— Все берём пример прямо с «Урицкого»! — крикнул Ганька. Капитаны и командиры поднимались с мест и гремели стульями. К Ивану Диодоровичу протолкался матрос Бубнов — он вчера вернулся в отряд, не пожелав долечиваться в госпитале. Он хлопнул Нерехтина по плечу: — Поздравляю, Ваня! Ты же мне как крёстный теперь! Прости за былое! Матвей Саввич Мохов, капитан буксира «Звенига», остановил Лангера. — Слышь, Франц Яныч, моему пароходу на щелоченье котлов пора! — Чьто это оздначает? — недовольно спросил Лангер. Военный врач, он не разбирался в технике. — Значит, котёл у меня перегреваться будет и может бомбануть! Лангер всё равно ничего не понял. — Стскоро навигатция закончитца, — ответил он. — Некогда ремонт делать. Дотьяните как-ньибудь, товарищч Мохов. Не могу снять васт с фронта. Серёга Зеров поймал флагманского артиллериста флотилии, тоже чеха. — Матюша, а с нами что решили? Матиас Германский после трёх лет в России по-русски говорил чисто: — Орудий для вас нет. До Мотовилихи далеко. Но вам и пулемётов хватит. Разведка доложила, что у рябинников пушек тоже нет. — А пулемётные расчёты? Мотивилихинцев-то выкосило. — Неужели ни один не уцелел? — Ну, один везунчик есть, — согласился Серёга. Сенька Рябухин, хоть и простак, даже царапины не получил. — Вот он и обучит ваших людей. Всё равно при схватке они бесполезно в трюме сидят. Команда у вас революционная, так пускай сама ведёт огонь. Мохов, капитан «Звениги», направился к Нерехтину. — Слышь, Диодорыч, у меня матросов недостача! — раздражённо заявил он. — Я у тебя Стешку заберу! Севастьян Михайлов без спроса её уволок! Иван Диодорович посмотрел на Мохова тускло и устало: — Ну, забирай. Серёга Зеров взял Нерехтина за локоть, словно капитан был болен. — Пойдём к себе, дядь Вань. Суда флотилии выстроились у пристаней Осы — или просто уткнулись носом в берег. Три бронепарохода, если считать и «Лёвшино» с его помятой бронёй и срезанными орудийными башнями, три вооружённых буксира, на которых надстройки были блиндированы брусьями, плавбатарея — наливная баржа с пушками, две плавбазы и два десантных судна — товарно-пассажирские пароходы, а ещё несколько катеров и выводок бронепонтонов. Однако Иван Диодорович при виде этой армады не испытывал никаких чувств. Ему казалось, что он разрушен изнутри, как дом, в котором разорвался снаряд: стены устояли, но за ними — лишь хаос обломков. Иван Диодорович думал только о Дарье. Как она сразу назначила его своим капитаном… Как она по-девичьи смущалась своей нежности… И как слеп был он сам!.. В маленькой каюте их с Дашей тихо согрело остывающее солнце поздней любви, последней любви… Это было мягкое тепло бабьего лета, прощальная божья благодать… Даша искала в нём, в Нерехтине, убежище — искала доброго человека, рядом с которым не страшно будет провожать уплывающие годы… А нашла смерть. Иван Диодорович спотыкался на ровном берегу. Серёга Зеров молча вёл его к буксиру, к сходне. Вахтенный матрос Яша Перчаткин, заметив капитана и старпома, поспешно открыл дверку в фальшборте. — Дядь Вань… — неловко замялся Серёга у сходни, — ты это… давай!.. — Не могу, — еле выдавил из себя Иван Диодорович. — Тёте Даше — царство небесное, а ты ещё живой. — Не могу… Иван Диодорыч всё ещё держал в кулаке подаренные часы — словно дохлую мышь. Размахнувшись, он швырнул их куда-то вдаль на берег. Перчаткин подождал, пока старпом и капитан уйдут, а потом огляделся, шустро скатился с буксира по сходне на песок и шмыгнул за часами. У себя в каюте Иван Диодорыч лёг на койку, но ему не полегчало. Даша была тут везде, во всём — в вещах, в воздухе, в свете. Иван Диодорыч слушал звуки парохода: невнятные голоса за переборками и шаги, сопенье клапанов в машине, плеск воды под обносом. Он думал, что судьба, как надзиратель в тюрьме, безжалостно отняла у него всё, что он любил. И ради чего тогда ему жить? Ради «божьей тайны», о которой талдычит лоцман Федя Панафидин?.. За окном уже угас вечер, когда в каюту капитана ворвалась разгневанная Стешка. Она работала буфетчицей вместо Дарьи; целый день она моталась по городу и стучала в ворота — меняла казённый керосин на яйца и молоко. А Серёга Зеров сказал, что Нерехтин отдаёт её на «Звенигу». — Ты чего меня продал, капитан?! — закричала Стешка, наплевав на тоску Ивана Диодорыча. — Чем я не угодила?! Я с командой через огонь прошла, а ты меня коленом под зад?!.. А Свинарёв за тебя, собаку, под пули полез!.. Лётчика Свинарёва на «Лёвшине» уже не было. Начальство отозвало всех авиаторов в Нижний Новгород. Покидая Стешу, Свинарёв пообещал, что вот добьёт контрреволюцию — и непременно вернётся с предложением, достойным его серьёзного осознания персоны Степаниды Алексеевны. В мыслях своих Стеша уже не отделяла себя от Свинарёва, и поэтому обида, нанесённая лично ей, казалась Стеше