С надеждой на то, что Ричи понравится Куперу, осталось только попрощаться. Впрочем, это была наименьшая из наших проблем, ведь если Ричи не вернется в морг и не досмотрит вскрытие до конца, в отделе его высмеют так, что шпильки Квигли покажутся цветочками. Ему дадут прозвище, от которого будет не избавиться до конца жизни. Купер, скорее всего, промолчит – он считает сплетни ниже своего достоинства, – но, судя по блеску в глазах ассистента, тому уже не терпелось раззвонить о случившемся на всех углах. Пока Купер занимался наружным осмотром, я держал рот на замке. Слава богу, больше никаких неприятных сюрпризов. Рост Эммы чуть выше среднего, вес средний, и, насколько мог судить Купер, она была здорова во всех отношениях. Никаких заживших переломов, ожогов, шрамов, никаких страшных следов насилия – ни физического, ни сексуального. Зубы чистые и здоровые, ни единой пломбы; ногти чистые, короткие. Ее недавно подстригли. Всю свою недолгую жизнь девочка была окружена заботой. Ни конъюнктивальных кровоизлияний, ни синяков на губах там, где что-то прижимали ко рту, – никаких указаний на то, как ее убили. – Хм-м, – вдруг промычал Купер, посветив Эмме в рот диагностическим фонариком, словно лечащий врач. – Он снова потянулся за пинцетом и, запрокинув девочке голову, засунул пинцет глубоко ей в глотку. – Если я правильно помню, на кровати жертвы лежали несколько декоративных подушек, на которых разноцветной шерстью были вышиты антропоморфные животные. Котята и щенки, глядящие на тебя в свете фонарика. – Верно, – сказал я. Купер картинным жестом извлек пинцет. – В таком случае, – произнес он, – полагаю, мы получили доказательства того, что именно послужило причиной смерти. Клочок шерсти, мокрый и темный – высохнув, он станет розовым. Я вспомнил навостренные ушки котенка и свисающий язык щенка. – Как вы только что видели, при удушении остается так мало следов, что с уверенностью диагностировать его невозможно. Однако в настоящем случае – если шерсть соответствует вышивке на подушках, – я без каких-либо затруднений заявлю, что жертву задушили одной из подушек, лежавших на ее кровати. Какой именно подушкой, установят криминалисты. Жертва умерла либо от гипоксии, либо от вызванной ею остановки сердца. Характер смерти – насильственный. Купер бросил клочок шерсти в пакетик. Закрывая его, он кивнул и коротко, удовлетворенно улыбнулся. Вскрытие не дало ничего нового: здоровая девочка без каких-либо признаков болезней или жестокого обращения. В желудке Эммы находился частично переваренный ужин: говяжий фарш, картофельное пюре, овощи и фрукты (картофельная запеканка с фруктовым салатом на десерт, съеденные примерно за восемь часов до смерти). Спейны казались мне семьей, которая ужинает за одним столом, и я не мог понять, почему в тот вечер Пэт и Эмма ели разные блюда, однако это была мелочь, объяснение которой можно искать вечно. К примеру, Пэта подташнивало, и он не мог есть запеканку, или девочке на ужин дали то, от чего она отказалась за обедом. Красное цунами убийства сметает с пути несущественные подробности вроде этой. Когда ассистент начал ее зашивать, я спросил: – Доктор Купер, не дадите мне две минуты, чтобы сходить за детективом Курраном? Он обязательно захочет увидеть остальное. Купер стянул окровавленные перчатки. – Не понимаю, почему у вас сложилось подобное впечатление. У детектива Куррана имелись все возможности увидеть остальное, как вы это называете, однако он, очевидно, считает себя выше столь рутинных обязанностей. – Детектив Курран приехал сюда, всю ночь просидев в засаде. Природа потребовала своего, как это всегда бывает, но детектив не вернулся, поскольку не хотел снова вас прерывать. Не стоит наказывать его за то, что он находился при исполнении двенадцать часов подряд. Полный отвращения взгляд Купера говорил: неужели нельзя было придумать что-то поизобретательнее? – Гипотетические проблемы детектива Куррана с кишечником меня не касаются. – Он отвернулся, чтобы бросить перчатки в бак для биологических отходов. Лязг крышки дал понять, что разговор окончен. – Детектив Курран захочет присутствовать при вскрытии Джека Спейна, – спокойно ответил я. – По-моему, это важно. Я готов сделать все от меня зависящее, чтобы расследование велось максимально эффективно, и мне хотелось бы думать, что все его участники разделяют те же приоритеты. Купер неторопливо повернулся ко мне и уперся в меня акульим взглядом. – Позвольте полюбопытствовать: вы пытаетесь учить меня тому, как проводить вскрытие? – Нет, – возразил я, и глазом не моргнув. – Я объясняю вам, как я веду расследование. Его рот сжался плотнее, чем кошачий анус, но в конце концов Купер пожал плечами. – Следующие пятнадцать минут я потрачу на диктовку