Минасао посмотрел на спавшего Хакатри. – Может быть, дело только во мне, оруженосец. Я размышляю и беспокоюсь о младшем брате твоего господина с того самого момента, как Хакатри убил Черного Червя. – Он повернулся ко мне и посмотрел в глаза. – Инелуки полон гнева. Конечно, более всего он злится на себя, но он из тех, кто направляет свою ярость еще и наружу. От друзей в Асу'а я слышал, что он каждый день выступает с яростными речами против смертных, хотя его мать Амерасу ясно дала понять, что не хочет слышать никаких угроз, направленных против мало живущих смертных, из-за ранений, полученных Хакатри. Она не считает, что они виновны в страданиях Хакатри, но огонь Инелуки пылает так жарко, что его невозможно легко погасить. И он ищет союзников за пределами Асу'а, которые разделяют его ярость. – За пределами Асу'а? – в недоумении переспросил я. – Вы имеете в виду лорда Эназаши из Серебряного дома? Его обиды на смертных эрнов не прошли с древних времен, но он и Инелуки… – Нет, я имел в виду не Эназаши. Речь о Наккиге. Я говорю об Утук'ку, Серебряной маске, которая называет себя королевой хикеда'я. Я удивился, но слова Минасао пролили новый свет на долгое отсутствие Инелуки, когда мы гостили в глубинах Эр-Наккиги. – Но лорд Инелуки должен знать, что королеве Севера нельзя доверять, – сказал я. – Разногласия между его родителями и Утук'ку существуют с тех самых пор, как он появился на свет! – Сердце фанатика отвергает все, что ему не нравится, – сказал Минасао. – И оправдывает то, что оправдать невозможно, чтобы найти тех, кто разделяет его горечь. – Нет, он хороший, – сказал слабый хриплый голос. Мой господин проснулся. – Да, душа у Инелуки хорошая. Но нельзя забывать о его обиде. Минасао опустился на колени у постели Хакатри. – Я рад слышать тебя, Хакатри. Береги силы. – Мой брат любит меня, – сказал мой господин. – Да, – ответил Минасао. – Да, любит. И это одна из причин его ярости и отчаяния. – Воды, Памон, – попросил мой господин, и я поспешил принести ему чашку. Он попытался ее взять, но руки Хакатри так сильно дрожали, что он пролил больше, чем сумел выпить. – Как раз сейчас мне снилось, что время обратилось вспять, – сказал он, вытирая подбородок тыльной стороной ладони. – Солнце покатилось вспять по небу, с запада на восток, годы исчезали в обратном направлении. И я все время слышал крик моего брата: «Трое! Трое должны за нас отомстить!» Минасао покачал головой. – Забудь свои сны, Хакатри, постарайся услышать мои слова. Пришло время вернуться в Асу'а. Мой господин посмотрел на Защитника Летнего города, словно увидел впервые. – Что это значит, Минасао? Я едва в состоянии двигаться. Кровь дракона продолжает постоянно меня обжигать. Я не виню тебя в том, что ты устал от моего бесполезного присутствия… – Нет, Хакатри. Ты неправильно меня понял. Дело не в том, что мы хотим твоего отъезда. Мы опасаемся того, что может сделать твой брат, пока тебя нет. Слова Минасао вызвали такой гнев моего господина, что он попытался встать, и его лицо исказилось от боли. Я не осмеливался к нему прикоснуться, хотя мне хотелось обнять его и уложить, я знал, какую цену ему придется заплатить за свой порыв. – Даже тебе следует соблюдать осторожность, когда ты говоришь о моем брате, Минасао, – сказал Хакатри сквозь стиснутые от боли зубы. – Ты мой друг и родственник, а моя мать любит твою мать, но я не стану слушать, как ты поносишь Инелуки. Минасао молчал, а моему господину пришлось отказаться от мысли встать, и он со стоном лег. – Я сожалею, Хакатри, – наконец сказал Минасао. – Но правду, пусть и болезненную, нельзя больше скрывать. Я ждал, пока тебе станет лучше, чтобы поговорить, но наш разговор больше нельзя откладывать. Твой брат очень сблизился с народом Утук'ку за то время, что прошло после схватки с Червем. Ты помнишь слепого Джиккийо, священника хикеда'я, который ухаживал за тобой, когда ты вернулся в Асу'а после сражения с Червем? Мой господин покачал головой. – Я почти ничего не помню о том времени. – Он один из самых приближенных Лордов Песни королевы, маг, обладающий огромной силой. Хакатри сдавленно рассмеялся. – Но его могущество мне не