В голосе Ричи слышалась улыбка, и мне понравилась его уверенность в том, что мы заодно. – А то как же, – сказал я. – Моих кофеиновых таблеток нам с тобой хватит надолго. – Это все из-за детей? Улыбка исчезла. – Нет, – ответил я. – Если бы дело было только в детях, то я бы спокойно уступил арест кому-нибудь из летунов. Но я хочу быть тем, кто возьмет убийцу Пэта Спейна. Ричи молчал, наблюдая за мной. – Почему? – спросил он, не дождавшись от меня продолжения. Может, дело было в том, как хрустели колени и как затекла шея, когда я карабкался по строительным лесам. Или в томительном чувстве, что я превращаюсь в развалину. Возможно, именно поэтому мне вдруг захотелось узнать, о чем парни говорят между собой долгими нудными ночами, почему на следующий день они приходят в отдел, шагая в ногу, и вместе принимают решения, слегка кивнув или приподняв бровь. Может, все из-за того, что в последние пару дней мне не раз казалось, что я не просто натаскиваю новичка, а что мы с Ричи работаем вместе, плечом к плечу. Может, дело в коварном запахе моря, который превратил все мои возражения в зыбучий песок. Может, во всем виновата усталость. – Ответь мне на такой вопрос: что, по-твоему, произошло бы, будь наш парень чуть более талантливым преступником? Если бы он убрал здесь, прежде чем выйти на охоту, избавился от следов кроссовок, оставил оружие на месте преступления? – Тогда мы свалили бы все на Пэта Спейна. Я едва видел его в темноте – только край головы на фоне окна и подбородок, повернутый в мою сторону. – Да, скорее всего – даже если бы подозревали, что тут замешан кто-то еще… Что, по-твоему, подумали бы люди, если бы мы не смогли разослать ориентировку на преступника, представить хоть одно доказательство того, что он вообще существует? Та тетка Гоган, весь Брайнстаун, люди, которые следят за этим делом в новостях, семьи Пэта и Дженни. Что бы они предположили? – Пэт, – ответил Ричи. – То же, что и мы. – А настоящий преступник остался бы на свободе – и, возможно, готовился бы к новому убийству. – Возможно, но я не об этом. Даже если бы вчера парень пришел домой и повесился в темном уголке, он все равно превратил бы Пэта Спейна в убийцу. Отныне для всех, кто слышал бы его имя, Пэт остался бы человеком, убившим женщину, которая спала с ним в одной постели, и их общих детей. – От этих слов в моей голове поднялся звенящий гул: зло. – Он умер. Ему уже все равно, – почти мягко сказал Ричи. – Да, умер. Ему досталось всего двадцать девять лет жизни. Он должен был прожить еще пятьдесят, даже шестьдесят лет, но наш парень решил их у него отнять. Но и этого ему показалось мало: он захотел отправиться назад во времени и отобрать у Пэта даже эти жалкие двадцать девять лет, не оставив ему ничего. – Зло, словно низкое облако липкой черной пыли, медленно выплывало из комнаты, накрывая дома, поля, застилая лунный свет. – Это полная лажа. Такая лажа, что не хватает слов. Мы молча сидели, а наша Фиона тем временем нашла совок и смела в него осколки тарелки, валявшиеся в углу кухни. Ричи открыл пачку овсяного печенья, предложил мне и, когда я покачал головой, в два счета умял половину. – Можно задать вопрос? – спросил он чуть погодя. – Ричи, я серьезно – завязывай с этим. Мы не внушим доверия нашему парню, если посреди допроса ты поднимешь руку и попросишь разрешения заговорить. На этот раз он улыбнулся: – Вопрос личный. Обычно на личные вопросы, тем более на вопросы новичков, я не отвечаю, но, опять-таки, я и подобных разговоров с ними не веду. Я даже не ожидал, насколько легко и приятно окажется нарушить все границы между ветераном и новичком и просто поговорить как мужчина с мужчиной. – Валяй. Если проявишь неуместное любопытство, я тебе скажу. – Чем занимается ваш папа? – Он на пенсии. Раньше был автоинспектором. Ричи фыркнул от смеха. – Что смешного? – Ничего. Просто… Просто я думал, что у него более пафосная профессия – может, учитель географии в частной школе. Но теперь мне ясно: все сходится. – Это комплимент? Ричи не ответил. Он сунул в рот очередное печенье и стряхнул с пальцев крошки, но я чувствовал, что он все еще размышляет. – Вчера на месте преступления вы сказали, что убивают только тех, кто сам напросился. Несчастья, как правило, случаются с плохими людьми. Но, по-моему, рассуждать так – слишком большая роскошь для нас. Понимаете, о чем я? Я подавил вспышку какого-то чувства, более болезненного, чем раздражение. – Нет, сынок, не очень. По моему опыту – не хочу тыкать тебя в это носом, однако у меня его все же побольше – в жизни ты, как правило, пожинаешь то, что посеял. Не всегда, но как правило. Если ты веришь, что заслуживаешь успеха, ты его добьешься; если ты думаешь, что твоя судьба – ковыряться в дерьме, то ничего, кроме дерьма, не получишь. Твой внутренний мир воздействует на внешний. Следишь за мыслью? Ричи смотрел на теплый желтый свет в кухне. – Я не знаю, чем занимается мой отец, он с нами не жил, – сказал он как бы невзначай, словно ему слишком часто приходилось это повторять. – Я вырос в