В отделе было тихо; когда мы проходили мимо двери, только двое дежурных оторвались от своего кофе, чтобы посмотреть, кто вернулся с добычей с ночной охоты. Мы отвели парня в комнату для допросов. Ричи снял с него наручники, а я зачитал задержанному права – скучающим монотонным голосом, словно это просто бессмысленная волокита. При слове “адвокат” он яростно замотал головой, а когда я вложил в его руку ручку, без вопросов поставил подпись – корявую закорючку, в которой можно было разобрать только первую “К”. Я взял лист и вышел. Мы понаблюдали за ним сквозь одностороннее зеркало. Я впервые смог как следует его разглядеть. Коротко подстриженные каштановые волосы, высокие скулы, выступающий подбородок с двухдневной рыжеватой щетиной. Одет в поношенное черное пальто, теплый серый свитер с горлом и линялые джинсы – в самый раз для ночной слежки. На ногах не кроссовки, а трекинговые ботинки. Он оказался старше, чем я предполагал, лет тридцати, и выше – около шести футов, но настолько тощий, словно находился на последней стадии голодовки. Из-за худобы он выглядел моложе, меньше – безвредным. Возможно, именно обманувшись этой иллюзией, Спейны впустили его в дом. Никаких порезов или синяков, но они могли быть скрыты под одеждой. Я повернул вправо регулятор термостата. Приятно было увидеть его в этой комнате. Большинство наших комнат для допросов не мешало бы помыть, побрить и принарядить, однако я люблю каждый их дюйм. Они – наша территория, и они сражаются на нашей стороне. В Брокен-Харборе он был тенью, которая проходит сквозь стены, йодным запахом крови и морской воды, его глаза – осколками лунного света. А здесь он просто парень. В этих четырех стенах все становятся обычными людьми. Ссутулившись, он неподвижно сидел на неудобном стуле и пялился на лежащие на столе кулаки, будто готовясь к пытке. Он даже не осмотрелся, не взглянул на линолеум, испещренный давними следами от потушенных окурков и расплющенными комками жвачки, стены, расписанные граффити, стол, привинченный к полу, картотечный шкаф и тусклый красный огонек видеокамеры, следящей за ним из угла под потолком. – Что нам о нем известно? – спросил я. Ричи наблюдал так напряженно, что почти касался носом стекла. – Он не под кайфом. Сначала я подумал, что он сидит на герыче, уж очень тощий, однако нет. – По крайней мере, не сейчас. И это хорошо: если мы от него чего-то добьемся, не хотелось бы, чтобы он потом свалил все на наркоту. Что еще? – Одиночка. Ночной образ жизни. – Точно. Все говорит о том, что он предпочитает держаться подальше от людей, не вступая в непосредственный контакт, – ему доставляет удовольствие наблюдать. Вот и к Спейнам он влез, когда их не было, а не пока они спали. Значит, когда придет время поднажать, надо выбить его из равновесия, навалиться обоим сразу. И, раз он сова, сделать это лучше ближе к рассвету, когда он подустанет. Еще что-нибудь? – Обручального кольца нет. Скорее всего, живет один – никто не заметит, что он пропадал где-то всю ночь, не спросит, чем он занимался. – Для нас тут есть и плюс, и минус. Нет соседа, который подтвердит, что во вторник наш парень явился домой в шесть утра и четыре часа подряд гонял стиральную машину, но, с другой стороны, ему не от кого скрываться. Когда найдем его конуру, там нас, возможно, будет ждать подарочек – окровавленная одежда или та ручка из свадебного путешествия. Или трофей, который он прихватил позавчера ночью. Парень пошевелился, ощупал лицо, неуклюже потер губы, которые распухли и потрескались, словно он долгое время провел без воды. – С девяти до пяти на работе не сидит, – сказал Ричи. – Возможно, безработный или самозанятый, а может, устроился посменно или на неполный день, то есть при желании он может всю ночь провести в том логове, не боясь наутро уснуть в офисе. Судя по одежде, он из среднего класса. – Согласен. И судимостей у него нет – как ты помнишь, в базе отпечатков не оказалось. Скорее всего, у него даже нет ни одного знакомого с отсидкой. Сейчас он сбит с толку и напуган. Это хорошо, но запугивание мы прибережем на потом. Пока что нам нужно, чтобы он расслабился, и для начала посмотрим, что он поведает нам по-хорошему, а