблема в том, что его драгоценный сын, наследник и надежда, умер. Пришлось довольствоваться… запасным вариантом. – О, Бриггс, я понятия не имела, что… – Мой брат умер в десять лет. Мне было два года, я совсем его не помню. Но и тогда отец смог разглядеть во мне слабость в том, где брат преуспевал. Он использовал любую возможность сообщить об этом во всеуслышание. Брат говорил предложениями, когда ему был год, я же был не способен и к четырем годам. Я замыкался в себе все больше. Часто мучился, обдумывая события и проблемы, мне непонятные, многое я даже не был в состоянии выразить. Мне было трудно справиться с мелочами, например шнурками. Вскоре я увлекся растениями. Я хотел изучать их, узнать, как и где они росли. И я стал читать. Много времени проводил в оранжерее дома. Отец же пытался заинтересовать меня совсем другими вещами. Убеждал учиться в школе, а не быть… Он издевался надо мной жестоко из-за того, что я могу поддержать разговор только о своих орхидеях. – Но ты… – Да, сейчас я легко веду беседу. Я этому научился сам, но длительный период жизни в изоляции, особенности моего характера, вероятно, сделали процесс долгим и болезненным. Если бы не твой брат, я никогда бы не прижился в школе. Впрочем, это не важно. – Важно, ведь ты еще помнишь пережитую боль. – Умение всецело погружаться в процесс иногда помогало мне в жизни. В школе, в управлении герцогством. Также с женщинами, – добавил он, что окрасило румянцем щеки Беатрис. Ей неприятно было слышать, как он говорит о других женщинах. – Для отца я был и остался запасным вариантом, неудавшимся сыном, которого он не любил и не ценил. Но все же был один способ заслужить внимание отца. Он наказывал меня, когда у меня не получалось поддержать разговор на ту тему, которую он считал важной. Беатрис не могла не вспомнить о том, как он наказывал ее. – В детстве человеку трудно собой управлять. – А ты любишь, когда все подчиняется тебе. – Да. И еще люблю экзотические цветы. С ними непросто, надо уметь за ними ухаживать. Надо много знать, учитывать множество факторов. В принципе, это похоже на то, как я обращаюсь с женщинами. Наблюдая за дыханием, за выражением глаз, я нахожу ту дозу боли, которая позволит испытать наслаждение. Он сделал шаг вперед. Беатрис невольно отступила и уперлась ягодицами в консоль для растений, к счастью, на ней ничего не было. – Ты похожа на орхидею, – продолжал Бриггс. – И ты на моем попечении. Если я буду что-то делать неправильно, ты станешь чахнуть и увядать, а вина будет на мне. Она начинала понимать. Бриггс взял на себя ответственность за все вокруг, он хотел контролировать все, происходящее в его мире. Таков был результат отсутствия этого чувства в детстве и отчаянного к нему стремления. Она все поняла… Чувства уверенности, защищенности. Ей самой было нужно лишь это. Она считала, что может положиться на того, кто, по ее мнению, был сильнее. Однако и ее отец всегда действовал исходя лишь из собственных интересов. Мама, которая всегда была рассеяна и подавлена. Доктора… Она готова была довериться им, признать, что они так искусны, как говорят. Они постоянно проводили какие-то манипуляции, даже не спрашивая ее мнения и позволения. Бриггс же заставил ее ощутить себя в безопасности, небезразличной ему. Стоило ему коснуться руки, стало ясно, что между ними произойдет. Она его орхидея, а он садовник. – Однажды он сказал, что лучше бы умер я, – произнес Бриггс и сжал губы. – Чтобы вместо брата умер я. – Как ужасно… – Посмотри на меня, разве я не преуспел? Больше, чем он. Жаль, что его нет в живых, он не может видеть моих достижений. – Бриггс… – Она потянулась и поцеловала его со всей накопившейся страстью. Он обнял ее, крепко прижал и ответил так, будто она, и только она была источником его силы. – Я хочу узнать тебя лучше, – прошептала она. Пальцы принялись развязывать галстук, а потом расстегивать сорочку. Конечно, ее действия за рамками их игры, она может делать только то, что он велит, но приказа не делать не последовало, потому она, воодушевленная, продолжила раздевать его. Она растворилась в его объятиях и поцелуях, весь мир вновь отдалился, а потом и вовсе перестал существовать. Ей нужен был только Бриггс. Он скинул сорочку и в пылу рванул лиф ее платья, обнажая грудь. Запрокинув голову, Беатрис застонала, когда он обхватил губами сосок, и потянулась вниз, к его мужскому достоинству, расстегнула бриджи и сжала его в руке. Теперь она уже знала, что ей делать, что ему понравится. От возбуждения он с силой сдавил ее плечи, однако не сделал то, чего она так ждала. Беатрис не считала себя невинной девицей, уже нет. Она отлично понимала, чего хочет, как и то, что будет испытывать. Именно это ей нужно, однако как добиться желаемого? Бриггс хотел ее защитить, а она – стать свободной. К сожалению, достижение цели требовало разных действий. Его рассказ дал четкое понимание внутреннего состояния до встречи с Хью, внезапно в душе появилась острая потребность обнять его и успокоить. Стать такой, какой он хочет ее видеть. Рука Бриггса скользнула под юбку. – Прошу, пожалуйста, – простонала она. Он подхватил ее и посадил на консоль, а затем склонился и принялся ласкать. Он сводил ее с ума, желание принадлежать ему росло, становилось навязчивым и неуправляемым. Она мечтала ощутить его член внутри своего тела, прочувствовать все, что он может дать. – Пожалуйста, Бриггс, возьми меня. Но нет, он не внял мольбам. Напротив, отстранился и замер. Она смотрела прямо в его глаза, когда внезапно ощутила прикосновение горячей плоти к лону и ахнула. – Пожалуйста, Филип, не останавливайся. Он прорычал что-то и подался вперед. Руки сжали бедра с такой силой, что на них непременно останутся синяки. Ее девственность была уничтожена, она испытала боль, которой наслаждалась. Она была новой, ничего подобного раньше не доводилось чувствовать. Она вспыхнула глубоко в теле и разлилась по нему, отчего стало даже трудно дышать. Бриггс замер на несколько мгновений, но вскоре стал двигаться вновь, в действиях его не было нежности, нет, каждый толчок был яростным, заставлял трястись консоль под ней и стену, о которую она ударялась. Поверхность была шершавой, царапала ягодицы, доставляя боль и еще больше наслаждения. Беатрис полностью отдалась ощущениям, понимая, что каждое движение Бриггса приближает ее к пику, к наивысшему блаженству. Он погрузил пальцы в ее прическу, ухватил прядь волос и потянул. Волна мгновенно накрыла ее, боль смешалась с наслаждением. Изнутри наружу рвалась некая сила, это тоже было ново и приятно.