трущобе – наверное, вы уже это поняли – и знаю немерено людей, с которыми случались несчастья, хотя они на них нисколько не напрашивались. – И вот ты здесь – детектив элитного отдела, занимаешься тем, о чем всегда мечтал, расследуешь самое громкое дело года и уже почти его раскрыл. Откуда бы ты ни был родом, это успех. По-моему, ты живое доказательство моей правоты. – Наверное, Пэт Спейн тоже так думал, – сказал Ричи, не поворачивая головы. – Возможно. И что? – А то, что он все равно потерял работу. Работал как проклятый, мыслил позитивно, делал все правильно – и оказался на пособии. Каким же образом он это посеял? – Да, это чертовски несправедливо, и я первый скажу, что такого не должно было произойти. Но не забывай, что в стране рецессия. Исключительные обстоятельства. Ричи покачал головой: – Иногда несчастья случаются без всяких причин. Небо было усыпано звездами, я уже много лет не видел столько звезд. Позади нас шум моря и шелест ветра в высокой траве слились воедино и успокаивали ночь, поглаживая ее по спине. – Правда это или нет, но так думать нельзя, – сказал я. – Нужно верить, что большинство людей в итоге получают то, что заслужили. – А иначе?.. – А иначе как ты будешь просыпаться по утрам? Вера в причинно-следственную связь не роскошь, а необходимость, словно кальций или железо, без нее можно обойтись какое-то время, но в конце концов начнешь пожирать себя изнутри. Ты прав: время от времени жизнь бывает несправедлива, и вот тут в дело вступаем мы. Наша задача – все исправить. В комнате Эммы загорелся свет – наша Фиона старалась разнообразить спектакль. Занавески окрасились в нежно-розовый цвет, и по ним поскакали силуэты маленьких зверушек. Ричи кивнул на окно: – Этого мы не исправим. Судя по голосу, он вспомнил утро в морге. – Да, такое не исправишь. Но мы точно можем позаботиться о том, чтобы убийца заплатил за содеянное, а у пострадавших появился шанс жить дальше. Хотя бы это мы можем. Я знаю, что мы не спасаем мир. Но мы делаем его лучше. – Вы в это верите? Его поднятое лицо, белое в лунном свете, казалось совсем юным. Ему так хотелось, чтобы я был прав. – Да, – сказал я. – Верю. Может, я наивен – пару раз меня в этом обвиняли, – но я верю. Ты увидишь, что я имею в виду. Подожди, пока мы возьмем этого парня. Подожди, пока однажды вечером ты вернешься домой и ляжешь спать, зная, что он за решеткой и проведет там три пожизненных срока. Вот тогда и посмотрим, не покажется ли тебе, что мир стал лучше. Наша фейковая Фиона раздвинула занавески в комнате Эммы и выглянула в сад – изящный темный силуэт на фоне розовых обоев. – Надеюсь, – сказал Ричи, наблюдая за ней. Хрупкая паутина огней, опутывавшая поселок, начала рваться, яркие нити населенных улиц чернели. Ричи потер друг о друга ладони в перчатках, подышал на них. Лже-Фиона бродила по пустым комнатам, включала и выключала свет, поправляла занавески. Холод поселился в бетонных стенах логова, забрался под пальто и пробирал до самого позвоночника. Ночь все не кончалась. Несколько раз раздавался какой-то шум – шорох в траве, шебуршание и возня в доме напротив, пронзительный дикий визг, – и мы вскакивали и прижимались к стене в полной боеготовности, еще не успев понять, что происходит. Один раз в тепловизионных очках мы различили лису – она, светящаяся, застыла на дороге, вскинув морду, из пасти что-то свисало. В другой раз мы увидели извилистый луч света, хлеставший по садам, кирпичам и сорнякам. Пару раз мы лишь успевали услышать последнее шуршание гальки, увидеть, как покачиваются стебли плюща и исчезает белый огонек. Чем дальше, тем медленнее пульс возвращался в норму, и мы подолгу не отваживались снова сесть. Было уже поздно. Наш человек был где-то рядом, и он сосредоточенно пытался принять решение. – Совсем забыл, – вдруг сказал Ричи в начале второго. Он наклонился к своей торбе и вытащил бинокль в черном пластмассовом футляре. Я протянул руку и открыл футляр. Бинокль выглядел дешевым и появился явно не из отдела снабжения – футляр еще сохранял запах нового пластика. – Ты его специально купил? – Та же модель, что у нашего парня, – сказал Ричи слегка смущенно. – Я подумал, что нам тоже такой нужен. Чтобы увидеть то, что видел он, верно? – О господи. Надеюсь, ты не из этих сентиментальных натур, которые стимулируют интуицию, пытаясь взглянуть на мир глазами убийцы? – Да нет же! Я просто хотел проверить, видел ли он выражения лиц, мог ли прочитать что-то на экране компьютера – названия сайтов или еще что-нибудь. Даже в лунном свете я видел, как Ричи залился краской. Это меня тронуло – не только то, что он потратил свое время и деньги на поиск нужного бинокля, но и то, насколько явно его заботило мое мнение. – Хорошая мысль, – сказал я, смягчившись, и вернул ему бинокль. – Взгляни – никогда не знаешь, что можно обнаружить. Казалось, сейчас он мечтает, чтобы бинокль исчез без следа, однако все же настроил его и, уперев локти в подоконник, навел на дом Спейнов. Наша Фиона споласкивала кружку в мойке. – Что видишь? – спросил я.