— Может не сработать. У нас ведь на него практически ничего нет. Мы ничего точно не знаем. Где он убил Чику? Где тело? Кто ему помогал? А ведь сообщники были. Ты правильно заметил: в одиночку Прохоров бы с Целмсом не справился. Короче, Паша, нужна твоя помощь! — Но я же ничего об этом не знаю! — Совершенно верно. Поэтому задание тебе будет не совсем обычное. Раньше я тебя просил просто поделиться информацией, а теперь тебе надо втереться в доверие к Проше и выведать у него информацию об убийстве. Мне нужен весь расклад: когда, где, с кем? Где тело? Короче, максимум того, что из него удастся вытянуть… Павел задумался. С одной стороны, ему очень не хотелось заниматься этим делом. Раньше он просто делился с Ояром известной ему информацией, а теперь ему предстояло эту информацию добыть, для чего надо было войти в контакт с таким неприятным типом, как Прохоров. В конце концов, это может быть просто опасным. Если Проша действительно «завалил» Чику, то что ему стоит при случае убить и его, Павла? А с другой стороны, Гунара жалко, да и — Лосев взглянул в жёсткие глаза Ояра — от Долгоногова просто так не отвязаться. Тот найдёт способ заставить выполнить задание! С Ояром шутки плохи! — Я согласен, — Павел тяжело вздохнул. — Что я должен для этого сделать? — Прохоров сейчас сидит на сутках, выходит через два дня. Я тебе сообщу, когда он освободится. Твоя задача: войти с ним в контакт и выведать у него интересующую меня информацию. Как ты это сделаешь — тебе виднее. В выборе способа действий я тебя не ограничиваю. Ояр встал и выглянул в коридор. Убедившись, что там никого нет, он пожал Павлу руку и выпустил того из кабинета. Спустя полчаса Ояр через запасной выход покинул кафе. Утро того же дня Олег Островецкий начал с допроса Павла Бабаенко. Розовощёкий упитанный пацан явился в сопровождении родителей. Пётр Бабаенко, отец Бублика, работал инженером в порту, мать, Ирина, заведовала магазином. Нормальная, хорошая семья, ещё и девочка год назад родилась… Как же они упустили сына? — Ну что, Павел Петрович Бабаенко, — глядя на щекастого мальчишку, Олег старательно хмурил брови, — рассказывай, как это ты вместе с Захаревскими умудрился обокрасть школьную столовую? И учти: Захаревские во всём признались. Бублик, насупившись, молчал, уставившись в пол. Ирина Бабаенко схватилась за сердце, Пётр показал сыну кулак. — Вот, — Ирина принялась выгружать из хозяйственной сумки банки со сгущённым молоком. — Притащил позапрошлой ночью. Он обычно до одиннадцати вечера гуляет, ну, максимум, летом, до двенадцати. А тут — два ночи, а его нет. Мы переполошились, хотели уже в милицию звонить, он в три является… Притащил эту сгущёнку, довольный такой — продукты в дом добыл. Мы: где взял? Отнеси туда, откуда принёс! Молчит, как партизан. А он это, значит, всё украл? — Ну, погоди, добытчик! Придём домой — я тебе всю задницу ремнём разрисую! — Пётр грозно смотрел на сына. — Сынок, как же это ты? У нас ведь дома всё есть, — причитала Ирина. Бублик упорно молчал. — Что же ты молчишь, партизан? — улыбнулся Олег. — Неужели так сгущёнки захотелось, что воровать пошёл? — Не хотел я воровать, — Пашка поднял на Олега полные слёз глаза. — И сгущёнка мне не нужна. Они голодные были! Я им из дома еду иногда носил, а им не хватало. Айна сказала, что всё равно этой еды мало и надо забрать из столовки — тогда им еды надолго хватит, и никому за это ничего не будет, новые товары привезут. Ну я и помог им. Постоял на углу школы, чтобы сторож нас не поймал, а Колька за это время набрал в столовой еды… Два рюкзака… А мне дали пять банок сгущёнки, — Пашка вновь уставился в пол. — А ты, выходит, пожалел Айну и Кольку? — усмехнулся Олег. Бублик понуро кивнул головой. — Значит, их ты пожалел, а у других детей украл? Деньги на новые продукты, конечно, дадут, но это времени требует, а пока будут без завтраков сидеть. Кстати, ты знаешь, что Колька не только вор? Он ещё и разбросал по полу — сахар, муку, макароны, печенье… Просто, чтобы другим не досталось! Мальчишка вскинул на