— Я никуда не пойду! — взвизгнул Тыква. — Пойдёшь, как миленький. Я тебя сейчас просто вышвырну из кабинета, — усмехнулся Островецкий. — Повторяю, для особо бестолковых: у меня нет оснований для твоего задержания! На физиономии Тыквы отражалась вся гамма чувств: страх, злоба, ненависть, жалость к самому себе… «Вот такой ты мне больше нравишься, — удовлетворённо подумал Олег. — А то возомнил себя крутым мэном». Он не стал дальше давить не Путниньша. Будучи опытным следователем, Островецкий понимал, что того вот-вот прорвёт, и тогда он «запоёт» — не остановишь. — Я… я всё расскажу, — решился, наконец, Тыква. — Конечно, и расскажешь, и покажешь, — усмехнулся Олег. — Только для начала поведаешь, куда спрятал цацки. — Я… — задёргался Путниньш, — я их уже сбыл, давно сбыл. У меня ничего нет. — Знаешь что, Тыква, — Островецкий решил, что пора прекращать изображать из себя доброго следователя, — ты мне здорово надоел. Пошёл вон! — Как, я же всё признал? — заскулил Путниньш. — Послушай, урод, — жёстко промолвил Олег, — я очень не люблю, когда всякая мелкая шушера, вроде тебя, пытается компостировать мне мозги! Усёк? Вали отсюда и не мешай работать! — Нет! Вы должны отправить меня в камеру! — заверещал Тыква. — Я тебе, щенок, ничего не должен! — сквозь зубы процедил Олег. — Камеру ещё надо заслужить! Где цацки? — рявкнул он. — На работе, — промямлил Путниньш, он уже не мог больше сопротивляться. — Я спрятал их в слесарной мастерской… — Как? — настал черёд удивляться Олегу. — А если бы кто-нибудь их нашёл? — Нет, — вздохнул Тыква, — я их спрятал в своём верстаке, в ящике для инструментов, под замком. — Подожди, ты же экспедитор? — Это сейчас, а раньше работал слесарем. Да и сейчас — на полставки… «Ну, Ояр, — сердито подумал Олег, — я с тобой ещё разберусь! Всё бегом, всё на ходу, а в результате упустил такую важную деталь. Песни про перегруженность потом споёшь своему начальнику», — Островецкий злился на Долгоногова, в глубине души осознавая, что тоже отчасти повинен в этом проколе. Ведь никто не мешал ему самому вовремя отработать личность подозреваемого. — Ладно, — уже спокойно сказал Олег, — давай подробно и по порядку. Сейчас мы всё запишем, а потом поедем на проверку твоих показаний на месте. Заодно и драгоценности изымем. — Гражданин майор, — Тыква несмело взглянул на Островецкого, — а может, оформим мои показания как явку с повинной? — Нет, явки не получится, — усмехнулся Олег, — твоё задержание ползавода видело, а вот чистосердечное признание я тебе, пожалуй, оформлю, плюс добровольную выдачу похищенного. — Спасибо, — искренне поблагодарил Тыква. — На здоровьичко! — засмеялся Олег. «Дальше мы на тебя, родной, пока давить не будем, — весело подумал он. — Наоборот, отнесёмся к тебе почти нежно. Ты не должен чувствовать себя обиженным. Напротив, ты будешь испытывать ко мне нечто вроде благодарности за чуткое к себе отношение и сполна, а главное добровольно, станешь содействовать правосудию». В кабинет заглянул Ояр. — Вот Насос, зараза, пристал, как репей! — он вопросительно взглянул на Островецкого. Тот в ответ лишь улыбнулся. — Майор, я к себе пошёл — работы уйма, — довольным тоном произнёс Долгоногов и закрыл за собой дверь. Тыква, погружённый в свои невесёлые размышления, даже не обратил внимания на несколько странное поведение ментов. — Ну что, Валдис, — усмехнулся Олег, выводя Путниньша из состояния задумчивости, — начнём исповедоваться? Рассказывай всё обстоятельно — торопиться нам некуда. — Да-да, — встряхнулся Тыква. — В общем, с Александром Николаевичем я познакомился, когда служил срочную в армии. Капитан был у нас ротным, а я замкомвзвода — сержант. Кстати, кликуха у него была Старшой. Командиром его почему-то Аваньян прозвал. Ара же в армии не служил, и так ему вроде как солиднее казалось. Типа, чтобы другие думали, что и он какое-то касательство к службе имел. Короче, мы сблизились с капитаном. Я с корешами ему всю роту держал… — Дедовал!? — Не без этого. А что? Мы все в своё время через это прошли. Ну, проставлялись ему, бабла отстёгивали… — Небось, молодых данью обкладывали? — Мы тоже были салагами, и тоже платили, — Тыква покосился на Олега. — Короче, когда я ушёл на дембель, то оставил Старшому свой адрес — так, на всякий случай. Я и не думал, что он приедет. А где-то в феврале он вдруг объявился. Его из армии турнули. Ну, пожил он у меня пару месяцев. А мне что? Мне не жалко. Мы ведь с матерью вдвоём живём в двухкомнатной квартире. Тем более что Старшой при бабках был. Ну, кабаки там, застолья. А примерно полгода назад он познакомился с Аваньяном. Вернее, я их познакомил — встретились случайно на улице. Потом он с арой сходил в ресторан, и тот пригласил его пожить у себя. Альбертик же на Старшого, как на Бога, смотрел, чуть ли не в рот ему заглядывал. Как же — офицер-десантник, афганец, мог при случае впрячься за него. Тем более, у того ещё бабки оставались. А Старшому тоже прикольно, новый друг так уважал и боялся, что даже под него свою бабу подложил. Я сперва не поверил: как такое может быть? Так Старшой при мне и в присутствии Аваньяна стал