– Тебе следует поговорить с моей прабабушкой. Она целительница, точнее, была до тех пор, пока не прибыла сюда, она много знает о книгах и других вещах. В прежние времена ее называли Вал Адай' – мудрая женщина. Я не слышал о ней прежде, но старую Нали-Пину знал хорошо. Почти все тинукеда'я в Асу'а знали друг друга, во всяком случае те, что служили лордам и леди из Дома Са'онсерей. – В самом деле? – спросил я. – Я никогда не слышал, чтобы ее так называли. Он с отвращением покачал головой. – Иногда мне кажется, что ты даже не знаешь тех, кто принадлежит к твоему собственному народу, Кес. Я начал думать, что он прав. – Та-Хиндэй! – сказала старая женщина, когда я пришел к ней, и тихонько хлопнула в ладоши. – Я не слышала этого имени много лет. Во времена Сендиту многие называли его Голосом Моря Снов. Он был великим создателем песен, в особенности об истории нашего народа в Саду и после, в изгнании. Нали-Пина жила вместе с большой семьей Нали-Йюна в так называемом Зале Слуг, представлявшем собой множество помещений рядом с Двором Посетителей. Скорее всего, она была самой старой тинукеда'я в городе, сморщенная, похожая на высохшее яблоко, а седые волосы такие тонкие, что сквозь них просвечивала кожа головы. Однако она сохранила быстрый ум. Вот где пролегала граница между моим народом и зида'я: мать моего господина, леди Амерасу, была в двадцать раз старше Нали-Пины, но в ней никто не заметил бы ни малейших признаков заката. – Скажите мне, что значит этот цветок, – попросил я. – Тут многое зависит от того, кто тебе его прислал и когда, – сказала она, показав оставшиеся зубы в насмешливой улыбке. – Известно, что опасно приносить цветы боярышника во время Луны Соловья. Если цветок прислал враг, он желает тебе зла. Я потряс головой – от одной только мысли о том, что леди из Вороньего Гнезда сознательно прислали мне символ несчастий, у меня сжалось сердце. – Нет, мне прислал цветок не враг, – твердо сказал я. – Он от женщины тинукеда'я, и я считаю ее другом. Нали-Пина бросила на меня взгляд, и мне показалось, что ее позабавил мой ответ. – О! Это лишь показывает, что ты, как и многие тинукеда'я в наши печальные дни, не имеешь представления о поэзии Та-Хиндэя. – Вы знаете, что так и есть. Именно по этой причине я пришел к вам, бабушка. Все тинукеда'я считают себя частью общей семьи. Всякий пожилой человек – это бабушка или дедушка по отношению к молодым, вне зависимости от того, есть у них общая кровь или нет. Она кивнула. – И ты правильно поступил. Весьма возможно, что я одна из немногих тинукеда'я в Асу'а, кто понимает смысл такого послания. Еще одна часть нашей истории, практически утраченная. – Она покачала головой и нахмурилась, но так долго молчала, что мне с огромным трудом удавалось сохранять спокойствие. – Если… твой друг читает Та-Хиндэя, – наконец заговорила она, – значит, я думаю, речь идет о песне «Веточка боярышника». – Тогда, пожалуйста, прочитайте ее мне. – Неужели ты думаешь, что я ношу все песни и истории в голове? – Она слегка хлопнула меня по плечу, словно я был надоедливым ребенком. – Я не Голос Моря Снов, оруженосец, а всего лишь старая женщина вао, которая уже готова пообедать. Но когда-то весь наш народ знал свои песни, и я помню строки, которые тебе так хочется услышать. Но говоришь ли ты на нашем языке? И вновь мое невежество обернулось против меня. – Нет, не говорю. – Тогда я попытаюсь произнести их на языке зида'я, но это будет лишь жалкая копия оригинала. – Нали-Пина отклонилась назад, закрыла глаза и так долго молчала, что я уже начал думать, что она заснула. Наконец, после долгой и мучительной паузы, она запела хриплым голосом: Вечное парение Во сне, что мы разделяем. Мне снилась тропа, Мне снилась женщина, И она уходила, А я не мог ее догнать, Потому что это возможно Только по ее желанию. И когда она бежала, Легкая и гибкая, Она уронила веточку с ягодой боярышника На тропу предо мной. На ней были почки, подобные звездам, И колючки, подобные копьям. И вот какие слова она крикнула мне, Бегущему сзади: «Если ты пройдешь мимо, Ты не будешь пронзен, Не почувствуешь боли, Не потечет твоя кровь От острого кончика шипа, Но ты и не узнаешь Сладость запаха…» Я ждал, пытаясь понять, закончила ли она, полагая, что должно быть что-то еще. – И что это значит? – в конце концов спросил я. Нали-Пина покачала головой. – Ты хороший, Памон Кес, и умеешь трудиться, но я подозреваю, что немного глуповат. Я уже больше не чувствовал стыда, когда другие обсуждали мои недостатки. – Да, мне уже не раз это говорили. Но что означает поэтический отрывок, который вы мне пропели? – спросил я. – Почему цветок боярышника? – Это можно услышать в песне, если у тебя есть уши, – сказала она. – Даже смертным известно, что цветок боярышника символизирует любовь и верность. А вот что он значит – кто-то сделал тебе предложение. Если ты его принимаешь, то рискуешь тем, чем рискуют все влюбленные, – страданиями и сердечной болью, потому что любовь не всегда бывает гладкой. А если оставишь цветок боярышника на тропе, опасаясь его шипов, ты не пострадаешь, но и не почувствуешь