Олега недоумевающие глаза и вновь потупился. Он никак не мог понять: как голодный человек может ни за что, ни про что уничтожать продукты? — Ладно, партизан. Выйди в коридор. Мне с твоими родителями побеседовать нужно. Пашка покорно встал и, ссутулившись, покинул кабинет. — А знаешь, Пётр, — сердито сказал Олег, когда за мальчишкой закрылась дверь, — ты себя выпори! Пацан-то хороший, добрый. Просто ему надо внимание уделять, быть в курсе его проблем, знать, с кем он дружит, с какой компанией связался. А у вас так: сыт, обут, одет — ну и слава богу! А потом: ой, как это парень по кривой дорожке пошёл? А просто — когда малец попал на распутье, некому ему было подсказать, никого рядом не оказалось, отец и мать своими делами занимались! — Ты прав, майор! Ты кругом прав, — мрачно согласился Пётр. — Знаешь ведь как: вкалываешь на работе, чтобы порядок был, чтобы быть на хорошем счету. Не дай Бог сейчас потерять работу! Да и хочется, чтобы голоду не знали, чтобы дом был — полная чаша! Вот и упустил сына. Но теперь всё будет по-другому. Я буду рядом, не дам пропасть мальчишке! А как ты планируешь с ним поступить? — с робкой надеждой спросил он. — А никак! Дело в отношении него я всё равно прекращаю — он не подлежит уголовной ответственности. В комиссию по делам несовершеннолетних тоже передавать не буду — нечего зря выставлять пацана на позорище. Для него всё случившееся и так послужит хорошим уроком. Но на учёт в ИДН[59] поставлю — пусть инспекторша понаблюдает за парнем. Вместе вам это будет как-то сподручнее. Да вы не беспокойтесь — она тётка хорошая. Зря дёргать пацана не станет! Олег оформил протокол допроса и дал расписаться Петру и Ирине. Потом позвал Пашку в кабинет, дал расписаться и ему. Мальчишка долго выводил свою фамилию, а затем серьёзными глазами посмотрел на отца. — Ничего, сынок, прорвёмся! — Пётр погладил его по голове. — Всё у нас с тобой будет в порядке. Спасибо, тебе, майор! — он протянул Олегу руку. Островецкий ответил крепким рукопожатием. До обеда Олег готовил материалы для передачи в комиссию по делам несовершеннолетних. И хотя дело не уходит в суд, всё равно его нужно отработать полностью. Олег допросил Лапиню и её сотрудниц. Илзе ещё пыталась заигрывать, но, натолкнувшись на ироничный взгляд Олега, прекратила эти поползновения. Одну из сотрудниц столовой пришлось признать потерпевшей — из подсобки была похищена её вязаная кофта, материальной ценности не имеющая. Таковы выкрутасы советского уголовного процесса: вещь ценности не имеет, но её владелица считается потерпевшей, ибо ей причинён моральный вред. Закончив с бумагами, Олег отправился на обед, а по возвращении его около двери уже караулил Ояр. — Олег, у меня всё готово. Мать Целмса сидит в кабинете Витьки Миллера. — Хорошо, действуем по плану, — Олег прошёл к своему кабинету. У двери его уже ждали Михайлов и Николай Захаревский, который был всё в той же кожаной куртке. — Заходите, — пригласил их Олег. Захаревский замялся у двери, не зная, что ему делать дальше. — Присаживайся к столу, тебе ещё бумаги подписывать, — приказал ему Олег. Тот сел на стул около стола. Михайлов расположился рядом. — Слушай, сними ты свою куртку! От неё несёт, как от помойки, — поморщился Олег. — Повесь её на вешалку. Захаревский выполнил эту просьбу. Олег зачитал ему постановление о прекращении уголовного дела с передачей материалов на рассмотрение комиссии по делам несовершеннолетних и дал расписаться. — Всё, свободен! — сказал он, убирая дело в сейф. Затем, как бы вспомнив что-то, спросил у Михайлова: — Стоп, а его фотографировали? Дактилоскопировали? — Нет, — удручённо ответил Александр. — Как же так, товарищ старший лейтенант? — принялся выговаривать Олег. — Это ваше упущение! То, что дело прекращено, ещё не значит, что его фигурантов не нужно оформить по всем правилам. Таковы требования инструкции, а Вы их нарушаете. Немедленно отведите Захаревского в дежурную часть и сделайте там всё, что необходимо. Выполняйте! — Слушаюсь, товарищ майор! — отчеканил Михайлов. — Топай