– Боюсь, все мы человеки. Матушка всё верно сказала, но суть вопроса не передала, вот и приходится мне теперь возвращаться к этому разговору. – А, я поняла. Вы что-то вроде посланника для чёрной работы, а остальное для виду, да? А как вас вообще взяли на службу? Или же вы просто человек? Пастырь мои яростные наезды ответом не удостоил. – Федора, ты зря упрямишься. Я тебе зреет нечто столь страшное, что ты бы первая ужаснулась, если бы взгляд твой не был искажён изнутри. То, что ты собираешься сделать с детским домом, это просто чудовищно. Люди после такого навсегда отвернуться от Мокошь, даже если искренне заблуждались. Впрочем, это как раз будет справедливо, показать им свою истинную и уродливую личину без фальшивых сказочных примесей. – Вот что мне в вас всех нравится, так это то, как ловко вы разделили чёрное и белое, аж завидую такой картине мира. – Всё на самом деле крайне просто, Федора, и не надо ничего усложнять. Когда ты это примешь, станет легче, поверь. – А ваш собственный сын так не думает. – Он рождён от оборотня, – в его голосе мелькнуло разочарование и старинное горе, давным-давно пережитое и сохранившееся в памяти лишь в виде воображаемого альбома с грустными фотографиями. – А ваша мать, его бабушка? Она же верила во всё это, раз учила Славу? Она была человеком? – Да, – Пастырь уверенно распрямился, – и ещё каким! Но она слишком увлеклась своими историческими исследованиями и потеряла ориентиры. Была очарована всей этой грязью и ересью. Зря она вообще туда полезла, была бы нормальной мамой, не позволила бы жениться на Проше. – Проша, это Прасковья? Ясно. Лихо вы открестились от жены и сына, не позволили плохим оборотням испортить себе резюме. Чистенький такой, ага. – Проше я тоже предлагал покаяться, но она ожидаемо отказалась. Узнав поближе всех этих оборотней и компанию, я понял, что выжигать придётся калёным железом. Пока служил врачом в горячих точках, думал, мозги прочистятся, но вышло только хуже, зато здесь всё встало на свои места, – Пастырь обвёл взглядом тяжёлые своды подземелья, – и ты это тоже почувствуешь. Времени у тебя теперь будет сколько угодно, так что поразмышляй на досуге. – Послушайте, Пастырь, или как там вас зовут. Если я буду тут сидеть, то у детского дома шансов будет гораздо меньше, потому что нельзя остановить процесс, тупо заперев меня. Это не поможет, а ведь я бы могла что-то сделать, чтобы их спасти. – Лиса хочет в курятник? Я не удивлён. Правда выползла во всем своём неприглядном обличье – на детей ему было плевать. Пастырь с лёгкостью отмахнулся от попыток обсудить детали нависшей угрозы, как от назойливой мухи, и упирал на эмоции, как будто его единственной задачей было выдавить из меня стыд. Хоть капельку. Честно говоря, единственное, что у него получилось просто замечательно, это разозлить меня по-настоящему. Настолько, что в глазах потемнело и невыносимо захотелось стереть покровительственный оттенок его речи. Я слушала бредни Пастыря вполуха, пытаясь сосредоточиться и нащупать хоть краешек спасительного сумрака, чтобы нырнуть в него и освободиться от сдавивших тело ремней, так что чуть не пропустила самое интересное – он вдруг сказал, чтобы я не боялась, они уже сталкивались с подобным. Переспросила, и Пастырь флегматично подтвердил – да, он имеет ввиду женщин, в которых якобы возрождается Мокошь. Записи о них тщательно скрываются, но узкому кругу посвящённых в тайну служителей весь накопленный опыт передаётся, чтобы быть во всеоружии, когда появится очередной носитель лжебожества. Последний раз такое случилось в начале прошлого века, но бедняжка до сих пор жива и относительно здорова, правда, после векового юбилея всё-таки слегка повредилась умом. Очень крепкая старушка, и завидного жизнелюбия, а небольшое вмешательство вовсе не испортило её жизнь, скорее наоборот – сделало спокойнее и счастливее. Пастырь посетовал, что не имеет возможности организовать нам приватную беседу, мол, потеря деда очень её подкосила и в голове так досадно всё перепуталось, но я могу не сомневаться, что её история весьма красноречива сама по себе. Достоверно неизвестно, насколько она сама понимала, что служит сосудом для всякой скверны, но когда время её пришло и смущённые прихожане стали жаловаться на возникающую тут и там греховную тягу к фальшивым идолам, то юная девушка вызывающе остриглась, покинула довольно приличное заведение для безродных девиц и спуталась с оборотнем. Проще говоря, она сбежала вопреки воле шокированных учителей и воспитателей, устроив в небольшой подмосковной деревушке разгул еретических настроений в виде празднеств, прославляющих пришествие Мокошь. Оболваненные деревенские жгли костры на берегу реки, пели непонятно откуда взявшиеся песни и не догадывались, какова