его аромата. «Я не пытался избежать страданий, – подумал я, – но мне все равно больно». Слова старой женщины возродили прежние переживания, которые я пытался похоронить. Что бы мы ни думали друг о друге, Шоли и я были связаны долгом – по отношению к лорду Хакатри и ее госпоже, нас удерживала верность им, и я считал, что мы пришли к согласию в этой печальной правде во время нашей первой встречи. Теперь же складывалось впечатление, что я неправильно ее понял и она по-прежнему хотела услышать о моих чувствах, и меня охватило отчаяние. Как я мог ответить на ее цветок боярышника? Что сказать? Я поклялся служить моему господину, который сейчас нуждался во мне больше, чем когда-либо. Почему Шоли так жестоко заставляет меня совершить поступок, обреченный на провал? Я выбежал из Зала Слуг, даже не поблагодарив Нали-Пину, испытывая жгучую боль и в полном смятении чувств. Быть может, я как-то выказывал свое отношение к леди Шоли – но я ничего такого не помнил. Или, сам того не понимая, что-то ей обещал? Если так, тогда складывалось впечатление, что она мне поверила. И кроме того – что показалось мне еще более странным, – приняла мою неправильно понятую привязанность за непреднамеренное обещание. Разве такое могло произойти? Почему умная и привлекательная леди из хорошей семьи, привыкшая к дорогим вещам и компании таких аристократов, как леди Она и Ксанико, отдала свое расположение обычному слуге, Памону Кесу, у которого под ногтями грязь конюшен? Я даже не чувствовал себя польщенным. Тяжесть привязанности такой замечательной леди, как Шоли, казалась мне невыносимым бременем. А на моих плечах и без того лежала огромная тяжесть. Я сразу написал ответ, хотя должен признать, что руки у меня дрожали больше, чем следовало. Я поблагодарил леди Ону и написал, что Хакатри и я после длительного путешествия лишь недавно вернулись в Асу'а. Я коротко поведал о том, что видел и пережил, а также печальную правду, что нам не удалось отыскать средство, которое могло бы исцелить моего господина от страданий. Я написал о подарке Шоли только для того, чтобы засвидетельствовать свою благодарность, но не осмелился предположить, что сказанное Нали-Пиной могло быть истиной – и уж конечно, не стал делиться с ней своими чувствами. Но, закончив, я увидел, что почти ничего не написал о Шоли, поэтому добавил в конце послания, что отношусь к обеим леди с огромным уважением. Я попросил леди Ону передать ее подруге мои наилучшие пожелания и поблагодарить за подарок. Потом я отнес письмо почтовым курьерам, чтобы они его доставили в Воронье Гнездо, когда кто-то из них отправится на запад. В ту ночь, пока мой господин спал, я мучительно размышлял о своем письме. Я боялся, что оно лишено изящества и в нем нет ничего полезного. Даже подумывал о том, чтобы его забрать. В любом случае какое право я имел думать о собственном счастье? Целители Асу'а исчерпали свои знания и лекарства, а мой хозяин уже начал говорить о новом путешествии в поисках помощи. Мог ли я рассчитывать, что такая леди, как Шоли, будет бродить по миру вместе со мной, терпеть грязь городов смертных или трудности, преодолевая болота и леса? Даже если бы лорд Хакатри решил остаться в Асу'а, Шоли, чтобы быть со мной, пришлось бы покинуть свою подругу леди Ону, оставив ее вдвоем с полным горечи, обожженным кровью Червя мужем. Все это казалось невозможным, хотя мои мучительные размышления не прекращались много ночей, пока я наконец не выбросил предательские мысли из головы и постарался полностью сосредоточиться на помощи моему бедному господину. Между тем времена года продолжали сменять друг друга. Одна Луна приходила за другой, и каждая следующая проглатывала предыдущую. Прошел Сезон Роста, потом Сбора, лорду Хакатри так и не стало лучше, а настроение у него становилось все хуже. Письмо, написанное мной в Воронье Гнездо, давно отправилось по назначению, но ответа я не получил. После возвращения из Энки-э-Шаосэй мой хозяин больше не садился в седло, поэтому у меня было совсем немного работы в конюшне, и я большую часть времени проводил рядом с ним, дожидаясь редких моментов, когда у него прояснялось сознание. Но даже после того как Хакатри приходил в себя, он практически меня не замечал, его разум наполняли сны и призраки, и реальный мир вокруг стал еще одним царством теней и туманов. У него бывали краткие периоды улучшения, но сейчас ему становилось все хуже. Ну а я ждал – сам не знаю чего. Прошли почти два цикла времен года с тех пор, как лорд Хакатри получил ожоги кровью дракона, родные и народ Асу'а видели его так редко, что скорбели о нем, словно он умер. Тем не менее жизнь в Асу'а продолжалась, к концу подходил не просто очередной цикл, но Великий Год Садорожденных. Появление Луны Петуха означало, что осталось совсем немного времени до того момента, когда Факел Года запылает на небе, возвещая о начале нового Великого Года. Священный момент наступал каждые шестьдесят циклов или около того, которые смертные называют годами. Приготовления к празднованию Ежегодного Танца начались довольно давно, и город переполняло предвкушение.