за мной! — зло бросил он Захаревскому, как будто тот был виноват в его служебных упущениях. Испуганный Захаревский поплёлся за ним. Спустя несколько минут в кабинет вошёл Ояр, ведя за собой миловидную хрупкую женщину с измождённым лицом. — Это Анна — мать Гунара Целмса, — представил он её. Олег взглядом указал на куртку. Глаза Анны расширились, она подошла к вешалке, стала ощупывать куртку, затем развернула её полы и вдруг молча стала оседать на пол. Ояр еле успел её подхватить и усадить на стул. Олег метнулся к графину с водой, налил стакан и поднёс его к губам женщины. Анна стала пить, стуча зубами о стакан… — Это… куртка Гунара, — прошептала она, немного придя в себя. — Я сама зашивала ему подкладку. Где? Где мой сын!? — Анна подняла полные слёз и ужаса глаза. Олег скривился, как от зубной боли, и отвернулся к окну. — Анна, успокойтесь, пожалуйста, — Ояр гладил несчастную женщину по плечу. — Мы ищем, мы его обязательно найдём. Долгоногов увёл всхлипывающую женщину. Олег хмуро смотрел в окно. Значит, этот «божий одуванчик» всё-таки причастен к гибели Целмса. Каким образом — ещё предстоит выяснить. Олегу захотелось притащить в кабинет Захаревского и немедля начать допрашивать. «Рано! — осёк он себя. — Информации ещё недостаточно. Захаревский со страху может начать плести разную ерунду, а проверить пока нечем. Ничего, подождём — время работает на нас! Самое главное, мы знаем, в каком направлении копать». Когда Захаревский вновь заглянул в кабинет, его встретили совершенно равнодушные глаза Олега. — Чего тебе? — недовольно спросил Островецкий. — Так это… я куртку у Вас забыл, — промямлил Захаревский. — А, — вроде бы вспомнил Олег, — забирай и проваливай! Работать мешаешь. Захаревский снял с вешалки свою куртку и, съёжившись, как побитая собака, покинул кабинет. Прохорова выпустили из ИВС после обеда. Вообще-то, до окончания отмеренного ему срока оставалось ещё несколько часов, но Шестаков распорядился оформить его пораньше, на что были свои причины. В дежурной части Прохорову выдали изъятые у него при задержании вещи, и он вышел на улицу. Стоял погожий денёк. Светило редкое в этих краях солнце. Воздух пьянил чистотой и свежестью. Особенно это ощущалось после тяжёлой, спёртой атмосферы камеры. Прохоров вдохнул полной грудью и двинулся прочь от здания милиции. Он был в прекрасном настроении. Любой человек, к примеру, больной, вынужденный некоторое время провести в замкнутом помещении, выйдя на свежий воздух, ощущает прилив сил и эйфорию. Что же говорить о том, кто только что покинул душную и тесную камеру? «Эх, выпить бы сейчас, отметить свободу»! — подумал Прохоров и принялся выгребать деньги из карманов. Хватало только на бутылку пива. Проша с досадой засунул мелочь в карман. Внезапно он увидел в толпе прохожих знакомое лицо. — Лось, здорово! — Прохоров бросился наперерез знакомому. — А, Проша. Привет! Что-то давно тебя не было видно. Где пропадал? — Павел Лосев старался изобразить на лице максимум доброжелательности. — На нарах чалился, — гордо сообщил Проша, изображая из себя крутого блатаря. — Ну-у? — изумился Павел. — А за что? — Разбил одному хмырю хавальник у ресторана, а потом ещё и ментам вломил! — хвастался Проша. — Пять суток, падлы, дали. Вот, откинулся. Отметить бы надо!? — Прохоров, прищурившись, взглянул на Павла. Несмотря на улыбку, глаза его оставались холодными. В них проскальзывало нечто змеиное. — Так в чём вопрос? У меня тоже есть, что отметить. Хорошее дельце провернул! — обрадованно воскликнул Павел. — Только вот «бабок» у меня сей момент нет, — усмехнулся Проша, сверля Павла своим змеиным взглядом. — У меня есть! Говорю же, хорошее дельце провернул. Это надо обмыть, а то в следующий раз не повезёт. Закон бизнеса! — тараторил Паша. Взгляд Проши ему очень не понравился. Он уже пожалел, что ввязался в это дело, но отступать было поздно. — Тогда так, — Прохоров окинул Павла насмешливым взглядом, — ты дуй в магазин, затарься, а я пока заскочу за одним корешком. Встретимся около «Детского мира».