будет цена возвращения богини. Изловить её было нетрудно, ведь сохранившие разум жители соседних поселений смогли объединиться и баграми отогнать рассвирепевшего от покушения на его даму волка. Призванные разобраться служители вооружились подсказками старинных фолиантов и полюбовно решили вопрос. Чтобы помешать катастрофе, нужно было её согласие на небольшую операцию. Конечно, в те времена врачи были не те, так что гарантировать благополучный исход никто не брался, но суть не в беспокойстве за её здоровье. Разгневанная молодая женщина, даже привязанная, была недосягаема для спасительных манипуляций – в нужный момент кожа её становилась твёрже камня и ни один искусный лекарь не мог начать процедуру. Пришлось действовать убеждением, ведь лишённая способности к деторождению ведьма уже никак не могла стать сосудом для Мокошь. В конце концов она сдалась, смиренно приняв, что выйдет отсюда, чтобы соединиться со своим оборотнем, только если полностью очистится от любого риска. Оборотня чуть не прибили те же жители, когда поняли, что были гнусно обмануты ведьмой, но он всё равно дождался свою суженую. Вряд ли им бы позволили остаться в этих краях, но по стране тогда прокатилась сметающая всё на своём пути чудовищная сила, и многие церкви были разрушены, а её служители подверглись страшным гонениям. После революции следы женщины были утеряны, но спустя десятилетия Пастырь смог найти её, воссоздав почти забытую историю из записей своего далёкого предшественника. Ведьма работала учителем в Москве, жила с тем самым оборотнем и была вполне безобидна, так что её не тронули, но из поля зрения больше не выпускали. Бедная Кукушкина. По ней прошлись катком – сначала выпотрошили и бросили за ненадобностью, спасибо, что не вынудили досиживать целый век в затхлом подземелье, а потом свои же сородичи посадили на цепь, и она до сих пор опасается, что её могут туда вернуть. И где-то посередине был дед, что-то вроде награды за неслучившееся. Пастырь пообещал, что всё пройдёт как нельзя лучше, после чего я могу быть свободна и если захочу, то получу его сына в придачу, этакий утешительный приз за моральный ущерб. Впрочем, невелика жертва с его стороны – Слава этому горе-папаше, как отрезанный ломоть, не за что бороться. – Но почему та женщина не могла просто сбежать отсюда? Это же просто стены из камня. – А ты можешь? – Пастырь сощурил глаза и усмехнулся. – Она тоже была здесь, сидела на этом самом кресле, только ремни пришлось обновить, старые совсем истлели. Здесь всё пропитано подлинной верой, так что сами стены удерживают таких, как ты. И ещё я нашёл очень точные указания, где тебя поместить, пришлось даже вскрыть старательно замурованный лаз в подполье. Были сомнения насчёт упомянутой твёрдости кожи, но хороший успокоительный коктейль, как видишь, подействовал на ура, – Пастырь наклонился вперёд и глаза его нехорошо блеснули, – и тут у меня есть теория. Человеческая часть тебя жаждет избавиться от злого духа, так что тебе просто нужно позволить нам помочь, понимаешь? Ты не должна приносить себя в жертву, когда есть способ очиститься. Голос его вдруг стал пропадать, словно в уши набили ваты, а потолок слегка дрогнул и решительно опрокинулся – я отключилась. Очнулась и поняла, что всё теперь иначе. Мир снова обрёл краски и запахи, а каменная махина надо мной стала осязаемой и давила уже по-другому – так чувствуешь толщу воды, если нырнуть на дно очень глубокого бассейна. Тяжело, но можно выплыть. Оставшийся в лёгких воздух сам выталкивает на поверхность. Пастырь смотрел на меня крайне обеспокоенно – похоже, обморок его озадачил. Всё моё тело странно ныло, но вместе с тем я была сильнее, гораздо сильнее, чем раньше. Мне даже не нужно было погружаться в тень, мягко окутавшую всю мою фигуру. Легко оттолкнулась от подлокотников и встала, оставив болтающимися новёхонькие кожаные ремни. Тот, что сковывал голову, лопнул с негромким хлопком. Лицо пастыря исказил панический страх, он пошарил за пазухой и вытащил крест, нервно махнул им перед собой в попытке остановить меня, может быть, пригвоздить к месту, но я лишь расхохоталась, и эхо наполнило комнату демоническим смехом. Стремительно приблизилась к посеревшему Пастырю, скрючившемуся на стуле, и хотела положить руки на его широченные плечи, но передумала. Боюсь, бедняга не переживёт сейчас моего прикосновения, кожа на иссохшихся ладонях так и горела, а вся моя ранее насквозь мокрая одежда разве что не вспыхнула, как спичка, топорщась теперь колом, как давно забытая половая тряпка. Всё-таки он отец моего Славы, пускай даже такой вот. Не мне его приговаривать. Неведомая сила жгла изнутри, но это было удивительно тёплое, приятное ощущение. Положила руку на живот, силясь понять, откуда