результатов вскрытия трупа Эммы Спейн, затем перейду к Джеку Спейну. Тот, кто будет находиться в секционной, когда я приступлю к работе, может остаться. Все прочие не должны мешать проведению еще одного вскрытия. Мы оба понимали, что рано или поздно мне придется за это заплатить. – Спасибо, доктор. Я вам очень признателен. – Поверьте, детектив, вам не за что меня благодарить. Я ни на йоту не отступлю от заведенного порядка – ни ради вас, ни ради детектива Куррана. И, раз уж речь зашла о заведенном порядке, я должен сообщить, что не веду пустых разговоров в промежутках между вскрытиями. Он отвернулся и снова начал диктовать в микрофон. Уходя, я – за спиной у Купера – поймал взгляд ассистента и ткнул в него пальцем. Тот попытался изобразить недоуменную невинность (что ему совсем не шло), но я продолжал смотреть на него, пока он не отвел взгляд. Если поползут слухи, он знает, кого я буду искать. На траве еще лежал иней, но свет сделался жемчужным, бледно-серым: наступило утро. Больница пробуждалась. Две пожилые женщины в своих лучших пальто поднимались по лестнице, поддерживая друг друга, и громко обсуждали проблемы, о которых я предпочел бы не знать. У дверей курил какой-то парень в халате. Ричи сидел на низкой ограде рядом со входом, уставившись на носки своих ботинок. Руки он засунул глубоко в карманы серой куртки – кстати, хорошо скроенной и вполне приличной, однако на нем она смотрелась словно джинсовка. Моя тень упала на него, но он не поднял головы. – Извините, – сказал Ричи. – Не за что извиняться – по крайней мере, передо мной. – Он закончил? – Закончил с Эммой. Скоро перейдет к Джеку. – Боже мой, – тихо сказал Ричи, глядя в небо – то ли молясь, то ли богохульствуя. – Дети – это кошмар. Тут ничего не попишешь. Все мы делаем вид, будто ничего такого не происходит, но правда в том, что это действует на всех, причем каждый раз. Ты такой не один. – Я думал, что выдержу. Был уверен на все сто. – И это правильно. Всегда настраивайся на позитив, в нашем деле сомнения убивают. – Клянусь, со мной никогда такого не случалось, даже на месте преступления все было супер. Никаких проблем. – Да, все было супер. Место преступления – другое дело: сначала приходишь в шок, но потом самое худшее уже позади. Это зрелище тебя не преследует. Ричи сглотнул, и я увидел, как дернулся его кадык. – Возможно, я не гожусь для этой работы, – помолчав, сказал он так, словно слова царапали ему горло. – Ты уверен, что хочешь быть следователем? – Всю жизнь мечтал. В детстве увидел по телику передачу – документалку, а не какую-то выдуманную фигню. – Быстрый прищур в мою сторону – проверить, не смеюсь ли я над ним. – Какое-то старое дело – в сельской местности убили девушку. Детектив рассказывал, как они его раскрыли. Я подумал, что этот парень – самый умный человек, которого я видел, понимаете? Он был куда умнее университетских преподов и всех прочих, потому что добивался результатов. Чего-то по-настоящему важного. И я подумал: Вот оно. Вот чем я хочу заниматься. – И сейчас ты этому учишься. Я же говорил вчера – всему свое время. Не жди, что все получится в первый же день. – Угу. Возможно, этот ваш Квигли прав – надо валить обратно к транспортникам, арестовывать собственных кузенов. – Он это говорил вчера, пока я был у начальника? Ричи провел рукой по волосам. – Неважно, – устало сказал он. – Мне плевать, что говорит Квигли, разве что он окажется прав. Я стряхнул пыль с каменной оградки и сел рядом. – Ричи, сынок, позволь кое о чем тебя спросить. Он повернулся ко мне с видом жертвы пищевого отравления. Я понадеялся, что его не вырвет на мой костюм. – Ты, наверное, знаешь, что у меня самая высокая раскрываемость в Убийствах. – Да, я с самого начала это знал. Когда главный инспектор распределил меня к вам, я очень обрадовался. – И теперь, когда у тебя был шанс увидеть меня за работой, скажи – откуда, по-твоему, берется такая раскрываемость? Ричи, похоже, стало неловко: было ясно, что он задавал себе тот же вопрос и не смог найти ответа. – Может, дело в том, что я самый умный в отделе? Он то ли пожал плечами, то ли просто дернулся. – Откуда я знаю? – Иными словами – нет. Может, я ясновидящий чудо-мальчик из тех, кого показывают по телевизору? – Я же сказал: откуда… – Откуда ты знаешь. Точно. Тогда позволь ответить за тебя: мозг и инстинкты у меня не лучше, чем у всех остальных. – Я так не говорил. В тусклом утреннем свете его лицо выглядело осунувшимся, встревоженным – и отчаянно молодым. – Знаю. И тем не менее это правда: я не гений. Да, я хотел бы им быть, и по молодости лет мне какое-то время казалось, что я особенный. Я в этом не сомневался. Ричи настороженно наблюдал за мной, пытаясь понять, отчитывают его или нет. – А когда…