его бабу за задницу мацать. А мне её жалко было: забитая какая-то, улыбается вроде, а в глазах тоска и страх. Вот, а где-то в августе они встретили меня после работы и предложили дело. Ну, Лизку ограбить… Ара показал мне её дом, я должен был проследить за ней: когда уходит, когда приходит. А в конце августа решили идти на дело. Приехал кореш Старшого… — А вот здесь поподробнее! — потребовал Олег. — Да особо и рассказывать нечего. Я его видел только раз — в день ограбления. Разговаривали мы мало — только по делу. Старшой сам ему где-то комнату снимал. Он называл кореша Москвичом и ни разу — по имени. Я думаю, что этот парень, наверное, родился или жил в Москве. А ещё — по-видимому, он тоже бывший военный. — Почему ты так думаешь? — Ну-у, трудно объяснить: повадки, манера говорить в приказном тоне, выправка… — А как он выглядел? — Видный мужик: возраст около тридцати лет, высокий, ростом примерно с меня — значит где-то 185–187 сантиметров. Худощавый, но такой… жилистый. По нему видно, что крепкий. Знаешь, — Тыква увлёкся и не заметил, что перешёл в беседе с Олегом на «ты», — он чем-то на тебя похож. Тоже, с первого взгляда понятно, что поперёк лучше не переть. Усики опять же… — А лицо? Может, имелись какие-то особые приметы: шрамы там, увечья? — Да лицо как лицо, бабы таких любят. А шрамов не было. — Волосы? — Короткая стрижка. Цвет: и не блондин, и не брюнет — что-то среднее. — Шатен? — Во, точно! — Ладно, — задумчиво пробормотал Олег, — потом сделаем фоторобот. И где он сейчас? — Москвич-то? Думаю, слинял сразу после дела. — Скажи, Аваньян его видел? — Не знаю. При мне — точно нет. Мы дело сделали, поделили бабки да цацки — и разбежались. — Где делили? — У меня дома. Мать была в ночной смене. Москвич взял свою долю и сразу ушёл, даже не стал с нами пить, ну а мы с капитаном отметили… — А не помнишь, что именно кому досталось в результате дележа? — Конечно, помню. Москвич и Старшой взяли себе всю валюту, а мне и Аваньяну достались драгоценности. Поделили так: треть аре и две трети мне. Да ему и трети много было! Только дал наводку и хату Лизки показал. — А почему его не взяли на дело? — Так он же слишком приметный со своей этой идиотской походочкой. Его даже в маске несложно было бы опознать. Старшой сразу сказал, что этот на дело не пойдёт. Поэтому и обратился ко мне. — Угу… Послушай, но валюты же при любом раскладе было в несколько раз больше, чем «рыжья»[101]? Получается, тебя накололи при дележе? — А что было делать? — кисло усмехнулся Тыква. — В милицию жаловаться? — он нашёл в себе силы даже пошутить. — Москвич сказал, что моя доля в цацках стоит примерно столько же, как и их доли в валюте. Конечно же, это не так, но спорить с ним мне почему-то не хотелось. А ещё он сказал, что берёт свою долю валютой, потому что её легче провезти, чем драгоценности. Значит, точно уехал. — Выходит, так… — Ой, товарищ майор! — Тыква вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — Чёрт, как же я это упустил? Москвич же забрал с собой практически всю долю Старшого! Он оставил капитану только руб ли, а всю валюту увёз с собой. Сказал, что рассчитается с ним в Москве. Типа, это самый лучший выход: во-первых, у Старшого не будет возможности спустить свою долю, а во-вторых, здесь он может засветиться при обмене валюты. Мол, менты обязательно попытаются выйти на нас через валютчиков и барыг. Поэтому он и меня предупредил, чтобы какое-то время не сбывал цацки, и наказал Старшому, чтобы тот проконтролировал Ару по этому вопросу. — Да, — покачал головой Олег, — в грамотейке вашему вожаку не откажешь. — Вожаку? — немного удивился Тыква. — А, пожалуй, это так. Знаете, Старшой был вечно недоволен, что Москвич, якобы, старается командовать нами. Тот этого явно никак не показывал, но всё равно получалось так, что мы, в конце концов, выполняли его указания. Капитан злился, но возразить ничего не мог: всё, что говорил Москвич, было чётко и толково. Кстати, это именно он научил меня, как вести себя на следствии. — Понятно, — засмеялся Олег, — устроил правовой ликбез для начинающих налётчиков. Тыква потупился. — Ладно, — усмехнулся Островецкий, — пошли дальше! Только не изображай из себя оскорблённую невинность — тебе не идёт! Давай подробненько по самому разбою. Начиная с угона машины соседа. И не делай круглые глаза! Это же элементарно: в двух кварталах от дома Николишиной находят автомашину, угнанную у соседа человека, подозреваемого в налёте. Так что, Валдис, излагай! Тыква вздохнул и принялся рассказывать об обстоятельствах совершённого преступления. Олег записывал за ним, сопоставляя его показания с уже имеющейся информацией. Нужно было признать, что Путниньш излагает всё подробно и правдиво, справедливо полагая, что дальше отпираться и увиливать не имеет смысла. Закончив составление протокола допроса, Островецкий позвонил Долгоногову. — Ну, что, Ояр Петрович, — вместо приветствия сказал Олег, когда тот поднял трубку, — забирай гражданина Путниньша в «телевизор», а после обеда поедем на проверку его показаний на месте. — Кто бы сомневался! — засмеялся Долгоногов. — Всё готово!