исходит жар, а Пастырь понял происходящее даже раньше и медленно протянул вперёд трясущуюся руку, чуть не ткнув в меня указательным пальцем. – Ребёнок! – выплюнул это слово, как обвинение. – Этого не может быть. Так не должно быть. – Считай это чудом, дедуля. Внук или, может быть, внучка. Вам теперь меня не удержать. Ну что, ты счастлив, будущий дедушка? Пастырь резко встал и отшвырнул прочь стул. – Федора, ты совершаешь опаснейшую ошибку. Остановись, позволь всё исправить. Если ты не сделаешь это, привычный мир рухнет. Ты даже не можешь себе представить, какая трагедия ждёт миллионы людей. – С чего ты взял? – мы почти соприкасаемся лбами. – Она уже видела подобное. Она справедливая и всегда воздаёт по заслугам, а не смотрит равнодушно, призывая терпеть. Лицо Пастыря стало даже красивым в гневе, он так сильно ненавидит меня сейчас, что перестал бояться. Да, подобная смелость достойна уважения, почти вижу в нём моего Славу и сердце ёкает от сожаления, что его родной отец настолько слеп и просто не способен принять неизбежное. Она всё равно вернётся, и земля вместе со всеми живыми существами встретит Мокошь, как подлинную мать. Молитесь, чтобы она не оказалась злопамятной, ведь ей пришлось увидеть, что вы сделали с волхвами и с теми, кто был верен ей. Сделав несколько шагов к выходу, с грустью обернулась. Какая ирония – глупцы даже не поняли, что именно сотворила потом Кукушкина. Струсив и променяв судьбу на маленькое женское счастье, она позволила себе сокрушительную месть обидчикам. Горечь от потери подхлёстывала её и мешала увидеть, что одновременно под жернова искривлённой судьбы попали те, кто того не заслуживал. Не сумев как следует заполнить пустоту от покинувшей её богини, она ожесточилась и перестала жалеть людей, но тело её и разум продолжали жить достаточно долго, чтобы сполна оценить последствия собственной неукротимой злости. Найти того служителя, который стал свидетелем её позорного отказа от Мокошь, было легко. Гораздо труднее подстроить так, чтобы дети Кощеи выбрали его своей жертвой, отобрав всё и отняв наконец то самое, что и составляло суть человека, но это тоже удалось. Разгневанная женщина может быть изобретательной. Превратив бедолагу в мертвяка, она убедилась, что никто из посвящённых и ответственных взрослых не обнаружит катастрофу вовремя, и ей оставалось только наблюдать, как раскручивается разрушительный маховик. Когда она поняла, что дело зашло слишком далеко, было уже поздно. Революция и её фанатичные человеческие дети навсегда изменили мир, и им всем пришлось приспосабливаться. Кукушкина не любила говорить об этом, словно собственная память сжалилась над ней и выкинула неудобную старую историю из головы, но моменты просветления случались. В один из них довелось быть рядом и вытирать ей слёзы, как нашкодившему и раскаявшемуся ребёнку, и гадать, каково это – быть сосудом для Мокошь и бесповоротно разбиться на ничтожные куски, не имеющие более никакой цели. Тогда я не знала, что очень скоро мне предстоит пройти через то же самое. Знала ли она? Возможно, чувствовала что-то, оттого и прикипела ко мне, слово надеялась, что я окажусь сильнее её и чудом склею разбитое. Я ещё раз внимательно изучила лицо Пастыря и с радостью поняла, что не ему мне хочется мстить. Он всего лишь служит своему богу, такому молодому и потому нетерпимому к другим. Это жизнь, каждый цветок по-своему стремится к солнцу. Варвара была гораздо страшнее в своей роли – злая сестра Недоля, хитростью победившая добрую Долю и жаждущая любой ценой нарушить волю дремлющей Мокошь. Мне придётся найти и вернуть Долю – Кощею, но сначала надо разобраться с детским домом. Не скажу, что выйти из подземелья было так уж элементарно – представьте, что плывёте против самого сильного течения, какое только можете вообразить, и умножьте противодействие ещё на три, и уже получится слегка похоже. Эти стены действительно обладали фантастической силой, но уже не могли сдерживать меня. Узкая винтовая лестница за дверью уткнулась в люк, за которым я поймала несколько изумлённых взглядов от людей, до моего появления спешащих по хозяйственным или иным делам, как муравьишки, отлично знающие свою задачу и никогда не отступающие от размеченной другими муравьями тропы. Наверное, им проще было представить, что эта невообразимая женщина с горящими глазами и в дико измятой одежде просто почудилась в отблесках свечи – игра теней, не более. Все они тут же отводили глаза и ускоряли шаг. Остановилась и глубоко вдохнула пьянящий московский воздух – запах пирожковых, сосисок и азиатской еды, выхлоп миллионов спешащих авто, дешёвая и тут же рядом неприлично дорогая парфюмерия, цементирующаяся в толпе в монолитный человеческий дух. Этот город умеет хранить секреты.