помогло, а мастерство не принесло облегчения. – Если он к этому стремился, то, да, он потерпел неудачу, – сказал Минасао. – Однако у него могли быть совсем другие цели. Так или иначе, но мне стало известно, что Джиккийо вернулся в Наккигу – один. Лицо моего господина вновь исказилось от боли, и я задал вопрос вместо него: – Один? И что это значит, лорд Защитник? – Другой верховный адепт Ордена Песни Утук'ку не вернулся домой, а остался в Асу'а – она постоянно проводит время с Инелуки, – продолжал Минасао. – Ее зовут Омму. Она лишь незначительно уступает Джиккийо в мастерстве, но ее амбиции и гордость очень велики. – Я ее видел, – сказал я. – Много раз. Она не говорит. – Складывается впечатление, что с Инелуки она говорит. В последнее время они стали неразлучны. Минасао понизил голос, и мне стало не по себе. Зачем наследник клана Золотых Листьев станет понижать голос в собственном доме? – Те, кого я знаю в Асу'а, говорят, что Омму стала тенью твоего брата – она всюду ходит с ним и что-то постоянно нашептывает на ухо. И мы не можем не задавать себе вопрос: что она ему говорит? Возможно, слова произносит Омму, но я уверен, что это мысли Утук'ку. Королева хикеда'я ненавидит смертных даже больше, чем презирает нас – тех, кто не соглашается с ней, – и в твоем брате нашла внимательного слушателя. Наконец слова Минасао встревожили моего брата. – Ты можешь идти, Кес, – неожиданно сказал Хакатри. – Я не сомневаюсь, что ты уже много времени провел у моей постели. Это было не так – я только пришел, но я понял, что он хотел остаться наедине с Минасао, к тому же я услышал больше, чем желал знать. Часть пятая Зеленое море Мы покинули Энки-э-Шаосэй, чтобы вернуться в Асу'а, в самом начале Луны Рыси. Мой господин твердо решил ехать верхом и оказал честь лошадям, купленным в землях смертных, отказавшись от скакунов, которых ему предложил клан Золотых Листьев. Его родня из Энки-э-Шаосэй была готова отнести его домой на носилках, если бы он пожелал, но Хакатри не собирался так возвращаться в Асу'а – он хотел въехать на коне или вовсе там не показываться. Таким уж он был, как некоторые по-настоящему высшие и благородные существа. Другие, менее значительные люди должны думать о себе или своих семьях, но я видел, насколько великие – действительно великие – отличались от всех остальных. Они знали, что вещи, которые они делают, и то, как выглядят в процессе, значат больше, чем они сами, – причина в знамениях, основе страхов и надежд их народа. После столь долгого отсутствия Хакатри намеревался показать народу Асу'а свое мужество. Но я боялся, что подобная смелость может дорого ему обойтись. Когда мы добрались до Асу'а, Хакатри пришлось отнести в его покои во дворце на носилках, после чего он много дней провел в постели. Инелуки навестил его в первый же день, как и родители. Инелуки переживал, что его брату не стало лучше, хотя миновало много времени, более того, Хакатри выглядел ужасно измученным, и я уверен, что Амерасу и Ийю'Анигато испытывали такие же чувства, но все говорили только о том, что рады снова видеть Хакатри дома, и сожалели о его непрекращавшихся страданиях. К моему удивлению (и тайной радости), когда мы приехали, меня уже поджидало письмо из Вороньего Гнезда. Я подождал, когда за моего господина возьмутся целители Асу'а, вернулся в свою комнату и прочитал письмо. «Оруженосцу Памону Кесу, — так начиналось письмо, — мы, живущие на вершине Маяка, посылаем тебе и твоему господину наилучшие пожелания. Мы надеемся, что ваше путешествие не было слишком утомительным и болезненным для вас обоих. Мы не знаем, когда ты прочитаешь наше письмо, но молимся, чтобы это произошло вскоре после того, как мы его отправили, ведь наши новости не слишком интересны даже сейчас, а по прошествии некоторого времени и вовсе потеряют смысл. „Мы“ – а нас, конечно, двое – леди Она (она пишет это письмо) и леди Шоли (она отправила собственное). Конечно, когда я сижу здесь и смотрю в окно, мне не дано увидеть Асу'а, но я часто обращаю взгляд на восток и думаю о тебе и твоем господине. Мне все больше кажется, что ваш первый визит в Воронье Гнездо был в другой жизни… И в другом