уж потом застращаем его так, что он в штаны наложит. Хорошо еще то, что до тех пор он от нас не уйдет. Парень из среднего класса, наверняка уважает власть, не знает, как работает система… Нет, он останется, пока мы сами его не вышвырнем. – Да. Наверное. – Ричи рассеянно рисовал абстрактные узоры на запотевшем от его дыхания стекле. – И это все, что я могу о нем сказать. Знаете что? По-моему, его можно отнести как к организованным, так и к дезорганизованным убийцам: гнездышко он обустроил, однако опустошить его не позаботился. Ему хватило ума на то, чтобы проникнуть в дом, но не на то, чтобы бросить оружие на месте преступления. У него достаточно выдержки, чтобы выжидать месяцами, но он даже двух дней после убийства не потерпел, прежде чем вернуться в логово, а ведь наверняка должен был знать, что мы будем начеку. Что-то я его не понимаю. В довершение всего для убийцы парень был слишком хилый. Впрочем, на этот счет я не обманывался: самые безжалостные преступники, которых я ловил, выглядели кроткими, как котята. Особенно смирными – уставшими, насытившимися – они становились сразу после убийства. – У него, как и у всех ему подобных, выдержки не больше, чем у бабуина, – сказал я. – Нам всем хоть раз в жизни хотелось кого-то убить – только не говори, что тебя такое желание никогда не посещало, – однако эти парни отличаются от нас тем, что себя не останавливают. Копни поглубже – и обнаружишь зверя, который вопит, швыряется дерьмом и готов вырвать тебе глотку. Вот с кем мы имеем дело. Никогда об этом не забывай. Ричи глянул на меня с недоверием. – Думаешь, я к ним несправедлив? – спросил я. – По-твоему, общество обошлось с ними слишком жестоко и я должен их пожалеть? – Не совсем… Только… Если он себя не контролирует, то как ему удавалось так долго сдерживаться? – Он и не сдерживался. Просто мы что-то упускаем. – Вы о чем? – Ты сам сказал: по меньшей мере несколько месяцев парень просто наблюдал за Спейнами – ну, может, изредка пробирался в дом, когда их не было. Это не доказательство его невероятной выдержки – ему элементарно хватало этого для кайфа. И вдруг он прямо-таки выпрыгивает из зоны комфорта и от бинокля переходит к прямому контакту. Такое на ровном месте произойти не могло, а значит, около недели назад случилось что-то важное. И нам надо выяснить, что именно. Наш парень потер кулаками глаза, уставился на ладони так, словно на них кровь или слезы. – Я тебе вот еще что скажу: он очень привязан к Спейнам. Ричи перестал рисовать: – Думаете? А я полагал, что тут ничего личного. Он так держал дистанцию… – Нет. Он не профессионал, иначе уже был бы дома – сразу бы просек, что не арестован, и даже в машину садиться бы не стал. И он не психопат, Спейны для него не случайные объекты, которые показались ему увлекательными. Мягкое убийство детей, а в случае взрослых – убийство лицом к лицу, изуродованное лицо Дженни… Он испытывал к ним какие-то чувства. Он считает, что был близок к ним. Вполне вероятно, что Дженни просто улыбнулась ему, стоя в очереди к кассе, однако, по его мнению, они связаны. Ричи снова дохнул на стекло и вернулся к своим узорам – на этот раз он рисовал помедленней. – Вы абсолютно уверены, что он тот, кто нам нужен, да? – Для уверенных заключений пока рано, – ответил я. Не мог же я объяснить, что когда парень сидел в машине со мной рядом, в ушах у меня так стучало, что я боялся слететь с шоссе. От него исходил запах зла, сильный и отталкивающий, словно вонь аммиака, – казалось, парень пропитан им насквозь. – Но если тебя интересует мое личное мнение, тогда да. О да, черт побери. Он тот, кто нам нужен. Парень поднял голову, словно услышав меня, – глаза такие красные и опухшие, что больно смотреть. Его взгляд скользнул по комнате и на секунду задержался на зеркале. Возможно, он смотрел полицейские сериалы и знал, что это такое; возможно, та штука, которая вибрировала в моей голове по пути сюда, сейчас визжала, словно летучая мышь, у него в затылке, предупреждая о моем присутствии. Его глаза впервые сфокусировались – он посмотрел прямо на меня, сделал быстрый глубокий вдох и стиснул зубы, готовый ко всему. От желания зайти в комнату у меня покалывало кончики пальцев. – Пусть помаринуется еще минут пятнадцать, – сказал я. – Потом зайдешь ты. – Я один? – Ты ближе к нему по возрасту, с тобой он будет поменьше трусить. Вдобавок я рассчитывал еще и на классовые различия: благополучный мальчик из среднего класса легко мог сбросить Ричи со счетов, приняв его за тупого гопника из бедного района. Мои сослуживцы были бы в шоке, если бы узнали, что я позволяю зеленому новичку вести допрос, однако Ричи был не обычный новичок, и, кроме того, мне показалось, что для этой работы нужны двое. – Просто успокой его, и все. Если сможешь, узнай имя. Принеси ему чашку чая. Дела даже близко не касайся и, ради всего святого, не допускай, чтобы он попросил адвоката. Я дам тебе пару минут, потом войду сам. Идет? Ричи кивнул: – Думаете, мы добьемся от него признания? Почти никто из них не признаётся. Им можно показывать отпечатки пальцев на оружии, кровь жертв на одежде, записи с камер наблюдения, на которых они бьют жертву по голове, а они все равно будут разыгрывать оскорбленную невинность и скулить, что их подставили. В девяти случаях из десяти чувство самосохранения оказывается сильнее логики и здравого смысла, и ты молишь небеса, чтобы тебе достался десятый человек – тот, у кого чувство самосохранения недоразвито, тот, кому важнее, чтобы его поняли. Тот, кто испытывает потребность тебе угодить, а иногда даже слышит голос совести. Тот, кто в глубине души не хочет спасать себя, тот, кто стоит на вершине скалы и борется с желанием прыгнуть. Человек с внутренним надломом, который можно найти и использовать. – Будем к этому стремиться, – сказал я. – Начальник приходит к девяти – значит, у нас есть шесть часов. Давай преподнесем ему парня в подарочной обертке и с ленточкой-бантиком. Кивнув, Ричи снял куртку и три свитера и бросил их на стул, превратившись в нескладного долговязого подростка лет пятнадцати в синей футболке с длинными рукавами, застиранной до прозрачности. Он спокойно, не дергаясь, стоял у стекла и смотрел, как наш парень горбится над столом, пока я не сверился с часами и не сказал: – Вперед. Ричи взъерошил волосы, наполнил два стаканчика водой из кулера и вышел. У него все отлично получалось. Войдя, он протянул парню стаканчик и сказал: – Извини, брат, я собирался принести попить раньше, но задержался… Вода подойдет? Или, может, лучше чаю? – Акцент у него усилился – вероятно, его тоже посетила мысль про классовые различия. Когда открылась дверь, наш парень едва из штанов не выпрыгнул и теперь покачал головой, пытаясь перевести дух. Ричи навис над ним: – Точно? Может, кофе? Еще раз покачал головой. – Супер. Если захочешь, то просто скажи, лады? Парень кивнул и потянулся за водой. Стул пошатнулся. – Ай, погоди, он дал тебе хромой стул, – сказал Ричи. Быстрый опасливый взгляд в сторону двери, словно за ней мог притаиться я. – Возьми вон тот. Наш парень неуклюже прошаркал в противоположный конец комнаты. Скорее всего, никакой разницы не было – в комнаты для допросов специально ставят неудобные стулья, – но он все же сказал “спасибо” – так тихо, что я едва услышал. – Да не вопрос. Детектив Ричи Курран. – И Ричи протянул руку. Парень ее не пожал. – А я обязан назвать свое имя? – спросил он. Голос тихий и ровный, приятный на слух, с легкой хрипотцой, словно парень давно ни с кем не разговаривал. Акцент мне ничего не дал: парень мог быть откуда угодно. Ричи изобразил удивление: – Не хочешь? Почему? Парень помедлил, потом буркнул себе под нос: “…какая разница”. – Конор, – сказал он, все же пожав руку Ричи. – Конор, а дальше? Пауза в долю секунды. – Дойл. Неправда, однако это не имело значения. Утром мы найдем или его дом, или его машину, или и то и другое, перетряхнем их сверху донизу и постараемся отыскать, помимо прочего, удостоверение личности. Сейчас нам нужно было просто имя – чтобы как-то к нему обращаться. – Рад знакомству, мистер Дойл. Скоро придет детектив-сержант Кеннеди, и вы с ним сможете начать. – Ричи присел на угол стола. – Честно скажу, я страшно рад, что ты появился. Мне до смерти хотелось оттуда свалить. Знаю, люди платят большие деньги, чтобы жить в палатке у моря и все такое, но я не любитель природы, понимаешь?