— Не вертись, — одёрнул его Иван Диодорович. На борт буксира Бубнов привёз с собой с баржи полдюжины балтийцев. — Измены не допущу, — заверил он Нерехтина. — Если что, братишки всех перестреляют. Приказ товарища Аплока. Усвоил, капитан? — Дядя Ваня за красных! — обиженно сказал от пулемёта Сенька Рябухин. Артиллерийские расчёты и пулемётные команды на «Лёвшине» остались прежними — чекистскими, из рабочих Мотовилихи. Однако местных чекистов Бубнов тоже не считал надёжными людьми. — Заткни клюз, — посоветовал он Сеньке. Буксир и баржа втянулись в узкую протоку мягко и бесшумно для реки, хотя Иван Диодорович с мостика слышал тихий шелест воды под плицами. В недрах парохода сопела и постукивала машина — будто дремлющая корова ворочалась в стойле. Иван Диодорович выбрал левую воложку не случайно. Лоцман Федя сказал ему, что «Русло» встанет в дозоре на правой ходовой. Иван Диодорович надеялся на честность лоцмана: в этом парнишке он увидел природного речника, а река повязывает людей друг с другом крепче кровных уз. Море так не повязывает. Оно слишком большое, и ты в нём далёк от всех. Буксир и баржа медленно ползли по фарватеру сквозь беспокойный мрак. Справа едва угадывалась плоская туша острова, заросшего ивняком. Где-то там, за островом, прятался вражеский пароход. Федя объяснил Нерехтину, что со своей позиции «Русло» может внезапно атаковать из проток, нацеливаясь носом в борт противника. В прошлом бою такая тактика обеспечила «Руслу» безусловное преимущество. «Лёвшино», конечно, сумел бы уйти от полного разгрома, но для баржи удар из протоки означал погибель. Вооружённые винтовками балтийцы топтались на мостике. Они казались надсмотрщиками — впрочем, ими и были. Матросам «Лёвшина» никто не запрещал находиться на палубе, однако речники, опасаясь балтийцев, сидели у себя в трюме. К Ивану Диодоровичу, стоящему возле рубки, приблизился лётчик Свинарёв в громоздком кожаном плаще и кожаной фуражке. — Товарищ капитан, непорядок у вас, — тихо и требовательно доложил он. — Что там делают нижние чины? — Какие чины? — не понял Нерехтин. Свинарёв указал ему за спину. За раструбом дефлектора пряталась Стеша. Надеясь остаться незамеченной, она надвинула на лицо платок. Бубнов с подозрением повернулся к Нерехтину. — Ты на кой чёрт тут шастаешь, Стешка? — разозлился Иван Диодорович. Стеша, арфистка, при опасности сразу пускала в ход свои ярмарочные уловки. И сейчас она сдвинула платок на спину, освобождая пышные волосы. — Так у меня жених на «Русле», — жеманно ответила она. — Думала, может помаячит мне как-нибудь? А я ему ручкой помахаю… Бубнов понимающе ухмыльнулся, и балтийцы тоже засмеялись. Ивану Диодоровичу следовало хлопнуть Стешке по шее, но ему стало пронзительно жаль эту бабу. Да, она считала, что Дорофей был готов убить её, лишь бы убить ненавистного брата, однако гнев угас, и обессиленная Стешка простила своего полюбовника: жалость и тоска по мужику погнали её на палубу — вдруг случится чудо, и она увидит Дорофея сквозь тьму, а Дорофей увидит её?.. Но сквозь тьму, поглотившую Дорофея, никто никого не видит. — Не живой он уже, Степанида Лексеевна, — помолчав, неохотно выдал Иван Диодорович. — Иди отсюда. — Не живой?.. — нелепо повторила Стеша, с трудом осознавая смысл. Она обвела взглядом людей вокруг себя — Бубнова, Свинарёва, балтийцев в бушлатах. Полные губы её сморщились фальшивой улыбкой — Стеша забыла прекратить игру, — а глаза словно падали и падали куда-то вглубь, в бездну. — Ну, других-то женихов ещё много… — сломленно произнесла она, точно пыталась удержаться там, где всё весело и легко. — Женихов хватает, — согласился Бубнов, с удовольствием рассматривая Стешу в упор. — Ежели надо, оставайся здесь, красавица. Не обижу. Опытный моряк, старшина второй статьи с крейсера «Аврора», Бубнов мгновенно определил, что перед ним гулящая девка. А девка — товар нужный. — Уйди, Степанида, — нажал голосом Нерехтин. Он понимал, что балтийцы — чужаки, им нет дела до людского горя на этих пароходах. Бубнов, как кобель, учуял спелую бабу, вот и всё. Но сам Иван Диодорович, капитан, не мог отлучиться, чтобы увести Стешку прочь. — Пусть мадмазель желанье лично изъявит, — с угрозой возразил Бубнов. Внезапно