мире. Так бывает, когда ты ведешь жизнь изгнанников, далеко от тех мест, где много людей. Иногда возникает ощущение, что само время, постоянная сила, с которой все борются, как гребцы с течением, проходит мимо нас. Ничто не меняется, если не считать времен года, но даже и они – сейчас здесь зима – кажутся лишь бледными попытками воссоздания более полноценного прошлого. Прости меня, Кес, если мои слова звучат печально. В последнее время я плохо себя чувствовала, но сейчас поправляюсь, а со здоровьем меняется и настроение. В последнее время в Вороньем Гнезде почти ничего не происходило, и у меня нет ни умения, ни остроумия, чтобы создать великую поэму из нашего обыденного существования. Если честно, я пишу так подробно в надежде, что ты, в свою очередь, расскажешь нам о чудесах, которые, вероятно, видел среди смертных в южных землях, куда вы, по твоим словам, направлялись. Действительно ли смертные совсем маленького роста, почти карлики, как тролли, живущие в болотах севера? Я также слышала, что в южных топях обитают огромные голодные ящерицы, которых называют кокиндриллы. Довелось ли тебе их встречать? И, что еще важнее, сумели ли вы найти средство, облегчающее страдания твоего господина? Пожалуйста, напиши нам, если у тебя появится возможность, Кес. Наверняка какие-то смертные посещают Асу'а, а потом возвращаются в наши земли, они доставят твое письмо. Или – я не осмеливаюсь об этом просить – ты снова навестишь нас на вершине нашего одинокого Маяка? Ведь дни идут здесь очень медленно. Я не жалуюсь на моего мужа – я знала про его образ жизни и болезни, когда согласилась за него выйти. Однако должна признать, что не понимала, какой крошечной окажется наша компания здесь и как мало изменений будет ждать впереди. Для нас с Шоли каждый следующий день ничем не отличается от предыдущего. Я часто гуляю по крыше. Шоли читает. В последнее время она тратит много времени на изучение трудов древнего барда нашего народа Та-Хиндэя, про чьи стихи узнала недавно. Когда я перечитываю то, что написала, мне становится очевидно, что мое письмо наполнено жалобами и, что еще хуже, я сделала тебя инструментом нашего спасения. Никто не должен нести столь тяжкое бремя, в особенности такой скромный мужчина, как ты, дорогой Кес. А теперь, после разговора с Шоли, я предоставляю тебе возможность прочитать то, что написала она. Я заверяю тебя, в другой день я буду счастливее и тогда напишу более приятное письмо. Возможно, ты прочитаешь его первым и тогда не станешь считать меня такой утомительной, какой я предстала здесь». Она закончила письмо словами: «Твой друг». Еще ниже шла ее полная подпись: «Леди Са-Райан Она, госпожа Вороньего Гнезда», словно она не хотела запечатывать письмо. Я развернул послание от Шоли, которое лежало рядом с письмом леди Оны. К моему удивлению, страница была пустой, лежал лишь засушенный белый цветок боярышника. Я довольно долго на него смотрел, пытаясь хоть что-то понять. Леди Она рассказала мне о послании Шоли, но ни словом не обмолвилась про засушенный цветок. Значит, Шоли вложила его позднее, после того как леди Она закончила свое письмо. Я был озадачен и даже слегка разочарован. Я надеялся прочитать слова о дружбе или просто привет после долгой разлуки – а Шоли прислала мне сухой цветок, который сорвала, скорее всего, во время Луны Соловья. Я спросил у целителей моего господина о цветах боярышника и получил длинный и подробный урок про его использование против множества болезней: катара груди, болей в сердце и даже проблем с печенью, – но не сумел понять, отчего у леди Шоли возникло беспокойство о моих внутренних органах. Я перечитал письмо и обратил внимание на то, что леди Она упомянула о поэте, которого Шоли для себя открыла, – Та-Хиндэя, раньше я его имя не слышал. Я уже собрался спросить про него у знаменитых ученых Асу'а или историков, но один из конюхов тинукеда'я указал на то, что это имя вао и мне не стоило спрашивать о нем зида'я. Я почувствовал себя глупо – как я сам не сообразил такую простую вещь? Наверное, дело в том, что все мои мысли занимал уход за больным Хакатри. Молодой Нали-Йюн услышал наш разговор и сказал: