Дуглас перехитрил его и все его правила. Теперь капитан мог помешать ему забрать арестованного в Лондон, только задержав его самого, а обыск означал бы нападение на сотрудника полиции при исполнении. Пойти на это капитан был не готов. – Мне нужно помещение, в котором можно провести допрос. – Да? А я уж было заволновался, как вы поведете машину, – съязвил капитан. – Ну что ж, вот вам компромисс. Я буду присутствовать на допросе. Если убедите меня, что у вас есть достаточные основания для ареста, я выделю вам шофера и вооруженное сопровождение до Лондона. – Согласен, – ответил Дуглас. Арестованный слушал их обсуждение безучастно, словно не понимая по-немецки, но когда Дуглас потянул его вперед, никакой растерянности не выказал. Похоже, он знал, куда его ведут. Домик, где осуществлялась раздача протезов, они прошли насквозь. Жестянка, которую Дуглас оставил на прилавке, так и стояла на прежнем месте, раскрытая и пустая, однако деталь-образец пропала. Очевидно, Споуда здесь ждали и все приготовили к назначенному времени. Иногда Дуглас от души поражался находчивости своих соотечественников. Капитан остановился у одного из множества одинаковых, пропитанных креозотом деревянных бараков. Когда-то они использовались еще британской армией, и внутри с тех пор мало что изменилось. Тридцать железных кроватей, пятнадцать выщербленных тумбочек, два простых деревянных стола, четыре стула, печка и железный ящик для угля. Вот только британским солдатам до перемирия не пришло бы в голову начищать старый растрескавшийся линолеум и железную печку до зеркального блеска, а деревянные поверхности – до запаха столярной мастерской, и вряд ли они складывали свои одеяла с таким маниакальным педантизмом. Над каждой кроватью в маленькой деревянной рамочке висела полоска бумаги с именем британского генерала. Капитан прошел в противоположный конец помещения, где находилась комнатка дежурного офицера. На двери из-под слоя краски до сих пор проглядывало имя какого-то забытого британского капрала. Над ним сияла медным блеском табличка с гравировкой готическим шрифтом: «Дитер Шек, унтерфельдфебель, тридцать четвертый стрелковый полк». – Шек служил у меня в артиллерии, – пояснил капитан. – Он сейчас дома в увольнении. Комнатка была крошечная, но занимающий ее немец приложил все усилия, чтобы навести в ней уют. На стене висело распятие явно немецкой работы – напряженная, угловатая фигура Христа застыла в агонии. Изголовье железной кровати украшала цветная открытка «Мадонна с младенцем» Джотто. На полке Дуглас увидел биографию Вагнера, томик Уильяма Вордсворта в переводе, Библию, несколько немецких детективных романов, книги по шахматам, убранную в чехол доску, несколько армейских бланков для писем и счет от портного в Оксфорде. – Подойдет? – спросил капитан. Дуглас подумал, что места маловато, но выбирать не приходилось. – Вы останетесь? – спросил он капитана в надежде, что тот передумал. – Останусь. Дуглас повернул ключ в замочной скважине и убрал его в карман. – У вас есть при себе оружие, капитан? – Нет. А что? Дугласа просто интересовало, нет ли в комнате заряженного пистолета, однако никаких пояснений он давать не стал, лишь пожал плечами. Он терпеть не мог объяснять каждый свой шаг. Вот с Гарри в этом никогда не было необходимости. Расстегивая наручник на запястье Споуда, он предупредил: – Только без глупостей, парень. Споуд улыбнулся. У него было детское лицо – из тех, с каким можно и разменяв четвертый десяток сойти за пятнадцатилетнего. Разве что отсутствие юношеского румянца и густых кудрей выдают в таких людях истинный возраст. Он не обладал ни статью, ни густым голосом, ни правильными чертами лица, и все же невинный вид и безмятежность ребенка наделяли его некоторой харизмой. – Подтвердите, что ваша фамилия Споуд и вы являетесь братом… – Давайте не будем тратить время на формальности. – Споуд улыбнулся. – Вы не возражаете, если я… Он начал стаскивать с плеч промокший халат. Одной рукой это далось ему с трудом, тем не менее он справился и аккуратно повесил халат на спинку стула. Одежда на нем была старая, но недешевая, а рука белая и мягкая, как у ребенка. – Как вы меня вычислили? Ни жалоб, ни злости, ни упреков. Дугласу редко приходилось видеть арестованных, с таким смирением принимающих судьбу. – Нашел в квартире убитого шарнир от вашего протеза. Он закатился под кресло. – Знал, что рискованно приходить сюда, но без протеза не было уж никакой жизни. – Не повезло, – сочувственно произнес Дуглас. – Да уж, – согласился Споуд, несколько приободренный этим замечанием. – Вы работаете в этом лагере? – У меня ведь все было в порядке с документами! И я не подлежу обязательной трудовой повинности в Германии, потому как я инвалид. А вы ждали, что я приду по дороге, правда? Я ведь чуть не проскочил, а? – Чуть не проскочили. – И удрал от вас в школе на Бич-роуд. – Да, там я вас прошляпил. – Я хотел с вами поговорить. Симпатичный паренек ваш сын. Я всего лишь спросил у него, когда вы бываете дома. Заглянуть к вам решил. – Чтобы сдаться? – Про вас говорят, что вы из порядочных. И что всегда ловите того, за кем гоняетесь. Так ведь в газетах пишут? Выходит, не врут. – Вы убили своего брата? – Да. – Споуд перестал улыбаться. – За что? – У вас сигаретки не найдется? – Найдется, – ответил Дуглас, но капитан уже достал тяжелый портсигар. Такие покупают матери сыновьям в надежде, что толстая жестянка защитит сердце от пули. – Угощайтесь моими, – предложил он радушно. – Вы, инспектор, какие любите? У меня тут французские, турецкие, американские… Некоторое время Дуглас молча смотрел на него, потом ответил: – Давно я не курил французских сигарет. Капитан передал ему одну и поднес зажигалку. – Арестанту курить разрешаете? – Разрешаю. Споуд сидел на стуле спиной к входной двери. Капитан протянул ему раскрытый портсигар. – Турецкие слева. Вот эти французские, вечно из них табак сыплется… Справа американские. Споуд поблагодарил, прикуривая от любезно предложенной зажигалки. Выдохнув облако голубоватого сладкого дыма, он заговорил: – Я очень любил брата… больше всех на свете. Он хотел, чтобы я стал музыкантом. Споуд умолк, словно этого факта было достаточно, чтобы убедить Дугласа в своей братской любви. За окном красный шар закатного солнца опускался в темный вихрь туч. – Отец в меня совсем не верил. Любил меня, но не верил – ни в меня, ни в бога, ни во что другое. – Споуд рассеянно изучал сигарету в пальцах. – Отца мне жаль. Храни его бог. Все еще погруженный в свои мысли, он изящно поднес сигарету ко рту и затянулся. – Так за что вы убили брата? – повторил Дуглас. Это прозвучало безжалостно. Впрочем, так и было задумано. Но Споуд не поддался на провокацию. – Я признаюсь, что убил. Разве этого не достаточно? – Он улыбнулся. – Может, надо в письменной форме? – Да, надо. Признание Споуд накорябал на той бумаге, что была в комнате, – на армейском почтовом бланке. Кое-как зажав карандаш левой рукой и с трудом придерживая норовящий выскользнуть листок, он вывел: «Я убил брата». И подпись. – А вы будьте свидетелем, – попросил он, протягивая листок капитану. Капитан написал свое имя, звание, личный номер и дату. – Спасибо, – сказал Дуглас, забирая признание. – И все же я хочу знать, почему вы это сделали. – Ну вы прямо как сыщик из старых детективов, – усмехнулся Споуд. – Мотив, средства и возможность. По такому принципу вас работать учат? – Нет, по такому принципу остросюжетные романы пишут. – Роскошная сигарета, сто лет таких не пробовал. А ваша как, инспектор? В тюрьме-то, поди, курить не дают… Споуд имел совершенно бесхитростный вид, и Дуглас понимал, почему столько людей с готовностью помогали ему скрываться от закона. – Вы воевали? – Мы с братом вместе работали в лаборатории. Но когда пришли немцы, я кинул в танк бутылку с бензином. «Коктейль Молотова». Вроде все мне про них объяснили, и так понятно звучало, только вот моя бутылка не загорелась… А вы воевали? – Нет. Первыми немцами, которых я увидел, были музыканты оркестра, марширующего по Оксфорд-стрит за пару часов до объявления перемирия. – Дуглас совсем не хотел говорить это виноватым тоном, но по-другому не получилось, особенно учитывая, что он арестовал инвалида, отдавшего руку в единоличной схватке с немецким танком.