в этот недобрый спор вклинился лётчик Свинарёв. — Не положено, товарищ командир, посторонним находиться на мостике во время боевой операции. Ответственность надо иметь. Свинарёв взял Стешу под локоть и с мягкой силой подтолкнул к трапу. Стеша сделала неуверенный шаг, но Свинарёв толкал её дальше. Оба они — Стеша впереди, Свинарёв сзади — исчезли внизу. «Лёвшино» тихо шёл по протоке во тьме, сопела и постукивала машина, плескало под плицами, и чуть всхлипывала вода, разрезанная форштевнем. По тёмному проходу лётчик Свинарёв привёл Стешу в её закуток, усадил на койку и грузно присел рядом, хрустя кожаным плащом. — Нечего вам, девушка, с мужчинами торчать, — пояснил он. — Нехорошо. Поплакайте одна. Положено одним поплакать. Вы особа молодая, в вашей жизни много чего будет, но беда есть беда, оно объективно. Стеша согнулась и прижала к лицу ладони. Свинарёв, вздохнув, погладил её по голове и встал, заполнив собой всю каморку. Потом каморка опустела. А на мостике ничего не изменилось. Иван Диодорович молча вглядывался в темноту, и в угрюмом раздражении перед рубкой прогуливался Бубнов. — Пескариная коса, — глухо сообщил Нерехтин. — Охвостье островов. Прошли мы. И «Русло» нас не тронул. — Значит, не обманул твой лоцман? — не оборачиваясь, уточнил Бубнов. — Не обманул. Бубнов мрачно кивнул. У него был вид человека, знающего, в чём правда. 06 Дверь распахнулась от толчка и ударилась в переборку. — Вставай, Нерехтин! — по-хозяйски приказал Бубнов. Иван Диодорович спросонья еле приподнял голову. — Пошёл вон из моей каюты! — сипло рявкнул он. Злость его была так непривычна, что Бубнов поневоле отступил, попятив пришедших с ним балтийцев. Из камбуза в коридор выглянула Дарья. — Ваня — капитан, — осуждающе сказала она. — Никак забыли, ребята? За ночь «Лёвшино» с баржей миновал не только Частые острова, но и пристань Ножовку. На рассвете суда бросили якоря на пустом рейде за три версты до села Бабка. Пригасив котёл, буксир отдыхал в ожидании сумерек, однако Бубнов опять заявился на борт с вооружёнными балтийцами. Балтийцы зачем-то разбудили и согнали на корму парохода и команду, и чекистов. Серый день клонился к вечеру, с неба накрапывало. «Лёвшино» стоял вдали от берега, но по тихой воде из ельника долетал голос кукушки. Назло морякам Нерехтин долго умывался у рукомойника, подвешенного на кронштейне к задней стене надстройки. Команда понимала капитана. — Чего ещё тебе надо? — наконец спросил Иван Диодорович у Бубнова. — Мой караульный видел, что возле буксира кто-то в воде плескался. Думаю, плавал на берег. А вам туда запрещено! — Лучше бы твой караульный опохмелился, — буркнул Иван Диодорович. — Никто у нас не уплывал! — ревниво возразил боцман Панфёров. — Все у меня под присмотром! Это, может, зверь какой в воде был? Выдра или бобёр. — Я на «Цесаревиче» работал, — колыхнул пузом Павлуха Челубеев, — так к нам на борт однажды из реки медведь полез! Он через Каму грёбся, а мы ему путь загородили. Пассажиры на крышу кинулись, а старпом из ружья палил! Речники засмеялись. Бубнов угрюмо оглядывал команду. — Небось, померещилось вам, — миролюбиво предположил Серёга Зеров. — А это тоже померещилось? — Бубнов помахал какими-то тряпками, зажатыми в кулаке. — Рубаха и портки мокрые! Сушились в машинном! — Не положено в машинном ничего сушить! — блеснув очками, строго возмутился Осип Саныч Прокофьев. — Пожар может быть! Ивана Диодоровича охватила досада. Значит, кто-то и вправду тайком смотался с парохода на берег и обратно, а потом развесил своё исподнее на горячих трубах парового котла, потому что на улице — дождь. — А кто ж это был-то? — всполошился Митька Ошмарин. Речники насторожённо переглядывались. Кто сплавал на берег? Конечно, не Дарья со Стешкой и Катей. Пулемётчики и артиллеристы, скорее всего, тоже ни при чём — им река чужая. Но и своим зачем с парохода убегать?.. — Вахтенный должен знать! — Бубнов прищурился. — Кто вахту нёс? — Да я того на вахте-то… — смутился матрос Краснопёров. — Кемарил… — А в машине? — напирал Бубнов. — При машине вахту нёс я, — спокойно сказал князь Михаил. Иван Диодорович увидел, что Катя напряглась. — Но я ничего не заметил, — продолжил Михаил. — В трюме темно.