оскорблением для отважного лётчика. За спиной Стешки появилась Катя — её каюта располагалась рядом. — Прекрати! — Катя потянула Стешку в коридор. — Не надо его беспокоить! Рыдающая Стешка убежала в камбуз и принялась громыхать посудой. Катя помедлила у закрытой двери Ивана Диодоровича, однако не захотела вернуться к капитану. Конечно, ей было отчаянно жаль и тётю Дашу, и дядю Ваню, но горе не удерживалось в душе. Катя чувствовала себя бессовестной эгоисткой. Всё её существо сейчас горело от запретного и нечестного счастья и словно бесконечно разлеталось в мир; ничего иного, кроме своего счастья, в Катю уже не помещалось. Она готова была сделать что угодно для кого угодно, но разделить чью-то боль никак не могла. Оглядываясь, будто залезала в чужой дом, она спустилась в машинное отделение. Вахту нёс князь Михаил, и сейчас он был один. Катя ткнулась ему в грудь лицом, и Михаил обнял её. — Всё, что у нас с тобой происходит, — неправильно! — прошептала Катя. Михаил, не возражая, грустно улыбнулся. 02 «Кологрив» добрался до промысла, когда день уже клонился к вечеру. На малом ходу форштевень мягко резал тёмную, почти стоячую воду протоки. Роман разглядывал знакомую заводь, берега и пристань. Вроде бы ничего не изменилось, только лес облетел и бурьян полёг. Те же складские сараи, ржавые бочки под навесом, задранные жерди кранов-оцепов, похожих на колодезные журавли, мостки и причаленная баржа — эту баржу Роман привёл сюда в июле. На пристани почему-то даже сторожа не было: может, промысел закрылся, а может, нечего тут сторожить, да и встречать некого. Но это и к лучшему. «Кологрив» пришвартовался к борту баржи. — Ощепкин, вытаскивай пулемёты, — распорядился Роман. — На промысел пойдём всей командой, кроме Мальцева. Его оставляю на вахте. — Зря, что ли, я стрелять учился? — обиделся Мальцев. — Да он же угонит пароход! — пошутил кто-то, и в команде засмеялись. — Продаст наш груз крёстному в Дюртюлях, пока мы воюем! У него дед — цыган! — И ничё не цыган! — возмутился Мальцев. — Он турок астраханский! Вообще-то «Кологрив» был теплоходом, а не пароходом: ходил на дизеле, а не на паровой машине; вместо гребных колёс у него был винт, и труба была низкая и широкая. Но речники привыкли к слову «пароход». Роман подумал, что пароход в одиночку не угнать, а вот теплоход — можно. Однако Мальцев — парнишка честный, хотя и с дурью в башке. Дурь — просто от молодости. Дорогой на промысел, похоже, никто не пользовался. Расплывшиеся от дождей колеи покрывала нетронутая истлевшая листва — бурая и рыхлая. Лес точно исхудал и насквозь прояснился изнутри; земля, заваленная мусором древесного опада, казалась волосатой. Пахло сыростью и разбухшей почвой. Птицы не чирикали, в пустых кронах синенько мелькало угасшее небо. Команда у Романа была небольшая, всего восемь человек; Ощепкин и Некрасов несли на плечах толстоствольные пулемёты «льюис» с торчащими прикладами и сошками. На тихой дороге Роман издалека услышал лязг железа и скрип тросов — промысел работал. Роман остановил речников на опушке. — Не шуметь! — прошептал он. Посреди истоптанной лесной поляны высилась дощатая вышка, поверху багровая от заката. Наверху крутились колёса приводного механизма, внизу бодро дымил локомобиль, ходили мастеровые в грязных робах, мужик рубил дрова, в кухне звякала посуда. Промысел жил обычной неспешной жизнью. — Заряжай пулемёт, — велел Роман Ощепкину. — Сначала отсюда дадим очередь для острастки. Бей поверх голов. Ощепкин, кряхтя, принялся устанавливать «льюис», приладил к нему толстый рубчатый диск с патронами и улёгся брюхом на земле. Речники, чуть отступив, наблюдали с любопытством невоенных людей. Роман рассматривал промысел. Сейчас пули гулко пробарабанят по пустотелой вышке, промысел всполошится, и надо будет что-то приказать. Что?.. «Всем оставаться на своих местах, руки поднять; кто сдастся, тому не причинят вреда!..» — Спокойно, братцы, не дёргайтесь, — раздался чей-то голос за спиной Романа, но Роман не обратил внимания на эти слова. — Начинай, Ощепкин, — немного волнуясь, скомандовал он. Его больно кольнуло в плечо. — Говорено же, не дёргайся! Роман обернулся. Ему почти в лицо утыкался длинный и тонкий штык, прикреплённый к стволу винтовки. Винтовку держал незнакомый человек в истрёпанной солдатской форме, на его фуражке вместо кокарды топырился бурый бант. Десяток других таких же солдат обступили речников полукругом и тоже целились из винтовок; Ощепкина прижали штыком к земле. — А этот у них капитан. — Один из солдат показал пальцем на Романа. — Видел его в рубке, когда корабль причаливал. Роман вдруг понял, что за ними незаметно следили прямо с того момента, как «Кологрив» появился в протоке рядом с пристанью. Сторож просто укрывался где-то в кустах. И теперь команда Романа — в плену.