— О! Баба на всех парах на подмогу мчит! Грицай засмеялся Ляле в лицо, довольный, что над девкой издеваются. Но Ляля — ещё по стычке на мятежной «Межени» — знала, как себя вести. — Для кого я тут баба? — зазвенела она. — Кому без бабы скучно? Тебе? Тебе? — Она тыкала пальцем в тёмную толпу. — Или тебе, носатый? Такой приём Ляля увидела у Троцкого на митинге в Свияжске. Балтийцы ржали. В небе над костром мелькнула какая-то лесная птица. — Хорош балаганить! — Сообразив, что теряет напор, Грицай оборвал хохот военморов. — Мы про командира здесь толкуем, а не про баб! — Давай про Фёдора! — поддержали его с разных сторон. — Шпарь! — Буржуйствует наш командир! У него полный штаб офицерья! Зачем мы революцию делали? Чтобы снова офицеров на загривке таскать? Раскольников мягко усадил Лялю обратно на бревно. В её помощи он не нуждался. Он уже попадал в горнило матросской смуты и не боялся. В июне, незадолго до выезда в Нижний, Реввоенсовет командировал его в Новороссийск, где своей участи ждал Черноморский флот. По условиям Брестского мира немцы требовали выслать корабли к ним в Севастополь, и Реввоенсовет приказал отправить весь флот на дно. Флот восстал. Адмиралы намеревались уйти к немцам, а матросы бушевали, желая сражаться. И мичман Раскольников подавил бунт. В волны Цемесской бухты покорно погрузились шесть транспортов, восемь эсминцев и линкор «Свободная Россия». — Я так думаю, братва, что мой «Царицын» угробили офицеры штаба! — Грицай упрямо тряхнул кудрявым чубом. — Саботаж был! Кинули в бой меня одного на погибель! А командир под их дудку плясал! Под суд его!.. Военморы взорвались яростным рёвом. — Чего городишь?! — снова закричала и Ляля. — Маркин, скажи!.. Коля Маркин старался держаться в тени. Ему эта свара была против шерсти. Братва — она своя, негоже ей перечить, но и Федя — свой, и Лялька… — Да наш он, Федя-то, наш… — пробормотал Маркин, успокаивая Лялю. Ляля пронзила его презрительным взглядом. Раскольников устало вздохнул. — Ну, проорались? — спросил он у военморов. — Могу я говорить? — Валяй!.. — согласилась толпа. — Чушь это всё. — Раскольников снисходительно махнул рукой. — Наврал вам Левко — и про саботаж, и про перину мою… Лежал он, что ли, на ней? В толпе опять засмеялись. Грицай ворочал желваками, чуб его клубился. — Но в целом товарищ Грицай говорил верно! — заявил Раскольников, и толпа затихла от удивления. — Признаю, не прислушался я к его словам. Что ж, исправим! Мы сами себе хозяева! Раскольников оглядел сидящих балтийцев с высоты своего роста. — Речников трогать не буду, и я уже сказал почему. Но впереди у нас, братцы, Чистополь, а там в затоне пароходов сколько угодно! Город я отдаю в руки товарища Грицая, он большевик надёжный. Пусть берёт любой буксир, и будет у него новое судно вместо «Царицына». Кто желает, записывайтесь в команду Грицая, возражений не имею. Ну что, экипажи довольны? Экипажи были довольны. Военморы поднимались, проталкивались к Грицаю, хлопали его по плечу и жали руку, словно после победы. Раскольников держался в стороне. Маркин приблизился к Ляле с видом побитой собаки. — Михаловна… — робко окликнул он. — Тьфу, товарищ комиссар! — холодно и зло бросила ему Ляля. Раскольников взял её под локоть и повёл к берегу. — А ты иезуит, Раскольников, — тихо сказала Ляля. — И город пообещал уступить победителям на грабёж, и Грицая заткнул, и мятежников отделил… Такое искусство поневоле вызывает уважение. Раскольников не ответил. Под его ногами хрустела сухая трава. На чёрной блестящей реке лунные отсветы очерчивали силуэты чёрных бронепароходов. 08 В ночь на 22 сентября флотилия адмирала Старка покинула Чистополь, а утром обыватели увидели грозную флотилию большевиков. И стало понятно, почему Старк отступает. К дебаркадерам швартовались бронепароходы, на рейде дымили многотрубные миноносцы, буксир тянул плавбатарею, сновали катера, вдали виднелись десантные суда, за баржей гидроотряда по небу плыл бесформенный аэростат. Ухоженный, уютный Чистополь с его купеческими особняками, бакалейными лавками, церквями, скверами, фотографическими салонами, ремесленными училищами, аптеками и водоразборными будками, ещё недавно переполненный беженцами, будто обезлюдел. «Ваня», роя воду колёсами, уверенно направился к устью затона. Незнакомый матрос вызвал Алёшку из машинного отделения на мостик. — Вот он, — сказал Маркин Грицаю, дружелюбно приобняв Алёшку. — Не гляди, что мал, он все пароходы на Волге знает. — Ну, не все, — поправил Алёшка. — Но многие. — Тогда выбери мне буксир, — распорядился Грицай. — Чтобы лучший был. Алёшка пренебрежительно пожал плечами: плёвое дело. Грицай сунул ему бинокль. Алёшка навалился боком на фальшборт, изучая затон. Буксиры и баржи сгрудились в дальнем конце, а вдоль пирсов у коренного берега в несколько рядов выстроились товарно-пассажирские пароходы. На их прогулочных галереях толпились какие-то люди с белыми платками в руках. — Буржуи из Казани, — пояснил Маркин. — Как собаки брошенные… Ихним судам не пройти острова у Пьяного Бора. Я сам там на мели сидел. — Сдрейфили, — хмыкнул Грицай. — Сдаются. Под обносы пароходов, пенясь, закатывались волны от «Вани». С палубы Алёшку заметил Мамедов и тоже поднялся на мостик. — Лучший буксир тут — «Цыган», — не опуская бинокля, сказал Алёшка. — Вон тот, чёрный совсем. Бывшего общества «Лебедь». Восемьсот сил. Капитан Осейчук, прищурившись, посмотрел на буксир, но промолчал. — Если набрехал — расстреляю, — с ленцой пообещал Алёшке Грицай. — Нэ горячис, брат, — мягко, но уверенно предупредил его Мамедов. Грицай оценивающе покосился на Мамедова и не ответил. Между пароходов на пирсе мелькали беженцы с баулами и чемоданами — они торопились убираться из затона пешком. Повозка у беженцев была только одна: крестьянская телега. В ней на куче поклажи сидели дети. Женщины шли рядом и держались за ободья кузова, даже возница слез на дорогу. — Волька, вертай-ка этих чертей на базу, — щурясь, приказал Грицай. — На кой?.. — удивился Маркин. — А пошарим на пароходах. Как говорится, грабь награбленное. Алёшка оглянулся на Грицая с недоумением. Грицай поправил свой чуб. Волька Вишневский, ухмыляясь, припал к рукояткам пулемёта. Он тщательно прицелился и дал короткую очередь. Алёшка уставился в бинокль. Крестьянская лошадь, обломив оглоблю, лежала на дороге у кирпичной стены склада и билась в постромках, выгибая шею. Женщины хватали детей с телеги, люди вокруг разбегались кто куда. — Попал! — похвалился Волька. — Колюня, давай в рубку, — сказал Грицай Маркину. — Причалим к «Заре». На ней у белых штаб помещался, значит, самая богатая посудина. Стравливая пар, «Ваня» начал сложный манёвр полного разворота на малой акватории. Перед крамболом проплыла длинная панорама пароходов вдоль пирсов — ряды окон и спасательных кругов, «сияния», рубки и трубы. — Слюшай, а сколько судов у твоэго отца было? — спросил Мамедов. — Исправных тридцать два, — без запинки выдал Алёшка. — Нэ жалко потэрять? Алёшка подумал, протирая рукавом окуляры бинокля. — Не жалко, дядя Хамзат. Я и без папиного флота себе сколько надо заработаю, даже миллион. А папу жалко. И за Катьку боюсь. Мамедов сочувственно покивал.